Как я таким стал, или Шизоэпиэкзистенция, стр. 41
И еще представь, ты – один из единственной тысячи реставраторов. И если ты не будешь трудиться пламенно, то многие прекрасные полотна окажутся под угрозой гибели. Да, можно будет сделать их цифровые копии, но то, чего касалась рука да Винчи, без тебя погибнет. Без тебя лично. И, подобно тысяче реставраторов в том мире будет десять тысяч искуснейших хирургов, десять тысяч блестящих ученых, десять тысяч сердечных педагогов, десять тысяч гениальных сантехников и так далее. И каждый из них, каждый, будет нужен людям!
– Эти люди будут боги... – зачарованно прошептал Шура.
– Да. Это будет единый организм, это будет Бог. Знаешь, в природе существует всеобщий закон – люди счастливы, пока растут, пока узнают, пока совершенствуются. Дети, например, в большинстве своем счастливы, потому что растут; счастливы люди, которые каждый день постигают что-нибудь новое. А в будущем мире человек будет совершенствоваться, будет расти до самой смерти, будет расти, и будет счастлив до самой смерти и умрет счастливым!"
Теперь я понимаю, почему человечество неудержимо распространяется. Нужно давление человеческой массы, должно быть давление человеческой массы, чтобы было движение к недостижимому краю, к бесконечному, движение к Богу, движение, созидающее вневременного Бога, созидающее Бога, способного обращаться в прошлое!
Перечитал написанное в последние дни. Юродивый, да и только. Наивный юродивый, полуидиот, живущий незрелыми чувствами; юродивый, изъеденный вшами мыслей, юродивый, пытающийся заразить этими вшами всех. Прав Доценко – таких как я нужно вовремя обрабатывать керосином.
Пусть юродивый! Юродивый – это человек соединенный с Богом чувством будущего. Юродивый – это Христос, старающийся говорить понятным для человека языком. Это Христос, фиглярничающий и придуривающийся, чтобы спасти.
Почему матери не говорят своим чадам, что те родились с великой потенцией?
Это понятно. Никто не хочет, чтобы его ребенок стал мучеником и умер на Лобном месте. Все хотят, чтобы дети были сытыми и богатыми, довольными и счастливыми. И чтобы у них было много сребреников.
А что случилось бы, если мама сказала мне, годовалому, не умевшему еще говорить, но уже умевшему понимать, сказала бы, что я Христос? Сказала бы, целуя мои розовые ступни:
– Маленький мой, как я счастлива, что ты появился не только ради меня, не ради себя, единственного, а для всех. Я не понимаю, что такое быть Христом, у меня не получилось, но я чувствую, ты проживешь жизнь очень долгую. Долгую, не по времени, а потому что она будет до предела насыщена поступками; чувствую, умрешь ты удовлетворенно, и потом о тебе напишут книгу, читая которую люди будут теплеть сердцем, и глаза их будут смотреть в будущее с надеждой.
Что было бы, если бы мама мне это сказала? Я бы прожил жизнь тепло, я бы не дергался, пытаясь вслепую перейти в свою чудесную ипостась, я бы не совершил множество бесстыдных поступков. Я бы не пытался самоутвердиться – Христу это не к чему. Я бы не пытался найти себя, я бы пытался найти Бога. И преуспел бы, непременно преуспел бы, потому что в Боге есть частичка моего пути к нему. Ибо Бог состоит из человеческих к нему путей.
О, Господи, я чувствую, Ты смотришь на меня. И Ты уже не то холодное Недреманное Око, не раз спасавшее меня, еще не озаренного пониманием, Ты – Отец, взгляд Твой светел. Ты смотришь так же, как смотрел я на детей, пытаясь понять до какой степени сути они смогут дойти...
А как же Софья с Любой? Получается, я изменил им? С Христом?
Нет, не изменил.
Я слился с ними, как Будда слился с Белой женщиной, и стал Христом. Они были со мной и будут.
Но секс? Как же секс, плотская любовь? Я же не могу без нее!
Ну-ну. Как же без секса. Еще годик-другой и стал бы покупать колготки к уже имеющимся туфелькам и носить сережки девочек. И, конечно же, мастурбировал во всем этом, рассматривая электронных девочек.
Если я думаю о сексе, значит, я не слился вполне с Софьей. И не стал еще Христом. Но время течет рекой, и надо отдаться ему, и оно принесет меня, куда нужно.
В день, когда Гаутама стал Буддой, ему исполнилось 35 лет. Когда просветление растворило последние завесы, покрывавшие его ум, всякое разделение между пространством и энергией в нем и вокруг него исчезло, и он стал вневременным, всеведущим осознаванием. Разные традиции объясняют этот процесс по-разному, но согласно высшему взгляду, Маха-Ануттара-Йога-Тантры, его благословила всепронизывающая истинная природа, проявляющая себя как Будды прошлого, настоящего и будущего. Они сконденсировали свою совершенную мудрость в форму Сарва-Будда-Дакини, белой женщины-Будды, и соединились с ним, и мужские и женские энергии, как и все прочие противоположности, слились в единое совершенство. Каждым атомом своего тела он знал все и был всем.
Будда тоже был Христос! Восточный Христос!
Это великолепно! Ведь то, в чем я находился, иногда нахожусь, есть ни что иное, как... как нирвана! Не буддийско-восточная опийно-отстраненная нирвана, а моя личная! В нем есть Софья, белая моя женщина, любимая и любящая, есть Люба, моя дочь, любимая и любящая, есть Святой Дух, Бог Отец, Бог Сын, вошедшие в самое мое сердце! В ней есть все.
"Крайняя маза".
"– Наверно, искра божья не во всех попадает... – ответил Шура Смирнову.
– Во мне эта искра точно есть, но я не знаю, почему она во мне. Знаешь, что меня больше всего ужасает? Я, тупой, совершенно никчемный человек, вечно ошибающийся человек, низменный человек, оказывается, еще и стою над кем-то! И это подвигает меня на действия, на попытки поднять до своего уровня, то есть до уровня тупого, никчемного и низменного человека! Представляешь, поднять до уровня тупого, никчемного и низменного человека!
– Вроде немного выпил, а пургу гонишь, – проговорил Шура задумчиво. – Хотя, если подумать, то все по-божески получается...
– Что по-божески получается?
– Ты, тупой, совершенно никчемный человек, вечно ошибающийся человек, низменный человек, – повторил он с удовольствием, – стоишь над кем-то благодаря этой искре, этой самой божьей искре...
– И пытаюсь людей до нее поднять?
– Не до себя же, тупого..."
28
Пришел к неприятному для себя выводу – если сейчас я вставлю в текст криптограмму – пора! – то не смогу его редактировать! А это ужасно. Нужны еще редакции, нужны! Не все еще приведено к общему знаменателю, многое еще неприятно выпирает из потока мысли. И я, лично я, не все еще понял. Текст продолжает вести меня в направлении, мне пока не ведомом, но, несомненно, чудесном. И если я продолжу с ним это сладостное движение, то после каждой редакции мне придется шифровать заново, или в лучшем случае, тщательно проверять прежнюю шифровку. А если я не успею закончить труд? Если что-то непредвиденное случится (а оно случится, я чувствую!), и я не успею все отладить, причесать и отправить в редакцию, на litportal.ru и другие электронные библиотеки? И все пропадет! Все! Исчезнет чудесный кусочек истории, не станет сокровищ Македонского! Совсем не станет, ибо они превратятся в вещь в себе. И появятся на свет лишь в том случае, если Земля расколется на кусочки! А вероятность такого события ничтожно мала. Так же мала, как вероятность того, что сына заинтересует, что это я такое закрыл паролем – он просто-напросто сотрет файл.
Надо переписать его на пяток дискет.
И выбросить их на свалку? В надежде, что кто-то найдет?
Книги выбрасывают на свалку. Хорошие книги с прекрасными описаниями людской жизни и тайн природы. Несомненно, кто-то выбрасывает на свалку и секреты. На дискетах. На клочках бумажек, спрятанных в переплет. В тайниках, высверленных в тяжелой старой мебели.