Творец и робот, стр. 15

Математика, которой пользуются социологи, и математическая физика, которую они берут за образец, – это математика и математическая физика середины прошлого века. Специалист по эконометрике может тщательно разработать сложную теорию спроса и предложения, товарных запасов и безработицы и т.д. при относительном или полном безразличии к методам, с помощью которых эти чрезвычайно изменчивые величины наблюдаются или измеряются. К количественным теориям подобного рода сейчас относятся почти с таким же безоговорочным доверием, с каким физики прошлого века относились к положениям ньютоновской физики. Очень немногие экономисты отдают себе отчет в том, что если они всерьез намерены заимствовать существо методов современной физики, а не только их внешние аксессуары, то математическая экономика должна начать с критического пересмотра своих количественных характеристик и методов их сбора и измерений.

Как ни труден отбор надежных данных в физике, гораздо сложнее собрать обширную информацию экономического или социологического характера, состоящую из многочисленных серий однородных данных. Например, данные о выплавке стали изменяют свою значимость не только при каждом изобретении, которое меняет технику сталеварения, но и при каждом социальном или экономическом сдвиге, воздействующем на коммерческую сферу и промышленность в целом. В частности, это относится к любому техническому новшеству, изменяющему спрос и предложение или свойства конкурирующих материалов. Так, например, даже первый небоскреб, выстроенный из алюминия вместо стали, может повлиять на весь будущий спрос строительной стали, подобно тому, как первое дизельное судно положило конец неоспоримому господству парохода.

Таким образом, экономическая игра – это такая игра, правила которой должны периодически подвергаться существенному пересмотру, скажем каждые десять лет, при этом она еще имеет тревожное сходство с игрой в крокет Королевы из «Алисы в стране чудес», о которой я уже упоминал. В этих обстоятельствах безнадежно добиваться слишком точных определений величин, вступающих в игру. Приписывать таким неопределенным по самой своей сути величинам какую-то особую точность бесполезно и нечестно, и, каков бы ни был предлог, применение точных формул к этим слишком вольно определяемым величинам есть не что иное, как обман и пустая трата времени.

Здесь уместно напомнить недавние работы Мандельброта. Он, в частности, показал, что специфические формы случайных колебаний товарного рынка, выведенные из предположения о присущей ему неравномерности конъюнктуры, как показывают теория и практика, гораздо хаотичней и глубже, чем предполагалось, и что обычные приближения, используемые для оценки динамики сбыта, должны применяться с гораздо большей осторожностью или не применяться вовсе.

Общественные науки представляют собой испытательную среду, малопригодную для апробирования идей кибернетики, гораздо худшую, чем биологические науки, где данные могут быть получены при более однородных условиях и в присущем им масштабе времени. Это объясняется тем, что человек как физиологическая система в отличие от общества в целом очень мало изменился со времен каменного века. И жизнь индивида в течение многих лет протекает в физиологических условиях, подвергающихся крайне медленным изменениям, которые к тому же можно предвидеть заранее. Это отнюдь не означает, что идеи кибернетики неприложимы к социологии и экономике. Это скорее означает, что, прежде чем применять эти идеи в столь аморфной сфере, они должны быть испытаны в технике и биологии.

Принимая во внимание указанные оговорки, можно считать, что широко используемая аналогия между государственной системой и человеческим организмом оправданна и полезна. С этой точки зрения государственная система должна быть подвергнута всестороннему рассмотрению с позиций этики, с которых надлежит анализировать и ту область религиозного мировоззрения, которая по существу не что иное, как парафраз этических норм.

VIII

И вот я перечитал эти очерки, объединенные одной внутренней темой творческой активности – от Творца до машины, – написанные под одним углом зрения. Машина, как я уже сказал, – это современный двойник Голема, созданного некогда пражским раввином. Поскольку я настаивал на том, что вопросы творческой активности следует рассматривать в их единстве, под общим названием, не разделяя их на отдельные части, относящиеся к Творцу, человеку и машине, я не думаю, что я превысил пределы общепринятой авторской свободы, назвав эту книгу «God and Golem, Inc.» [19]