Ложная тревога, стр. 62

И впервые я понял, чего она боится на самом деле. Она говорила об этом с самого начала. Она боялась погибнуть – вместе со своей расой; этого, в конце концов, боятся все. Однако было еще кое-что, не менее важное для нее: ее дом, ее семья, ее друзья. Торговый центр, развлечения, театры, понятия о том, что хорошо, а что плохо. Да, мы не уничтожим ее физически – ее тело будет жить. Но мы уничтожим все вещи, которые она считает смыслом жизни. Я не нашел решения – я просто нашел способ совершить убийство без убийства.

Я попытался обнять ее за плечи.

– Я люблю тебя, Мэри.

Слова вырвались сами собой – неуместные, непостижимые.

– Я люблю тебя, Мэри.

На этот раз я произнес их более внятно. Не думаю, что она услышала.

– Вот Хорлиг был прав! – крикнула она почти в истерике. – Он прав, не ты. Лучше сражаться и умирать, чем…

Она не договорила. Она ударила меня по лицу, потом в грудь – отчаянно, неумело. Ее явно не учили наносить удары, но она била яростно, с силой, словно хотела покалечить меня. Я знал, что не смогу остановить ее, не причинив ей вреда. Под градом ударов, которые сыпались на меня, я встал и шагнул к лестнице. Она не отставала, рыдая и колотя меня. На ступенях я споткнулся…

Она осталась на крыльце, захлебываясь глухим, булькающим плачем. Хромая, я пошел мимо уличного фонаря, в темноту.

Итак, что у нас получается? Анархия делает стабильной нестабильность! Конечно, я не могу представить себе что-то подобное нашем мире, где законы в основном используются, чтобы поддерживать монополию власти. Однако у моих инопланетных захватчиков «законы» больше напоминают религиозные обычаи. Подозреваю, что успешное существование этого общества – это самое «инопланетное», что есть у моих инопланетян.

Превратности судьбы [81]

События этого рассказа разворачиваются после Великой Войны. В это время ужас от пережитого, скорее всего, уже пройдет – останется печаль только о потерянном «золотом веке» и ошибках, которые были совершены. Думаю, этот мотив хорошо слышен в «Обособленности» и «Завоевании по умолчанию». Эти два рассказа весьма тенденциозно повествуют о причинах Великой Войны и мотивах воюющих сторон; мои протагонисты считают это неприемлемым. Однако я должен был написать рассказ, в котором одной стороне удается победить с помощью ядерного удара.

В свое время, в 1970 году, я прочел в «AviationWeek» о предстоящем (теперь уже так не скажешь) выпуске противоракет «Спирит», которые через четыре секунды после запуска способны оказаться на расстоянии шестидесяти тысяч футов. Немного увеличьте эту цифру и оцените свои ощущения. Идея была записана на карточку размером три на пять, а карточка положена в деревянную коробочку – так я поступаю со всеми своими озарениями. Позже из этого получились «Превратности судьбы». Рассказ был опубликован в 1974 году, задолго до СОИ.

Станция ПВО, расположенная высоко в горах Сьерра де Лагуна, с самого рассвета находилась в состоянии боевой готовности. День прошел без происшествий; солнце село, и теперь на поросшие соснами холмы опускалась темнота. Прохладный, сухой ветер носился среди деревьев, ворошил толстый слой опавшей сосновой хвои и скользил вокруг бронированных куполов станции. Наверху, путаясь в темных силуэтах сосен, появлялись звезды – более многочисленные, более яркие, чем когда-либо можно увидеть в небе над городом.

На западе, окаймляя по горизонту мрачный Пасифик, светилась узкая зеленовато-желтая полоса – все, что оставил после себя день, – а у самого океана пригоршней прекрасной огненной пыли рассыпался город. Со склонов Сьерра де Лагуна, что в восьмидесяти километрах от побережья, он казался сюрреалистическим ковром крошечных пылающих самоцветов. Он и был самым драгоценным из сокровищ, для охраны которого построили эту станцию.

Таков был последний миг безопасности и спокойствия, которым жила эта земля вот уже много-много веков.

Жители леса – птицы, спящие в деревьях, белки в дуплах – ничего не услышали и не почувствовали. Однако люди, которые сидели в самом сердце станции и смотрели в космос микроволновыми глазами, видели, как над полярным горизонтом поднялось несколько крошечных пятнышек. Люди рассчитали их траектории и предсказали, что этой ночью на небеса и на землю придет огненный ад.

На земле с треском раскрывались бетонные и стальные обтекатели; из них показались лазеры и баллистические ракеты, которые теперь отслеживали врагов, падающих из космоса. Птицы на деревьях тревожно зашевелились, разбуженные шумом и слабым красным сиянием, которое вырвалось из невидимых прежде нор. Однако за ближайшим гребнем холмов ночь уже казалась тихой, и залитый звездным светом сосновый лес спал безмятежно.

Потом на северном склоне неба, на полпути между зенитом и горизонтом, вспыхнули три новых звезды – настолько яркие, что в лесу, все еще объятом тишиной, засиял бело-голубой день. Свет стремительно ослабевал, стал апельсиновым, потом красным… и погас, оставив лишь переливы бледной зелени и золота, которые охватили весь небосвод. Эти пастельные волны были единственным видимым признаком того, что взрывы породили колоссальную вуаль из заряженных частиц между наземными радарами и ракетами, которые должны были вот-вот появиться. Люди на станции не растерялись. Взрывы не вполне ослепили их: они по-прежнему сохраняли представление о происходящем на поле битвы благодаря геостационарному спутнику. Однако пока цели находились слишком далеко.

На севере и востоке можно было разглядеть множество новых звездочек – в основном ракеты, которыми вели заградительный огонь. Неестественный рассвет растянулся от горизонта до горизонта. Однако огни города на западе сияли все так же спокойно, так же красиво, как прежде, словно это не было началом конца.

Теперь радары могли засечь вражеские боеголовки, которые прорывали камуфляж ионосферной дымки. Но ни одна из них не летела к городу на западе: все они должны были рухнуть на станции противовоздушной обороны и базы межконтинентальных баллистических ракет, расположенных восточнее, в пустыне. Защитники заметили это, но времени ломать голову не оставалось. Надо было действовать – иначе через несколько секунд их ждала гибель. Ударил главный лазер, и сосны на холмах вспыхнули, озаренные его багровым светом. Казалось, что луч – стокилометровая огненная нить толщиной десять сантиметров – исчезает в верхних слоях атмосферы; на самом деле, там просто было слишком мало молекул, которые можно ионизировать. Звук, с которым тонны воздуха мгновенно превратились в плазму, напоминал стократ усиленный треск ломающейся кости. Этот звук отразился от дальних холмов, и безумное эхо запрыгало, заметалось по равнинам.

Теперь в лесу ничто не могло спать.

Луч исчез, но оставил после себя светло-голубую нить; казалось, кто-то подвесил ее высоко в небе и завязал золотисто-желтый огненный узелок. Первая цель, по крайней мере, была уничтожена. Мощи луча хватило, чтобы, проходя через ионосферу, зажечь собственный мини-рассвет, а узелок на конце нити был боеголовкой, в один миг испаренной, распыленной на атомы.

Потом заработали другие лазеры, и странные красные молнии расчертили небо косой клеткой. Со склонов холмов взлетали баллистические ракеты, их вой, который трудно было с чем-то спутать, подобающим образом дополнял картину этого маленького Армагеддона. Ракеты поменьше походили на капли расплавленного металла на конце лучей из огня и дыма, вырывающихся из-под земли. Промах или попадание – это становилось ясно спустя жалкие пять секунд их управляемого полета, пяти секунд, за которые они успевали подняться в небо более чем на тридцать километров. Пространство над холмами заполнилось новыми яркими звездами, но еще чаще – и это выглядело куда внушительнее – вспыхивало зарево, которое отмечало каждый успешный выстрел лазеров.