Цветы зла, стр. 26
– Да, – зло выцедил Петя.
– Дядя Володя – понятно, – вздохнул Смирнов, потрогав ягодицу. – А зачем в меня стрелял? Больно ведь?
– Лене тоже было больно! Все вы лезете в ее жизнь, лезете и убиваете! – закричал мальчик, истерично тыча арбалетом в сторону Смирнова. – Она уже теперь живая только наполовину! И здоровой теперь не вырастет!
– Видишь ли, каждый человек состоит из жизни и смерти... – попытался Евгений Александрович навести тень на плетень. – Каждый человек – это весы, на одной чашечке которых жизнь, а на другой – смерть. Смерть, в конечном счете, перевешивает, но никогда не побеждает...
– Все вы только болтаете! – перебил мальчик, вконец распалившись. – Вы все умные! А среди моих друзей нет ни одного ребенка, которого родители любят и понимают! Наташу Тихонову отец раздевает и на улицу выгоняет, и делает это не просто так! Оксана, племянница Регины, с рождения больная, живет в детском доме никому не нужная! И жила там и тогда, когда ее отец был жив и здоров! Жила потому, что его кроме живописи ничего не интересовало. Мой папа все мне покупает, дает деньги, а думает только о женщинах и шашлыках с пивом! И бьет кулаком в лицо, когда их нет! А ваша дочь!? У вас есть дочь!? Есть, по глазам вижу! И она вас ненавидит, за то, что вы есть, и в то же время вас нету. Она ненавидит вас, потому что от вас одна только боль!
Смирнов почернел. Недавно бабушка Полины сказала ему по телефону, чтобы он не приходил больше к дочери. Потому что после его посещений Полина неделю на всех бросается и не спит ночами.
– И папа Лены мучает ее, – продолжал кричать Петя, – он думает только о...
Увидев, что на дорожке, ведущей к веранде, показался хозяин дома, Смирнов прервал мальчика:
– Ты не прав, Святослав Валентинович любит Леночку...
– Ничего он не любит, – мстительно посмотрел мальчик на отца подруги. – Ему просто нравится, что хоть кто-то на свете его любит. Если бы он любил, то не убивал бы ее. И Кристина Владимировна не любила дочку. Она думала только о себе и своей работе, думала, даже когда целовала или гладила ее по головке!
Святослав Валентинович, бледный, растерянный, остановился перед ступеньками.
Он все слышал.
– Так что, ты решил убить всех плохих родителей? – ужаснулась Марья Ивановна, не обращая внимания на появление Кнушевицкого.
– Да! Вас всех надо убить, потому что с вами мы вырастаем точно такими же негодяями, как вы! И наши дети вырастут такими же негодяями!
Смирнов решил действовать. Еще пара сентенций, чувствовал он, и этот маленький неврастеник убедит себя, что хороший родитель – это мертвый родитель.
– Да, но для того, чтобы убивать и не попадаться, надо быть хорошим убийцей, – сказал он серьезно. – У тебя, судя по всему, есть неплохие данные. Ты умен, расчетлив, артистичен... Хм... Ты ведь сначала прострелил платье Леночки, потом сходил, спрятал арбалет, и только после того, как вернулся, она начала кричать?
– Да, это я придумал, – уже спокойно ответил мальчик. – По-другому вы могли бы найти самострел.
– Молодец. Ума у тебя – палата. Хотя, конечно, пока не полная палата. Я сразу заметил, что перед тем, как выстрелить, ты оттянул платьице в сторону. Боялся поранить подружку, и оттянул слишком далеко. Так вот, для того, чтобы стать настоящим убийцей, тебе надо сделать первый шаг, первый семимильный шаг – надо убить, хладнокровно убить человека, глядя ему в лицо. Убить, не ядом, не из-за угла, а глядя в глаза. Я предлагаю тебе свою кандидатуру. Я сейчас пойду к тебе, пойду, чтобы отнять эту штуку. И если ты убьешь меня, то заранее поздравляю: ты – настоящий убийца. А если не сможешь, то у всех нас появится шанс подумать над твоими словами.
Смирнов пошел к мальчику.
Арбалет нацелился в его живот.
Помертвевшая Марья Ивановна видела, как палец Пети вжимается в курок.
19. Может, у нее что-нибудь получится?
– Что будем делать? – спросила Марья Ивановна в электричке, устало опустив голову на плечо Евгения Александровича.
– Да ничего, – ответил он, радуясь, что измучившая его рана подсохла и не кровоточит. – По-моему, мы совершенно напрасно впутались в эту дикую историю.
– Ты прав... Если бы не мы, Вероника Анатольевна была бы жива.
– Может быть... Если она вообще жила.
– Не поняла?
– Отдавать себя полностью кому бы то ни было, так же нехорошо, как не давать ничего.
– Как мать Регины?
– Да. У Вероники Анатольевны не было своей жизни, а только жизнь Святослава Валентиновича... Из-за этого он и стал мазохистом...
– Пытался болью изгнать ее из себя и стал?
– Может, и так. Но мне кажется, что просто он нашел женщину, похожую на мать. Многие мужчины подспудно ищут таких женщин. Мать его мучила непониманием, чуждостью, а любовница – каблучками и плеткой... И привязан он был к Регине только потому, что в конце мучений получал то, что в детстве стремился получить от матери, но никогда не получал.
– Удовлетворение?
– Да.
Марья Ивановна задумалась.
– Мне все-таки не вериться, что Святослав Валентинович не догадывался, кто убил его жену... – проговорила она, после того как Смирнов, мурлыча, потерся щекой об ее голову. – Он же жил среди всего этого.
– Ничего он не догадывался...
– Ты прав, иначе он бы не пришел к нам... К Паше...
– Он не догадывался, потому что ничего не замечал. Вероника Анатольевна, царствие ей небесное, всю душевность из него вытравила...
– Не вытравила, а не вставила... – Марья Ивановна потерлась щекой о плечо Евгения Александровича.
– Леночка пыталась вставить... – вздохнул тот. – И, похоже, еще пытается. Может, у нее что-нибудь получится.
– Получится...
– Не факт, – скривился лицом Смирнов. – Детям трудно воспитывать родителей... Они такие глупые и самоуверенные.
– Родители? – улыбнулась Марья Ивановна.
– Да.
– А ты сразу догадался, что Леночка причастна к убийству матери, да?
– Сразу. А если бы я знал, что у Леночки есть преданный друг, то выложил бы Святославу Валентиновичу все в первую же с ним встречу.
– А как ты догадался?
– У меня есть дочь, ты же знаешь. После моего развода с ее матерью, она рассказывала мне страшные сказки, в которых погибают все, кто стоял между одной маленькой девочкой и одним очень хорошим человеком.
– Папой?
– Да. Дочь и отец – это почти единый организм. Психологически единый. А если добавить к этому то, что я хорошо знаю, что дети по натуре жестоки...
– Жестоки?
– Ты, что не слышала вчера по телевизору, как десятилетний мальчик убил бабушку из-за...
– А Регина? – переменила тему Марья Ивановна, не желая слушать плохое о детях. – Пусть сидит?
– Нет. Когда ты прощалась с Леной, Святослав Валентинович просил поговорить с Центнером насчет ее освобождения. Он сказал, что так Пете будет легче выкарабкаться.
– Несчастный он мальчик...
– Он убийца, – Смирнов спорил сам с собой.
– Он ребенок.
– Он отравил Кристину.
– Освободил, – зевнула Марья Ивановна в плечо Евгения Александровича.
– Может, ты и права. Она жила в выдуманном мире. Придумывала абстрактную красоту. Хотела, чтобы абстрактным людям было хорошо. Чужим людям. А дочери ничего, кроме горя, не принесла.
– Лена для нее была не дочерью, а венцом ее трагедии, которую ей навязали. Над нами с тобой стоит Паша Центнер, стоит, напоминая о том, о чем не нам не хочется помнить, о том, что он хозяин всего. А Кристина видела глаза дочери, которая физиологически не могла винить отца и потому во всем винила ее. Ты же сам мне рассказывал об Эдиповом комплексе...
– Эдипов комплекс – это когда сын ненавидит отца... А когда дочь ненавидит мать – это комплекс Электры.
– Какая разница...
– Знаешь, если подумать, то получается, что Петя ни в чем не виноват.
– Да, не виноват... – Марья Ивановна боролась со сном.
– И знаешь почему? Дети, вообще люди, как индивиды, ни в чем не виноваты. Во всем виноваты их родители. Или воспитатели. И я думаю, что в Аду люди мучаются не за свои грехи, а за грехи своих детей. Да ты сама, кажется, что-то на эту тему говорила... В первую нашу с тобой встречу...