Пешка, стр. 53

В приоткрытую дверь я услышал мешанину голосов проходящих по соседнему залу людей. Дверь, звякнув, закрылась, похоронив звуки. Я встал. Из скрытых в стенах щелей медленно сочился свет. Элнер не двигалась с места, тело ее было напряжено, как тетива лука. Гнев и измена — вот что она почувствовала при виде меня. Я дернулся, словно ударенный током. Ни следа слабости или мягкости в Элнер, ни намека на понимание, симпатию или даже жалость. Я мог забыть об этом. Помолчав еще минуту, Элнер сказала: — Надеюсь, Центавр удовлетворен. Ваше присутствие в моей жизни превратило сегодняшние дебаты в катастрофу, в упражнение в тщетности. Мы, конечно, проиграем предстоящее голосование по дерегуляции. — Что значило, что Элнер теряет и должность в Совете. Ей даже не нужно было упоминать об этом. — Все — из-за вас.

Я тоскливо поглядел на сине-фиолетовое небо. Сумрак сгущался, прогоняя день. Ни одного укромного места, где можно спрятаться, — мы с Элнер были слишком видимы, стоя здесь, в круге предзакатного света, — как будто на нас навели лупу. Я не ответил ей, на сей раз уставясь в пол.

— Обычно вы за словом в карман не лезете. — В ее голосе послышались незнакомые нотки. — Вы не собираетесь спорить? Ведь вы всегда прекословите мне. Я думала, что ловкий диверсант всегда пытается покрыть свою работу. Полагаю, что теперь ваше задание выполнено и что вас послали сюда только для того, чтобы шпионить за мной.

— Я здесь не для того, будь оно проклято! Я не виноват, что Страйгер ненавидит псионов. Я не просил его накрывать меня!

— По крайней мере, вы могли меня уведомить, — холодно заметила Элнер, — что вы были бандитом.

— Я не был… Страйгер извратил все. Меня простили. Я — чист. Запись аннулирована, похоронена. Я не представляю, откуда он узнал…

— Имея нужные связи, любой может раскопать все, что ему захочется. А уж Страйгер-то имеет их, вне всякого сомнения. — Элнер сорвала с плеч пелерину и бросила на кушетку. Потом начала маятником ходить взад и вперед по комнате, изредка бросая на меня тревожно-гневные взгляды. — Самое худшее в этом «Суде Божьем» — то, что меня обвинили в сговоре с преступниками, точно я, пытаясь ограничить распространение наркотиков, тем самым хочу сокрушить человечество, поразив его чумой в виде дегенератов и выродков общества! — Элнер ударила рукой по столу. — Я была вынуждена согласиться с ним, признать его точку зрения, иначе я выглядела бы лгуньей и лицемеркой… поскольку, естественно, я согласна с ним, что криминальное поведение и разные отклонения надо контролировать…

— Псионов, вы хотите сказать? Того, что их почти никуда не принимают на работу, уже не достаточно? Не достаточно того, что их глушат наркотиками, если поймают на использовании пси-способностей при совершении ими преступления? Страйгер хочет, чтобы их накачивали химической дрянью с самого момента рождения. Вот почему ему понадобилось, чтобы дерегуляция прошла на голосовании. Вот почему он хочет пролезть в Совет Безопасности. Тогда он сможет загнать псионов в гетто, тюрьмы, свалить в груду хлама, а потом отнять у них право дышать… — Голос мой сорвался. Так уже случилось с гидранами… с моей мамой. Теперь Страйгер жаждет, чтобы это случилось со всеми, кто носит в крови хоть один-единственный ген Гидры, даже если этот один — утопленник в море хромосом. Знаю я, что ему надо… Знаю. Я прокашлялся: — Вы упомянули, что псионы достойны того, чтобы о них судили, как об остальных — один к одному. Я было подумал, что вы верите в это. Вы могли бы надавить на него, победить его…

Да, она могла бы, но после выступления Страйгера, где он назвал меня бандитом и предателем, не захотела. Страйгер прав. Те же мысли, то же отвращение, чувство измены и крушения всех надежд, которые я видел в уме Джордан.

— Вы сами виноваты.

— Половина его слов — ложь. Вы поверили Страйгеру, даже не потребовав от него доказательств. Вчера я думал, что вы… — У меня сжались кулаки. — Почему?!

— Потому что сказанное им о псионах — правда, — отрезала Элнер. — Они умственно нестабильны, социально опасны, наносят вред себе и окружающим. — Элнер думала о Джули, обо мне — о единственных встретившихся ей в жизни псионах. Но Элнер втемяшила себе в голову стереотип: все псионы — бродяги, выродки, главные преступники. И мы только подтвердили это. — Возможно, они немного успокоятся, если их… сила будет под контролем… — Теперь Элнер ни за что не взглянула бы мне в глаза. Часть ее знала, что сказанное — неправда или около того; что ее слова отрицают все, во что, как представлялось Элнер, она верила. Но перебороть себя Элнер была не в состоянии… и чувство вины только придавало ее негодованию силы.

— Это то, что Джули и Зибелинг пытаются сделать, — сказал я, стараясь не вытягивать щупальца к ее мозгу, не заставлять ее видеть. В моем положении это было бы самым последним делом. — Научить псионов контролировать свой Дар. Как Зибелинг сделал со мной и Джули. Вот способ, как удержать их от беды. Псионы — не животные…

— Если бы вое псионы полностью контролировали свои способности, то возникло бы искушение использовать их против других. Власть — самый сильный наркотик. Вы работали на террориста Квиксилвера, — дундела Элнер, повторяя за Страйгером, как попугай. В глазах ее горели воспоминания. — Он парализовал бы ФТУ и разорвал бы Федерацию на части, если бы его не остановили…

— И каким образом, вы думаете, ФТУ остановило Квиксилвера?

Молчание. Элнер не знала.

— Они использовали псионов! Зибелинга, Джули, меня и кучу других. Так я встретил Джули. Вот чем я занимался на Синдере, на рудниках ФТУ. Спросите Джули… — Элнер даже этого не знала. Все, что ей было известно, все, что они запомнили, это то, что псион-террорист в одиночку чуть не превратил в руины целую Федерацию. — Квиксилвер — не одиночка, — сказал я. — Он не был чем-то вроде сумасшедшего бога. Его поддерживала куча командиров. Вот как Страйгер. Но мы остановили его — Джули, Зибелинг и я. — Я поднял кулак. — Я собственноручно убил Квиксилвера. Я ощутил, как он умер внутри меня. Вот почему я не могу больше использовать свой Дар, пока так не накачаюсь наркотиками, что забуду его боль. — Слезы брызнули у меня из глаз так неожиданно, что я не успел сдержаться. Они обожгли лицо, как кислота, словно не появлялись многие годы, с того самого момента, когда, убив, я понял, что сделал — с ним, с собой. Когда я заглянул в мой собственный мозг и увидел дыру, абсолютное ничто, которое я сделал из другого человека с помощью телепатии и ружья: рану, кровоточащую ненавистью и ужасом, рану, которая никогда не затянется. Когда я понял, что разрушил Дар, уже ставший моей жизнью. Что я вернулся на то же место, откуда ушел. Слепой, одинокий, ползущий в никуда… Я вытер глаза, сдерживая рыдания… ничего не чувствуя.