Пешка, стр. 15

Возвращение на Землю… это было возвращение домой. И неважно, что Земля перестала быть центром Федерации много веков назад, что теперь она превратилась в «болото» — застывший отголосок мира, живой музей; и что традиция была единственной причиной, почему Конгресс Федерации до сих пор собирался на Земле. И не играло никакой роли, что Ардатея, где я провел всю свою жизнь, стала теперь Основой и Сердцем, ведь все мало-мальски значительное сначала происходило здесь… Или что я был слишком гидраном, чтобы почувствовать себя человеком, и слишком человеком, чтобы быть настоящим гидраном. Мое чувство пряталось глубже, под всеми шрамами, воспоминаниями и самим временем, заставая меня врасплох, поражая в самое сердце.

Я шел молча, широко раскрыв глаза от изумления, когда мы покинули полевой комплекс Транспорта Центавра. В течение двух сотен лет планета целиком была Федеральной Зоной Торговли, контролируемой непосредственно ФТУ. Она вся была усеяна космодромами: туристы валом валили. Но большая часть тяжелого космического флота концентрировалась в местечке Н'уик, поэтому штабы транспортных корпораций тоже обосновались здесь, каждый на строго выделенной ему территории. Конгресс Федерации собирался в Н'уике, на нейтральной земле, в распластавшемся по побережью, похожем на спрута комплексе, где находился и Совет Безопасности ФТУ. Комплекс был главным штабом, контролирующим всю его деятельность. Там, на борту Центавра, Брэди дал мне всего пять минут на знакомство с комплексом, внимательно следя, чтобы я не узнал ничего лишнего.

Н'уик расположился на побережье крупного материка, как и Куарро, где я вырос; но это был не полуостров, а стайка небольших островов. Главный космодром и полевой комплекс Транспорта Центавра занимали самый большой остров — Лонгай. Триумвират базировался на острове под названием Стэт. Посольства синдикатов расползлись, как ростки кристаллов или причудливые крепости, занимая несколько километров пространства, которое раньше было самым загрязненным местом на планете. Как и все остальное, грязь никуда не делась, только изменила вид. Теперь это было информационное загрязнение.

Брэди посадил меня и Джордан во флайер и отправил нас куда-то вглубь острова, в фамильное поместье. «Я буду на связи», — только и сказал он перед нашим отлетом и скользнул, как рыба, в свой мир. И я остался один на один с Джордан и своими мыслями. Она долго молчала, вглядываясь в проплывающий под нами красно-зелено-золотой мир. Я-то ожидал, что он будет голубым, потому что голубой цвет украшал эмблему Федерации — знак, который носили все служащие Федерации там, в Старом городе. Невдалеке виднелся океан; в нем отражалось голубое небо — такое я всегда себе и представлял, но земля под нашими ногами была похожа на пожарище.

Джордан это не впечатляло, она сидела с отсутствующим видом, пытаясь мысленно справиться с сотней неприятностей и унизительных положений, которые, как Джордан была уверена, уже поджидали ее…

Я заставил себя не читать ее мысли. Одна часть моего мозга, разинув рот, смотрела на расстилающиеся под нами пейзажи, а другая тем временем следила за Джордан, собирая случайные образы, плавающие на поверхности ее мыслей… питаясь ее реальностью. Окружающий мир снова ожил; литая человеческая плоть — Джордан и других, — которая была непроницаема для моих мыслей целых три года, неожиданно преобразилась: начала дышать, думать, чувствовать.

Сейчас трудно было представить, что я не пользовался своим Даром много лет; даже не знал, что я телепат. Моя мама родилась на Гидре. Когда я был маленьким и только-только начинал понимать, что происходит, ее убили на улице в Старом городе. Я прочувствовал ее смерть и пережил это, но боль пережгла мой мозг. На долгие годы я остался один и жил как твердолобый. Я даже не помнил, что когда-то было существо, которое заботилось обо мне. Я проводил время, погруженный, точно под наркотиком, в забытье, скрываясь от жизни, которую потерял, и от себя самого — ходячего мертвеца. Потом в Старый город заглянула Федерация, ей нужны были псионы, и она выдернула меня из этой помойной ямы. Доктор Ардан Зибелинг собрал мои мозги и научил ими пользоваться. А Джули Та Минг рассказала мне, почему важно уметь владеть Даром. Потом Федерация использовала нас как пешек, сделав послушным орудием в борьбе за власть. И я убил человека. И умер снова. Только теперь я знал, что потерял.

Все вернулось. Осознание того, что я не мог удержать мозг в узде, доставляло мне животное наслаждение. Мне захотелось дотронуться щупальцами мыслей до Джордан: поделиться, описать ей… приоткрыть тайну, которой из-за своей слепоты она знать не могла. Заставить ее почувствовать то, что чувствовал я, любуясь миром через иллюминатор, — ощущение настолько глубокое, что слова оказывались бессильны выразить его. Да и всегда, когда ты пытаешься передать чьи-то мысли, свое ощущение и осознание их, все слова звучат глупо, фальшиво, грубо…

Она вдруг повернулась ко мне, ее глаза колюче блеснули подозрительно-гневно-обвиняюще:

— Вы читаете мои мысли?

— Что? Нет… — соврал я, мысленно перехватив ее раскаленное добела негодование. Я и не заметил, как это случилось. Интересно, неужели я так ослабил контроль? Но тут же понял, что я не позволял ей почувствовать меня, не терял контроль, — это ее собственный страх внезапно выскочил наружу: она боялась, что я прочту, услышу то, что она думает обо мне.

— Брэди сказал, что дал вам наркотики, значит, вы можете…

— Еще не успел воспользоваться, — сказал я как можно равнодушнее. Если я скажу ей правду, она, я знал, ударится в панику; а мы находились, черт возьми, в воздухе. Бог знает, что ей придет в голову…

Джордан пристально смотрела на меня, но я видел и чувствовал, что она немного успокоилась, позволив себе чуть-чуть расслабиться.

— Не волнуйтесь. Я не могу читать все ваши мысли. Мне надо сконцентрироваться. А я еще не совсем в порядке.

Это была правда. Я и на самом деле не привел себя в порядок. Не так, как раньше… И не потому, что я давно не практиковался: наркотик Брэди тоже был не очень. Существовали наркотики, которые, если доза индивидуально подобрана, блокировали химические реакции — так их называли умники, а я называл их болью, ужасом и ощущением катастрофы, которые моя память возбуждала каждый раз, когда я использовал Дар. Существовали наркотики, ослабляющие действие травмированных реактивных центров, которые скручивали меня, если я пытался зайти слишком далеко… Но я уже знал, что пытаться забраться поглубже в чью-либо башку, нажать посильнее — все равно, что биться лбом о стену. Даже с двойной дозой. Наркотики недостаточно сильны. Брэди не хотел использовать мои способности на всю катушку: я стану опасен. А если так, то мне казалось странным, что ему вообще вздумалось иметь со мной дело. Может, страх превратил его в болвана, как это обычно случается с людьми.