Солдат трех армий, стр. 96

Книппенберг затратил чуть ли не две бутылки коньяку и три часа своего времени, но вряд ли хватило бы на двухминутную передачу того, что он добыл. Стоило Книппенбергу задать вопрос, на который генералу нужно было отвечать, как все шло прахом. Генерал авиации вперял взор в разматывающуюся ленту магнитофона и не мог произнести ни одной вразумительной фразы — наверно, он опасался, что скажет не то, что следует. Он, вероятно, вспомнил историю с добровольцами, которых, по его словам, и не хватало и было достаточно много. Под конец генерал был весь в поту, репортер тоже. Уходя, я спросил Книппенберга:

— Сумеешь ты что-нибудь из этого использовать после монтажа?

— Да, но лишь для новогодней юмористической передачи. И прошу тебя об одном: держи генерала от меня подальше.

— Но ты же сам искал встречи!

— Пусть так, но ты должен был меня предупредить. Доставь старика в постель и загляни к нам снова! Мне нужно обязательно рассеяться.

На обратном пути капитан Шлейер вышел из машины около своего дома. Он принадлежал к числу старейших сотрудников штаба, работавших со времени основания бундесвера. В штабе было примерно сто офицеров, которых возглавлял командующий авиационной группой.

Когда Шлейер удалился, Гут спросил меня:

— Скажите, кто такой этот капитан?

Я был так поражен, что ему пришлось повторить вопрос, чтобы получить от меня ответ. Всякий командир роты любил похвастаться тем, что уже по истечении нескольких дней он мог назвать по памяти фамилии ста пятидесяти солдат. Между тем наш генерал вряд ли бывал в какой-либо другой комнате штаба, кроме своего кабинета. Совсем иным человеком был полковник Хеннинг. Но его вскоре перевели на другой пост.

В качестве его преемника к нам прибыл полковник Алдингер. Он отказался от хорошо оплачиваемой должности в фирме «Телефункен» для того, чтобы вновь надеть солдатский мундир. Это был человек со странностями.

Журналисты уже кое-что о нем знали; так, им было известно, что он оставил как-то в одном из ресторанов в Бонне портфель с секретными бумагами, которые потом молодой человек, член Христианско-демократической партии, сдал в бундестаг, благодаря чему все это дело приобрело шумную огласку; но журналисты знали и кое-что другое, а именно что полковник считается специалистом по ракетам и электронике, то есть в той области, относительно которой им как раз хотелось получить побольше информации; поэтому они просили устроить пpecc-конференцию с полковником Алдингером.

При подготовке подобных мероприятий принято было раздавать журналистам так называемый «список чистого белья», содержавший данные о личности докладчика, чтобы репортеры не могли ссылаться, что они не расслышали, и чтобы по крайней мере в этом отношении газеты нас не подвели. Я подготовил соответствующий документ в полном согласии с информацией, полученной от самого Алдингера. Однако перед началом конференции мне не оставалось ничего другого, как снова переписать весь документ и снова его размножить по той причине, что полковник счел целесообразным исключить из биографии упоминание о его службе в легионе «Кондор». Он ткнул пальцем в соответствующую фразу и сказал сравнительно вежливо:

— Это вы вычеркните, пожалуйста!

Спустя несколько дней меня опять вызвал к себе начальник штаба, но уже по совсем другому делу. Он начал беседу удивительным вопросом:

— Верно ли, что вы сегодня в коридоре беседовали с двумя унтер-офицерами?

Мне пришлось сначала поразмыслить; подобные беседы мне представлялись чем-то естественным и происходили настолько часто, что я не мог помнить о каждой из них. Итак, я ответил:

— Так точно, господин полковник, вполне возможно, Он посмотрел на меня с таким возмущением, как если бы я громко и отчетливо назвал его идиотом. Засим он прочел мне лекцию о правилах поведения, очевидно предусмотренных этикетом, принятым в бундесвере. Его проповедь завершилась такими словами:

— Заметьте себе, Винцер, просто невозможно, чтобы штабной офицер беседовал в коридоре с унтер-офицерами. Если у кого-нибудь есть к вам дело, он должен вас посетить в вашем служебном кабинете, разумеется предварительно попросив разрешение. Вам это понятно?

Мне было ясно, что он говорит, но понять его я был не в состоянии.

Я возвратился в свой кабинет и углубился в чтение интервью, которое дали «Шпигелю» офицеры из сектора психологических методов ведения войны главного штаба бундесвера. Оно было опубликовано в № 39 этого журнала от 24 сентября 1958 года; из-за этого интервью я и затребовал себе снова этот номер журнала. Под фотографией одного из участников беседы в редакций «Шпигеля» значилось: майор генерального штаба д-р Герме. Этот господин был мне хорошо известен; на последнем совещании в Бонне он сделал нам доклад о методах ведения психологической войны. Его настоящая фамилия была д-р Тренч. Как видно было из самого интервью, он занимался главным образом акциями, направленными против Германской Демократической Республики. Очевидно, он уже сам почувствовал, что это не слишком достойная деятельность, и поэтому счел за благо скрыть фамилию. Я решил на следующих совещаниях получше присмотреться к этому майору и повнимательней его послушать.

Планы, карты и хрестоматия

В качестве офицера по связи с прессой я ежедневно получал все важнейшие газеты, выходящие в Западной Германии. Мои офицеры связи в частях, подчиненных нашей группе ВВС, занимались преимущественно провинциальными газетами, усердно стараясь розыскать статьи, враждебные бундесверу. Кроме того, мне доставлялись и некоторые иностранные газеты.

О печати Германской Демократической Республики я мог судить только по присылаемым мне выдержкам или цитатам с комментариями. Нельзя было предполагать, что таким способом можно хорошо разобраться в положении. Телевидение из ГДР не достигало Карлсруэ. Таким образом, радио оставалось единственным источником информации для тех, кто хотел себе представить, что делается «по ту сторону».

Прежде всего мне бросилось в глаза противоречие между утверждениями о мнимом бескультурье коммунистов и тем фактом, что по программам радиовещания ГДР можно было слушать произведения старых немецких мастеров, порой в самом совершенном исполнении. Такое любовное отношение к традиционному немецкому искусству и его интерпретация поразили меня больше, чем некоторые вполне логичные разъяснения по злободневным политическим проблемам. Все же политические передачи имели для меня большее значение.

Я услышал о многочисленных предложениях, которые Берлин направил в соответствующие инстанции в Бонне, и для меня было просто непостижимо, почему не было предпринято ни малейшей попытки серьезно рассмотреть эти предложения. Я услышал о многих письмах и заявлениях, с которыми правительство Германской Демократической Республики обращалось к нашему правительству, и не мог понять, почему они оставались без ответа.

Но вскоре мне стало известно с достаточной определенностыо, почему ФРГ абсолютно не желает и слушать о соглашении с ГДР. В Бонн вызвали на совещание офицеров службы безопасности, офицеров по связи с прессой и офицеров — специалистов по психологической войне; на конференции снова сделал доклад майор д-р Тренч. Сей господин, выступающий и под фамилией д-ра Гермса, характеризовал, учитывая, что мы обязаны соблюдать тайну, — с грубой откровенностью психологическую войну против Германской Демократической Республики. Он изложил следующие основные положения:

— 17 июня мы упустили представившийся шанс так же, как весь запад упустил возможности, открывшиеся во время венгерского восстания. К сожалению, у нас тогда еще не было такого бундесвера, как нынешний. Мы должны всеми средствами добиваться, чтобы в определенный срок создать такую же обстановку, как тогда. Восстание в Восточной зоне дало бы нам историческое и нравственное право действовать.

С международной точки зрения всякая операция, предпринятая в этом районе для поддержания спокойствия и порядка, рассматривалась бы как полицейская акция…