Солдат трех армий, стр. 28

— Унтер-офицер Винцер окончил курсы инструкторов водителей всех трех классов с отличием; за это ему был предоставлен внеочередной отпуск на два дня, и я выражаю ему признательность.

Пожав мне руку, он продолжал:

— Унтер-офицер Винцер превысил отпуск на один день; за это я наказываю его арестом на три дня. Разойдись!

Если на унтер-офицера налагалось наказание, то отвести на гауптвахту и сдать его туда должен был фельдфебель. Меня сопровождал старый знакомый. Я должен был отбывать наказание с тринадцати часов, но он зашел за мной уже в девять. Чтобы дойти до пивной «Старина Филипп», нужно было не больше четверти часа. Я запротестовал:

— К чему нам теперь выпивать?

— Тебе придется три дня отсидеть. Не так уж много, это можно проделать, сидя на одной половинке. Я знаю по собственному опыту, я там побывал. Но отбывать арест гораздо легче, если удалось предварительно как следует заправиться — это старое средство.

Итак, мы принялись поглощать нашу утреннюю порцию пива и чуть-чуть не опоздали.

Ровно в тринадцать часов дежурный открыл камеру, а до этого у меня отобрали подтяжки, дабы охранить меня от попытки использовать их не по назначению и не по-солдатски покончить с жизнью.

Только обычный жест

Хотя на основе законов о дискриминации в гитлеровской Германии германские граждане тысячами исключались из «народной общности» и лишались прав, тем не менее та же гитлеровская Германия охотно выступала в роли гостеприимного хозяина Олимпийских игр 1936 года в Берлине, в которых участвовали спортсмены из пятидесяти одной страны, и притом люди всех цветов кожи, с различными формами черепа и прочими «расовыми» признаками.

Мой брат из министерства пропаганды обеспечил меня билетом на это зрелище, а в роте я получил отпуск.

Берлин представлял собой море знамен со свастикой. Солдаты вермахта, полиция, штурмовики и эсэсовцы образовали оцепление, оказывали содействие, служили гидами для приезжих. На олимпийских стадионах немецкой столицы в трудных соревнованиях встретились лучшие спортсмены, а победителей единодушно приветствовала ликующая толпа.

Восторженные приветствия выпали и на долю «неполноценных» — негров Оуэнса, Меткэлфа, Робинсона, Вудраффа и Джонсона, которые добыли для Соединенных Штатов шесть золотых и две серебряные медали и, кроме того, вместе с двумя белыми спортсменами — золотую медаль в забеге на четыреста метров.

Однако, завоевав тридцать три золотые медали, двадцать шесть серебряных и тридцать бронзовых медалей, Германия опередила США.

Нацистские идеологи истолковали эту победу немецких спортсменов как признак решающего преимущества «арийско-германской крови».

Я мало задумывался над этой стороной дела и больше радовался тому, что победа повышает авторитет Германии в мире. Были все основания для того, чтобы надлежащим образом отпраздновать олимпийскую победу. После долгих поисков я в ресторане «Фатерланд» на Потсдаммерплац наконец устроился за столом, за которым уселась компания французских туристов — старые и молодые спортсмены из Эльзаса и Парижа. Эльзасцы говорили свободно по-немецки, я — немного по-французски, а за коньяком вообще не было нужды в переводчике. Так что взаимопонимание наладилось.

Мы еще раз обсудили ход последних Олимпийских игр, французы лучше моего знали их историю. Уже в 1912 году предполагалось их провести в Берлине, но кайзеровская Германия, непонятно почему, отказалась от этого. Игры состоялись в Стокгольме.

Через четыре года молодежь проливала кровь на полях сражений; борьба на олимпийском поле была невозможна. В 1920 году в Антверпене и в 1924 году в Париже Германия отсутствовала; она была вновь допущена к соревнованиям в 1928 году в Амстердаме и в 1932 году в Лос-Анджелесе.

А теперь она завоевала большинство медалей, и мы высказывали свои соображения о причинах этого успеха.

— Начиная с 1933 года у нас весьма усиленно занимаются спортом. — Ничего другого я не мог сказать по этому поводу.

— А вы, мсье, занимаетесь спортом?

— О да, разумеется, каждый день.

Я показал французам мои спортивные значки и объяснил им, какие существенные условия надо выполнить, чтобы их заслужить. Это их очень заинтересовало.

— Где вы учитесь, мсье?

— Я не учусь, господа, я солдат.

— Господи! Еще один солдат! Мы видели столько людей в военной форме, а теперь и люди в штатском оказываются солдатами, — заметил парижанин.

Я рассмеялся.

— Разве у вас во Франции нет солдат?

— Конечно, есть, но не в таком большом количестве. У нас после мировой войны многое изменилось. Мы хотим хорошо жить, вот и все. Мы хотим работать, но не до полусмерти. Пораньше — как это называется у вас в Германии? — ах да, пораньше пенсия. Вы меня понимаете? При том не надо иметь слишком много детей: они дорого обходятся. Два ребенка в семье — этого достаточно. Жить спокойно и не играть больше в солдатики. Есть более приятные вещи, мсье!

Как он при этом на меня посмотрел! Я внушал ему жалость. Вероятно, он полагал, что я был вынужден стать солдатом, и спросил:

— Скажите, пожалуйста, вы и другие немцы теперь довольны своей жизнью? У нас в Париже много эмигрантов, и от них можно о многом услышать, однако здесь все выглядит иначе. Какова же правда?

Вопрос был поставлен прямо; как я должен был на него отвечать? Ведь лично я был доволен, и мне казалось, что большинство населения тоже довольно. Выбор, сделанный Рут, и взгляды сапожника я считал единичным явлением, которое не может повлиять на общую оценку. Поэтому я об этом не стал говорить. Я не упомянул также и о Еве Гросс, хотя искренне сожалел, что знакомые мне еврейские семьи страдают от дискриминирующего законодательства. Я тогда еще верил, что применение законов на практике станет более справедливым. Было еще одно неприятное обстоятельство: после введения всеобщей воинской повинности снова были случаи отказа от военной службы, и это создавало затруднения. Но нельзя же было ожидать от меня, что я стану об этом рассказывать в такой компании.

Я дал такой ответ, какой в эти дни получали почти все иностранцы:

— Плохие времена у нас миновали, и теперь мы на подъеме. Мы хорошо зарабатываем, мы можем себе купить все, что хотим, мы довольны. Спросите кого хотите, каждый вам это подтвердит!

— Не думаете ли вы, мсье, что Гитлер начнет войну?

— Ни в коем случае, господа! Да и зачем? У нас есть много других дел. Гитлер сам был простым солдатом, он знает, что такое война. Война? Нет, никогда.

Они переглянулись, словно хотели сказать: твоими бы устами да мед пить, дорогой, но ты нас далеко но убедил. Этого они не сказали, но один из них спросил:

— Считаете ли вы правильным то, что Гитлер посылает солдат и оружие в Испанию?

— Это совсем другое дело, господа! Ведь это борьба против большевиков.

— Извините, мсье, но то, что вы говорите, не совсем верно. В Испании сейчас демократия, а Франко борется против нее. Если рейхсвер — или как он теперь называется? — ну да, если вермахт там действует, то это есть вмешательство во внутренние дела другого государства.

— Но ведь генерал Франко просил о помощи.

— Кто такой генерал Франко, мсье? Подлинное правительство находится в Мадриде.

Франко — это испанский генерал, который поднял мятеж против своего правительства. C'est ca, monsieur! Знаете ли вы, что МОК [26] в 1931 году заседал в Барселоне и там постановил провести игры 1936 года в Берлине? Нет? Ну ладно, это не так уж важно. Но вы ведь знаете, что Испания собиралась участвовать в играх здесь, в Берлине, и послать сюда сто девяносто спортсменов. Вот против этих людей Франко воюет, а ваш вермахт ему в этом помогает. Это что, правильно, мсье?

Что я мог на это возразить! Я думал про себя: наверно, он прав, видимо, не все в полном порядке. Итак, Франко хотел расправиться с демократией. Но если испанская демократия была чем-то вроде того, что было у нас при Веймарской республике, тогда пусть он делает свое дело с божьей помощью, испанцы должны быть ему благодарны. Во всяком случае, с нас хватит демократии, премного благодарны!