Путешествие в революцию. Россия в огне Гражданской войны. 1917-1918, стр. 70
10 февраля, как раз за день до того, как Рид уехал из России, Троцкий привез делегацию из Брест-Литовска. Троцкий после яростной атаки на интриги германцев сделал, наконец, вывод в своей декларации, что «Россия отказывается подписать аннексионный мир и со своей стороны объявляет состояние войны с Германией, Австро-Венгрией, Турцией и в последнюю очередь с Болгарией». Троцкий и делегаты вернулись в Петроград, очевидно чувствуя не только свою правоту, но удовлетворение оттого, что они сбили с толку своих противников. За день перед тем, как покинуть переговоры, они узнали, что в тот день центральные власти и Рада подписали сепаратный мир, в котором Рада давала германцам карт-бланш на получение украинского зерна. Это был день рождения принца Леопольда Баварского, поэтому мир был подписан под звуки салюта в его честь, данного с разрешения делегации киевской Рады, поскольку по условиям мирного договора город Брест-Литовск переходил к Украине. Все это произошло в тот самый день, когда русские, ссылаясь на хорошо известные победы Советов в Киеве и по всей Украине, настаивали, что Рады больше не существует. Затем произошел захват германцами Моонзундских островов, являвшихся частью Эстонии. Они имели лишь оборонительное значение для Советов, однако в руках германцев эти острова угрожали жизненно важным центрам, в том числе Петрограду.
Я посмотрел на Гумберга, не склонного делать оптимистические прогнозы, желая выяснить, насколько реалистичными они были в нынешнем критическом положении дел в России, ибо Робинс, Садуль и теперь, как я слышал, Локкарт ожидали, что их страны предложат Советам помощь. И если они сделали легитимное предложение, то что тогда?
– Робинс, смотри на вещи реально, – сказал Алекс. – Именно сейчас Троцкий вернулся из Бреста, разыграв козырную карту и проиграв – хотя он так не думает, и все еще сомневается, что немцы станут двигаться вперед. У капиталистов есть шанс повернуть события в благоприятную для себя сторону. Если они этого не сделают, это значит, что они играют с огнем, потому что не имеет значения, что говорит любая фракция в руководстве большевиков, но может получиться так, что большевики выживут с помощью Соединенных Штатов, Британии и Франции или без таковой.
Если мы сейчас отвернемся от них, это будет означать долгий период реакции для нас, потому что, как только мое правительство выйдет на новую дорогу, все ораторы станут защищать ее, и она покатится вперед, и повернуть вспять ее будет ужасно трудно. Сейчас это – перекресток и для Америки, и для России.
Я уклонился от разговора о Риде, однако Гумберг не смог этого сделать. Рид во многом заблуждался, сказал он, но он был прав в одном: он не ошибся в Сиссоне.
Я не мог оставить без внимания это замечание о Джоне. А в чем ошибался Джон?
– О, он совершенно не мог скрывать своих чувств к революции, – произнес Алекс. – Вы, парни, вдруг обнаруживаете, что все революции одинаковы. Никакого понятия о тактике. Ну, вот теперь Рид. Помяните мои слова, он не пойдет в тюрьму, парни из Гарварда в тюрьме не сидят. Но ему до смерти хочется стать мучеником. Он должен провозгласить свои принципы – но как долго это будет продолжаться ? Он наделает много шума, а потом зашипит, как мокрый фейерверк. И все закончится на Уолл-стрит.
– А как насчет ваших старых друзей из «Нового мира», которые стали бюрократами и теперь ходят с портфелями под мышкой ?
Я в первый и в последний раз застиг Гумберга с открытым забралом. Он всегда держался как циничный наблюдатель человеческой комедии, ни во что не ввязывающийся и беспристрастный. Он никогда не претендовал на звание марксиста, не претендует и теперь, не признавал, что его маска скрывала подлинное беспокойство за страну, которую он принял, и за родину. Здесь не было никакого противоречия; по моему мнению, и по мнению Рида тоже, если Соединенные Штаты признали большевиков и Советскую власть, то от этого станет лучше и России, и Америке. И хотя Алекс, а не Рид, закончил на Уолл-стрит, многие понимающие люди сказали бы после его смерти, что всегда держась подальше от всеобщего внимания, этот провокационно таинственный Гумберг играл важную роль в долгих попытках добиться признания Советов.
Глава 13
ГЕРМАНСКИЙ МАРШ
10 февраля формула Троцкого «вонзить штыки в землю» сыграла роль в окончательных соглашениях по Брест-Литовску, однако через семь дней русские были уведомлены, что военные операции возобновятся на следующий день. Троцкий подумал, что это – блеф. На самом деле приказ выступать был отдан немцами, когда Троцкий возвращался в Петроград.
На следующей неделе Центральный комитет собрался на почти круглосуточном совещании. В то время, пока немцы приближались, комитет все еще был расколот. Борьба Ленина, тянувшаяся уже несколько недель, обрела новую остроту. По получении послания Гоффмана Ленин предпринял действия, чтобы предложить Германии возобновить мирные переговоры. За это проголосовали, кроме Ленина, Сталин, Свердлов, Сокольников и Смилга. Однако явное большинство – Троцкий, Бухарин, Ломов, Иоффе, Урицкий и Крестинский – проголосовало против, по крайней мере, до тех пор, «пока наступление немцев не будет достаточно очевидным, и до тех пор, пока не обнаружится его влияние на рабочее движение». Ленин настаивал. Если начнется германское наступление, а в Германии и в Австрии никакой революции не будет, то стоит ли тогда стремиться к миру? В ответ на это Троцкий поменял позицию и поддержал Ленина, и таким образом создалось большинство из шести голосов против одного Иоффе, руководителя переговоров в Бресте до Троцкого, четыре человека воздержались.
Дзержинский голосовал вместе с оппозицией Ленину, а Зиновьев проголосовал вместе с Лениным. Утром Троцкий, повторив, что они должны увидеть, какое воздействие окажет новая ситуация на немецкий народ, вновь проголосовал против немедленного предложения продолжать переговоры, и предложение не удалось снять семью голосами против шести. Затем поступили новости о настоящем продвижении вперед. Это было вечером 18 февраля. Немцы не только выступили, но, как пришлось написать Ленину двадцать третьего, старая русская армия «вообще отказывалась воевать». У Двинска, который был взят немцами в первый день наступления, русские офицеры «уже собирались снимать погоны». Позже в тот же вечер, восемнадцатого, появились слухи, будто немцы двигаются на Украину и Троцкий опять переметнулся в лагерь Ленина, хотя и неохотно, с тем чтобы выйти на германцев с предложением подписать мир на изначально предложенных Германией условиях и при этом попросить их о дальнейших переговорах; за это предложение проголосовали семеро против пяти.
В ту же ночь Совнарком или Центральный исполнительный комитет Советов проголосовал за предложение. Большевики, связанные решением Центрального комитета партии, все без исключения поддержали его. Из семи присутствовавших левых эсеров четверо проголосовали за него, хотя их партия позднее объявила голосование недействительным. Немцам немедленно была послана телеграмма. Однако генерал Гоффман, поддержанный Людендорфом, Гинденбургом и кайзером, заставил русских ждать ответа, а немцы тем временем продолжали свой марш.
Те четыре дня, которые прошли в ожидании, мы все пережили в каком-то напряжении лунатиков. Дикие слухи каждый день наполняли Петроград. После падения Двинска предложение Троцкого о том, чтобы центральные власти были допрошены об их требованиях, без упоминания мира, вызвало ответ Ленина, что надо прекратить эти «шутки с войной» и что «мы пишем бумаги, а они [германцы] тем временем захватывают подвижные составы… История скажет, что вы доставили революцию [врагам]. Мы могли бы подписать мир, который не был бы опасен для революции». Именно тогда Троцкий, вместо того чтобы голосовать за собственную резолюцию, проголосовал за резолюцию Ленина. Но теперь немцы и в самом деле находили такого рода войну шуткой, как позже писал Гоффман. Та малая часть русской армии, которая еще не была демобилизована, поспешно делала это, отступая и растворяясь перед незначительными силами немцев.