Кровавый омут, стр. 24

— Ничего не пойму.

Джиа вздохнула:

— Я знаю. Не собираюсь секретничать. Просто... порой возникают тревожные мысли.

— О чем?

Она повернулась, поцеловала его.

— Ни о чем. Обо всем...

— Разве мне не надо знать, что тебя беспокоит?

— Надо. И когда... возникнет что-нибудь реальное, первый узнаешь.

Ее рука скользнула по его животу, ущипнула...

— Ты же просила просто обнять. А теперь что? — мгновенно возбудился Джек.

— Порой этого вполне хватает... а порой не совсем.

На рубеже

В нечто безымянное, неведомо где пребывавшее, просачивались другие, не столь пугающие воспоминания... мелькали высокие здания, залитые солнцем дворы, манящие, знакомые, решительно недостижимые.

Как бы они ни утешали, ярость не смягчается. То, о чем они напоминают, ушло, от чувства потери ярость только растет. Растерянность... одиночество... чувство утраты смягчают бешенство, удерживают безымянное нечто от слепящего взрыва.

Будь у него глаза, оно бы заплакало.

По-прежнему неспособное осознать себя, узнать место, оно смутно чует, что у его пробуждения есть своя цель. Вместе с источником мимолетных отрывочных воспоминаний смысл этой цели по-прежнему от него ускользает. Впрочем, мысль присутствует, зреет. Скоро, вскормленная яростью, расцветет.

И тогда кто-то, что-то погибнет...

В рассветный час

Лайла разбудила музыка... фортепьянная... что-то из классики... Изящная мелодия смутно знакома, а точно не скажешь. Для музыкального фона в приемной куплено несколько классических компакт-дисков со случайным набором, сам он никогда их не слушал. Любовь к классической музыке точно так же непонятна, как любовь к шотландскому виски.

Чарли? Быть не может. На него это совсем не похоже. К тому же он завалился спать. Вернувшись из ночной поездки с Джеком, взахлеб рассказывал, как они вкалывали, готовясь влить мадам Помроль в глотку ее собственную микстуру, хорошо бы увидеть, как она ее скушает, потом быстро затих и улегся в постель.

Лайл откинул покрывало, спустил ноги на пол. Даже не стал смотреть на часы. В любом случае время позднее. Отказавшись от попыток закрыть окна, выключил вентилятор и лег спать с открытыми ставнями. Впрочем, температура в комнате вполне сносная.

А музыка откуда? Одна и та же мелодия звучит снова и снова.

Неужели мадам Помроль с мужем поработали над музыкальным центром? Была надежда больше никогда о них не услышать после вчерашнего.

Топая вниз по лестнице к приемной, Лайл обратил внимание, что музыка звучит... слабовато. Одно пианино. Где струнные и остальной оркестр? Тут он понял, что это не запись, а живая музыка... Кто-то играет на пианино в приемной.

Он ворвался в комнату и замер на пороге. Свет не горел. Приемную освещал только тусклый свет уличных фонарей, проникавший в открытое парадное. За пианино сидела темная фигура, перебирая клавиши.

Лайла снова, как вчерашним вечером, охватила дрожь, теперь не от возбуждения, а от ужаса. Он потянулся к выключателю, нащупал, помедлил, нажал.

И облегченно застонал, видя Чарли, сидевшего к нему спиной на табурете. Голова запрокинута, глаза закрыты, пальцы порхают по клавиатуре, на губах играет легкая улыбка. Явно наслаждается своей игрой.

Лайл взглянул ему в лицо, и по спине побежала тонкая струйка ледяной воды.

— Чарли! — окликнул он, закрыв парадную дверь и подходя ближе. — Что ты делаешь?

Тот открыл стеклянные глаза.

— Играю «К Элизе». Моя любимая вещь.

Голос Чарли, а речь не его. Точно таким он приходил домой в прежние времена, до «второго рождения», после ночных безобразий.

Холодный поток на спине становился все шире. Чарли не играет на пианино. Даже если в играл, не стал бы развлекаться легкой мелодией с непонятным названием, для которой нужна ловкость пальцев.

Лайл еле шевелил разбухшим языком, липнувшим к нёбу.

— Когда ты научился играть?

— С шести лет учился.

— Нет, не учился. — Он взял брата за плечо и тихонько встряхнул. — Сам знаешь, что не учился. Что ты тут вытворяешь?

— Просто упражняюсь. — Чарли ускорил темп. — Надо безупречно сыграть эту пьесу на сольном концерте.

— Прекрати!

Он заиграл еще быстрее, пальцы летали по клавишам.

— Нет. Я должен играть ее двадцать раз в день, чтобы наверняка...

Лайл схватил брата за руки, стараясь оторвать их от клавиатуры, но тот сопротивлялся. Наконец он рванул изо всех сил.

— Прошу тебя!

Чарли свалился со стульчика на пол, Лайл пошатнулся, но удержался.

Младший брат на мгновение сверкнул на него с пола глазами полными злобы, потом лицо его прояснилось.

— Лайл?

— Слушай, какого черта... — Вдруг он заметил кровь на рубашке спереди. — Боже мой! Что случилось?

Чарли ошеломленно уставился на него:

— Ты чего это, брат?

Он стал подниматься, но Лайл не позволил.

— Не шевелись! Ты ранен!

Чарли опустил глаза на блестевшее пятно на рубашке, вновь посмотрел на Лайла. В глазах виден страх.

— Стой, в чем...

Лайл старался не терять голову. Что-то ужасное произошло с младшим братцем. Они так близки, а теперь...

Он хотел побежать к телефону, вызвать «скорую», но боялся бросить Чарли. Надо, наверно, — обязательно необходимо — прямо сейчас что-то сделать, чтобы он дожил до приезда «скорой».

— Сними рубашку, посмотрим. Может, дело не так уж и плохо.

— Лайл, да что с тобой?

Не хотелось осматривать рану. Если даже она вдвое легче, чем кажется, все равно страшно. Он вздернул рубашку...

И широко разинул рот.

Кожа на груди нетронута, без каких-либо признаков раны. Лайл упал на колени, дотронулся до груди...

— Что за чертовщина?

Откуда кровь? Он снова схватил рубашку и задохнулся от изумления, видя, что она абсолютно чистая, сухая, белоснежная, словно только что после стирки и сушки.

— Лайл! — проговорил Чарли, глядя на него другим взглядом, хотя тоже испуганным. — Что творится? Это сон? Помню, лег в постель, а теперь на полу валяюсь...

— Ты на пианино играл. — Лайл с трудом встал на ноги, помог брату подняться. — Не помнишь?

— Иди ты! Я же не умею...

— И все-таки играл. Довольно прилично.

— Как это?

— Хотелось бы знать, черт возьми.

Чарли схватил его за руку:

— Слушай, может, трещина в подвале немножечко открывается в преисподнюю... Или в этот дом всегда пробирается преисподняя, если вспомнить, что тут за все время творилось. Что в это ни было, оно нас хочет достать...

Только Лайл открыл рот, чтоб велеть ему не молоть чепухи, как замок на входной двери сам по себе открылся щелчком, створка настежь распахнулась.

Воскресенье

1

Джиа после завтрака мыла посуду. Обычно ее это не угнетало, а сегодня, когда она соскабливала со дна сковородки остатки омлета, и без того ненадежный желудок совсем взбунтовался. Омлет предназначался для Джека. Решив приготовить завтрак «по умолчанию», она взяла яйца, взбила, добавила истолченный соевый бекон. Он не спросил, настоящий ли это бекон, а она не сказала. Не стал бы возражать — ел практически все. Иногда, испытывая склонность к мясу, недовольно ворчал по поводу слишком большого количества овощей на тарелке, но все равно очищал ее полностью. Хороший мальчик. Ему никогда не приходится напоминать о голодающих китайских детях.

Сообщив о назначенной на утро встрече с новым заказчиком — который никак не может ждать до понедельника, — Джек побрел в маленькую библиотеку городского особняка, чтобы убить оставшееся до свидания время.

— Не пора ли немножечко перекусить? — спросил он, вернувшись.

Джиа с улыбкой подняла голову:

— Ты же завтракал час назад.