Смерть в Бейруте, стр. 27

Святой человек, однако, осуждал своего шефа, отца Дури, постоянно сжимавшего в руках огнестрельное оружие с длинной обоймой, что, конечно, было несовместимо с набожностью.

Но палестинцы, которыми он любовался, тоже были вооружены. Кюре увидел даже пулемет возле одного из них.

Он тяжело вздохнул. Дом Господень находился в плохих руках. Может, все же попросить отсюда всех этих грешников?

Подумав так, кюре обратил внимание еще на одну, и довольно странную, группу. В центре ее стоял Халил Жезин, который, казалось, тоже обратился в христианскую веру. Правда, это обращение придало его лицу землистый оттенок и заставило заметно дрожать руки. Пребывая как бы в экстазе, он даже не приветствовал кюре, которого хорошо знал. Рядом с ним стояли высокий симпатичный блондин с золотистыми глазами и молодая женщина с тонкими губами, играющая гранатой. Кюре вспомнил, что видел ее фотографию в газетах в связи с какими-то кровавыми событиями.

Кюре пожелал всем сердцем, чтобы она стала на путь раскаяния, и с сожалением взглянул на гранату в ее руке. Лучше, если бы она сжимала в руках четки, прости ее, Господи...

Но в то же мгновение кюре встрепенулся: в церкви, внезапно ощутил он, стояла гнетущая тишина. Словно тишина перед смерчем.

И смерч разразился. Грянули два выстрела сквозь щель в наружной двери. Дверь с треском распахнулась, и в ней выросла тщедушная и вместе с тем устрашающая фигура отца Дури с кольтами в обеих руках.

Затем выстрелы следовали один за другим – как фейерверк. Кюре заворожено смотрел на желтое пламя, что вырывалось из дул кольтов.

Сразу же была раздроблена голова пулеметчика. Упали двое из тех, что только что молились в первом ряду.

Но остальные тоже открыли яростный огонь по двери. Лишь мужчина возле статуи Девы Марии не успел совершить богохульства внутри святого дома, даже схватиться за оружие. Кольт в левой руке иезуита сказал свое слово, после чего палестинец окривел. Кто и в кого стреляет, понять было невозможно. И кюре в ужасе побежал, не соображая куда. Но тут же, сраженный пулей в голову, упал на церковные плиты в луже крови. На лице его застыла блаженная улыбка.

Рухнули посреди нефа и две монашенки, зажатые между кольтами веры христовой и автоматами палестинцев. Стрельба будто бы уменьшилась лишь на несколько мгновений, когда отец Дури исчез из проема двери для того, чтобы перезарядить кольты. Он предусмотрительно запасся обоймами, чтобы держать осаду, но, подстегиваемый святым гневом, он снова открыл огонь.

Еще один из палестинцев лежал на красном алтарном ковре, а другой агонизировал под дароносицей. Третий кинулся в ризницу, но тоже был настигнут пулей. Отец Дури снова перезарядил обойму и подождал.

В церкви воцарилась жуткая тишина, нарушаемая редкими стонами. Шадя, совершенно ошалевшая, по-прежнему сжимала в руке гранату. По-видимому, она совсем растерялась. Почему стреляли снаружи? В какую западню попали федеины? Отец Дури нацелил на нее кольт и крикнул зычным голосом:

– Руки на голову!

Но она продолжала стоять неподвижно, как парализованная. Иезуит выстрелил. Пуля попала палестинке в шею, порвав артерию, и она упала, выпустив из рук гранату, чека которой тут же отошла. Малко увидел, как смертоносный снарядик покатился прямо к нему. Он с силой оттолкнул его ногой к алтарю и нырнул под одну из ближайших скамеек. Краем глаза он успел увидеть, как отец Дури, так же мгновенно, отпрыгнул за наружную дверь.

Взрыв потряс неф и выбил последние уцелевшие стекла витражей. С потолка рухнула люстра и разбилась вдребезги. Сладковатый запах ладана смешался с едким дымом.

Но на отца иезуита, который снова, как только дым начал рассеиваться, появился в двери, это, казалось, не произвело никакого впечатления. Он спокойно убрал в карманы кольты и, наконец-то войдя внутрь церкви, встал на колени перед распростертым на плитах кюре. Прочитав короткую молитву, он закрыл бедняге глаза. Затем совершил тот же обряд над монашенками. Брезгливо посмотрел в ту сторону, где лежала искромсанная гранатным взрывом Шадя. Ободряюще кивнул Халилу, который, трясясь от страха, поднимался с колен, скуля что-то нечленораздельное.

Но вдруг он опять выхватил из карманов кольты. Из ризницы послышались какие-то шорохи. Кажется, последний оставшийся в живых федеин, что укрылся там, пытался открыть дверь, выходящую наружу.

Все произошло в считанные секунды. Федеин, распахнув дверь, выскочил наружу и помчался зигзагами по деревне. Отец Дури кинулся за ним. Прицелился на бегу. Федеин тоже на бегу выстрелил. Но тут же как бы споткнулся. Отец Дури был метким стрелком. Федеин уже лежал в луже крови с пулей в голове.

А святой отец степенным шагом вернулся к церкви, возле которой уже собралась большая толпа его вооруженных прихожан. Она встретила своего священника бурными криками и залпами автоматов, направленных дулами в небо. Кто-то водрузил над зданьицем кафе ливанский флаг. Со всех сторон, огибая трупы на дороге, сходились женщины и дети.

Иезуит широким жестом перекрестил всех присутствующих и отдельно Джерри Купера, по-прежнему охраняющего фургон с пустыми ящиками.

– Господь призвал своих детей! – воскликнул отец Дури вдохновенно. – Мы прошли под пулями нечестивцев без единой царапины! Это ли не доказательство того, что с нами Бог!

– С нами Бог! – вторили ему жители Бар Юссеф.

Малко был оглушен таким ликованием. Он спросил шепотом отца Дури:

– А у вас не будет неприятностей? Священник стреляет в церкви!

Иезуита явно покоробило.

– Сын мой, – оскорбленно произнес он. – Я не стрелял в церкви! Я стрелял через дверь, с паперти, чтобы изгнать из святого места его осквернителей. Священник же я только тогда, когда нахожусь в самой церкви.

Да, сразу было видно, его воспитали святые отцы иезуиты. Малко только пожал плечами. Тем более что философствовать было некогда. Надо было немедленно отправить Халила Жезина в Бейрут, чтобы он наконец подписал контракт с китайцами. Пока этому не помешает еще что-нибудь, такое же страшное, как только что закончившееся кровопролитие.

Чуть ли не силой Малко повлек толстяка, который находился почти в прострации и продолжал причитать, к фургону.

Глава 21

Китайцы, все в одинаковых синих костюмах, сидели вокруг большого стола в кабинете Халила Жезина. Здесь они, кажется, чувствовали себя уютнее, чем в роскошном ресторане «Сен-Жоржа».

Когда в кабинет вошел Жезин в сопровождении Малко и Джерри Купера, они встали.

Малко испугался, что они начнут зачитывать цитаты из маленькой красной книжечки.

Ури, которая, конечно, тоже была тут, шепнула ему:

– Сегодня вечером... Правда, у меня, – добавила она, – появился любовник-саудовец, а он ревнив, как они все. Так что будем осторожны. Приходи ровно в восемь.

– А ты не можешь прийти ко мне?

Она покачала головой.

– Ой, нет! Приходи ты.

Глава китайской делегации между тем принялся дискутировать с Жезином на ливанском диалекте. Судя по всему, он прекрасно владел им. Но что это была за дискуссия!

– Империалисты и оппортунисты, – серьезно разглагольствовал китаец, – не упускают случая, чтобы помешать делу мира. Но мы всегда срываем их планы.

Слушать все это было для Малко свыше сил. И он удалился в соседний кабинет, тем более что никто не обращал на него внимания. Но не успел он там расслабиться, как в дверях показался Джерри Купер.

– Они закончили, – объявил он, – и уже ушли.

Оказывается, пустые разглагольствования главы делегации не помешали быстро завершить переговоры.

Малко вернулся в кабинет, где был уже один Халил Жезин. Он держал в руке пачку бумаг.

– Подписали контракт на пятнадцать «Боингов»! – потряс он ею. – С перспективой еще на тридцать пять!

Малко подумал, что для удовольствия китайцев самолеты можно было бы покрасить в красный цвет.

– Я, – сказал Джерри Купер, – чтобы сбить с толку наших «конкурентов», сообщил в «Вечерней газете» и в «Дне Востока», что завтра – только завтра! – между известным ливанским бизнесменом и делегацией КНР будет подписан важный контракт. В «Сен-Жорже». Если «конкуренты» явятся туда, они застанут там безобидный коктейль... И без участия Халила Жезина.