Полнолуние, стр. 36

Хотя в общем-то, конечно, и психи-купальщики, и туристы у костра маленько мешали моей задумке. Но ждать дальше не имело никакого смысла: еще минут пятнадцать двадцать, ну – от силы тридцать, – и я не то что рыбьей морды, собственного хрена не различу.

Надо было решаться – и я решился.

– Даже если и местные, ни хрена они меня не узнают, – пробормотал я себе под нос.

Знамо дело, все это я говорил больше для собственного успокоения, чем по правде. Потому что они обязательно услышат. А коли они все же местные, то если и не узнают – все равно услышат и догадаются, кто сделал. Могут стукнуть, в господа бога мать!..

Просто я малька бздел. А когда бздишь, да еще в одиночку, то сам себя разными словами стараешься взбодрить, вздрючить, чтобы очко не шибко играло. И я добавил, опять же сам себе:

– Далеко. Ни хрена они меня не узнают. Не успеют. Да и лодки у них нету никакой. Даже резиновой. Иначе давно бы уже плавали. И у ментов дела сейчас совсем другие.

Насчет лодки-то я был прав. И насчет ментов гадских, и всего остального – бухая компания малолеток сраных, что у костра плясала, точно была не местная. Местные-то все меня знают, как облупленного. Потому как родился я здесь, сам местный, алпатовский. Знают, что числюсь сторожем на лесоскладе – сутки через трое. Только на него уже два года никакого лесоматериала не привозят, потому как перестройка и капитализм все похерили к боговой матери. И фамилию мою – Семенчук – тоже знают, и имя, и отчество: Константин Терентьич. Правда, меня и в академпоселке, где я живу в развалюхе со своей старухой, и на станции, и в райцентре кличут только по прозвищу – Сема. Оно ко мне сызмальства прилипло, да так и не отлипло. Сема. Суки. А я им, паскудам, еще рыбу ношу, за полцены продаю. Где они в городе такой свежей рыбки да за такие гроши купят? Суки, одно слово – суки. Благодарят, когда рыбку берут, лыбятся, слова разные хорошие говорят, а сами за моей спиной, я знаю, издеваются.

Я сам как-то слышал. Продал клиентам рыбку, они расплатились, и я за калитку вышел. Но дальше не пошел, а остановился в тенечке и стал деньги пересчитывать, потому что рыбка-то была последняя из мешка. И услышал, как старая бабка Иванихиных – клиентов моих постоянных – со своей снохой стала мне кости мыть. И что, мол, маленького роста я, огарок, мол, какой-то. И что щуплый, и вид у меня неопрятный, и воняет. А какой у тебя будет вид и запах, коли ты с рыбой день-деньской возишься? Что, от тебя духами должно пахнуть, шанелью-манелью какой?.. Много чего я тогда услышал. И пью много, и глаза у меня, говорят, бегающие и бесцветные, как у ворюги, и вообще не глаза, а глазки. Так про меня говорили, будто я кабан какой, а не человек.

Суки позорные.

Я им после этого случая больше никогда рыбы не носил. Хоть и платили они мне раньше хорошо, не то что некоторые жмоты – те за лишние сто рублей удавятся. Да еще перед этим веревку у тебя в долг попросят.

Ну и что – я и сам знаю, что ростом да мордой не очень вышел. Уже пятьдесят четыре года знаю, промежду прочим. Глаза у меня, верно, маленькие, под белесыми выгоревшими бровями. Да, выгоревшими, потому что я целыми днями на воде. И чушка у меня поэтому докрасна загорелая. А сейчас еще и трехдневной щетиной вся заросла – недосуг мне было побриться. Да и не очень люблю я это дело. Не молодой уже – чего фраериться?

Нет, ну никак эти двое не собираются из воды выходить!

Да и хрен с ними. И я быстро полез в валявшийся на дне лодки старый рюкзак. Рядом с рюкзаком лежал большущий сачок на крепкой дубовой рукояти. А через борт плоскодонки свисал кукан, на котором болталось с десяток жирных карасей да окунишек. Это у меня так, для понта было сделано, для отвода нехороших глаз.

Копаюсь в рюкзаке, а сам краем глаза секу: психи-купальщики что-то делают, не выходя из воды на берег. А вот что именно – я отсюда разглядеть не могу. Банный день устроили, что ли, моются? Да что-то уж больно лениво.

Ништяк, щас они у меня встрепенутся.

Глава 17. АНДРЮША

Я почувствовал ногами плотное песчаное дно, перестал плыть и встал в рост. Алена по-прежнему была у меня на спине: ну, какая-то совершенно невесомая, я еле-еле ощущал ее вес.

Здесь, в пяти-шести метрах от берега, мне было по грудь. Я услышал легкий плеск, и Алена легко скользнула руками по моей спине, потом по плечу и вдруг, совершенно неожиданно для меня, оказалась прямо передо мной и крепко обхватила за шею. И я ощутил, как ее гладкое прохладное тело – все-все, как и тогда, на платформе, – плотно прижимается к моему телу. Но сейчас-то на нас никаких шмоток не было!

Я невольно поднял руки – а куда мне их девать-то было? – и осторожно обнял Алену за плечи. Кожа у нее была, как у русалки, честное слово! Я думал, она сейчас что-нибудь сделает, отодвинется или, еще чего доброго, по морде даст, а она наоборот: не только рук не убрала, но и еще крепче ко мне прижалась. Я совсем обалдел: ну напрочь ничего не соображаю! Что же мне делать? Сказать что-нибудь ей такое, небрежное? А что? Или промолчать? Не отталкивать же ее, в самом деле!

Тут слышу, она мне прямо в ухо шепчет:

– Ты меня спас от ужасной смерти. А можно я теперь так отдохну?..

– Конечно, – сиплю в ответ, потому что голос у меня куда-то подевался.

– Спасибо, – шепчет она, а сама дышит часто, горячо.

– Не за что, – говорю.

– Как это не за что? Ты мой спаситель.

– Да какой я спаситель, – бормочу я и тут же затыкаюсь.

Потому что…

Потому что я с ужасом чувствую, что, несмотря на растерянность и холодную воду, у меня неотвратимо и, главное, совсем-совсем не вовремя встает. Да еще как встает! Мало того: я ощущаю, что мой совсем некстати пробудившийся от спячки предмет окончательно затвердевает и нагло втыкается прямо в Аленин живот. С ума можно сойти! Я сразу окончательно протрезвел – ну просто ни в одном глазу не осталось.

Понятное дело, я лихорадочно начинаю думать о чем-нибудь совершенно постороннем, о тренировках, о спарринге; о том, что через две недели у меня серьезные соревнования в Минске – потому что очень надеюсь: тогда эта штука у меня внизу остынет и примет первоначальное положение. Но не тут-то было – мой предатель и не думает опускаться. Что же делать?! Надо как-то побыстрее от Алены освобождаться и на берег выходить. Я в этот момент даже как-то забыл, что мы оба голые, у меня вообще все из головы вылетело.

И вдруг, представляете, Аленины глаза оказываются прямо перед моими глазами. Я замираю, а она, по-прежнему часто дыша, быстро-быстро проводит губами по моей щеке. А потом, приоткрыв рот, ка-а-ак вопьется мне в губы!

И более того, я вдруг ощущаю, как ее ноги поднимаются, крепко обхватывают меня за бедра и мой член упирается во что-то нежно-шелковистое. И я догадываюсь во что и что сейчас дальше будет. Но только догадываюсь, потому что все это, честно говоря, у меня по-настоящему – впервые в жизни. Стыдно признаться, но до этого дела у меня ни разу еще с девчонками не доходило. Либо все срывалось в последнюю минуту, либо вообще все так и ограничивалось поцелуями да обжимансами. Динамой, иначе говоря. К тому же у меня – режим, не очень-то тренеры дадут разгуляться.

В общем, тут руки у меня от страха затряслись, разжались, и я Алену отпустил. А она отрывается от моих губ и таким, знаете, слегка задыхающимся, низким голосом спрашивает:

– Что же ты меня совсем не держишь, дурачок?

Я опять машинально поднимаю руки и обнимаю Алену за тоненькую нежную талию. А сердце колотится бешено, ну прямо сейчас из груди выскочит! И у нее сердце тоже часто-часто стучит, я же чувствую это, потому что ее груди – прямо влипли мне в грудь.

А Алена негромко, но настойчиво мне велит все тем же горячим шепотом:

– Возьми меня пониже, не бойся… Возьми, я говорю…

И мои ладони, подчиняясь ее приказу, как-то сами собой скользят вниз, и я вдруг начинаю под ними ощущать обалденно упругие круглые ягодицы.