Полнолуние, стр. 12

Он и не догадывался о том, что Филипп почти каждую ночь приходит к волчонку.

* * *

Это случилось тринадцатого сентября, в субботу.

День был солнечный, но уже по-осеннему прохладный. Опавшая листва сухо шуршала под ногами. Сад и парк стояли нарядные, рыже-золотые, с темно-зелеными мазками старых елей, посаженных еще до революции. К середине дня воздух ощутимо – словно летом – прогрелся. Но, как всегда по осени, за этим теплом ощущался особый бодрящий холодок, отдающий запахом горящих листьев, – предвестник близкой и неотвратимой зимы.

Днем, еще до обеда Кирилл заскочил на кухню. Забрал с подоконника предусмотрительно приготовленную поварихой Клавдией Петровной старую кастрюлю без одной ручки. Она была до краев полна приготовленных специально для волчонка обрезков мяса, жира, сухожилий и костей. И, как он обычно это делал, прихватив кастрюлю, Кирилл пошел к вольере кормить своего четвероногого подопечного.

Волчонок спал в углу на подстилке из соломы. Но едва Кирилл приблизился к клетке, он тут же открыл глаза – ясные, чистые, словно только что не он дрых в тени без задних лап. Спокойно встал, сладко потянулся, положив морду на вытянутые вперед лапы. В этот момент волчонок до удивления стал похож на обычную собаку – овчарку или лайку. Вид у волчонка, на взгляд Кирилла, сейчас был совсем-совсем домашний и очень безобидный.

Кирилл быстро огляделся. Вокруг не было ни души. В кучке свежего навоза, сварливо чирикая, копошилась стайка воробьев. Из-за открытых ворот в конюшню тянуло лошадиным потом. От скрытого густыми яблонями здания детдома доносились громкие голоса и звучала из магнитофона музыка: там готовились к вечерним танцам.

И тогда Кирилл решился.

Он быстро переложил мясо в миску. Потом повернул защелку и открыл дверцу. Помедлил еще мгновение. Наконец собрался с духом, толкнул дверцу и впервые за все это время вошел внутрь вольеры. Волчонок, за месяц сильно окрепший и подросший, казалось, не обратил никакого внимания на появившегося в его владениях мальчика. Он, как всегда, стоял, ожидая еды, в дальнем, крытом кровельным толем углу вольеры. Кирилл сделал пару осторожных шагов в сторону волчонка. Тот даже не зарычал. Только исподлобья смотрел на пришельца. Кирилл тихонько поставил миску на землю, носком ботинка пододвинул ее поближе к волчонку. Волчонок сделал шаг вперед и стал жадно пожирать мясо. Кирилл выждал еще минуту и, присев на корточки, осторожно протянул руку к толстому брюху волчонка.

Волчонок, не издав ни звука, резко мотнул головой.

Острые как бритва клыки распороли предплечье руки Кирилла раньше, чем он даже смог это осознать. Алая кровь мелкими бусинками выступила на нежно-розовом развале мышц и тут же уже неостановимым потоком забила из разорванных кровеносных сосудов. Волчонок стремглав метнулся в угол и застыл, не сводя взгляда с ошеломленного мальчика.

Шерсть у него на загривке встала дыбом, зубы были оскалены, глаза в полумраке вольеры горели холодным зеленым пламенем. Еще не чувствуя от шока боли в распоротой руке, Кирилл выскочил наружу. Каким-то образом он еще сумел закрыть дверь и накинуть защелку. И только после этого упал, потеряв сознание.

Кирилла нашел брат.

Филиппа погнало к вольере неосознанное, смутное ощущение ужасной беды. Увидев валяющегося на земле без сознания, обливающегося кровью брата, Филипп поднял отчаянный крик. И тем самым спас брату жизнь: ведь Кириллу достаточно было пролежать там еще с десяток минут – и он скончался бы от потери крови.

Окончательно пришел в себя Кирилл уже в санчасти детдома, уложенный в постель и под капельницей. Старенькая врачиха Наталья Алексеевна, проработавшая в детдоме почти три десятка лет и повидавшая здесь еще и не такое, умело, прямо возле вольеры остановила у него кровотечение, а потом под местным наркозом наложила на руку Кирилла более двадцати швов. Затем Кирилл получил противостолбнячный укол и впоследствии, естественно, заслуженную награду за неосторожность – три десятка уколов в живот, прививку против бешенства.

* * *

В этот же день, ближе к вечеру, по какому-то роковому стечению обстоятельств, в детдом приехал егерь Пахомыч. Узнав о случившемся и переговорив в медчасти с Кириллом, он прошел в кабинет к Николаю Сергеевичу и долго с ним там о чем-то беседовал. Вышел он из кабинета, держа в руке чехол, в котором тяжело покачивалась двустволка Николая Сергеевича – привезенный с войны трофейный "зауэр". С чехлом в руке Пахомыч, не обращая внимания на перепуганных и взбудораженных ребят, в одиночестве прошел на задний двор.

Спустя несколько минут один за другим прогремели два выстрела: Пахомыч безжалостно и хладнокровно пристрелил волчонка прямо в вольере. Впоследствии в детдоме ходил упорный слух, что Филипп каким-то образом все это увидел. Пахомыч сунул труп волчонка в старый мешок, взвалил на плечо и ушел за ворота.

Ночью Филипп сбежал из детдома.

Все почти полугодовые попытки Николая Сергеевича, милиции и властей отыскать его ни к чему не привели. Кирилл очень не любил вспоминать этот день. На память обо всех этих событиях у него на предплечье правой руки остался след – длинный шрам с рваными бугристыми краями.

А Филипп исчез бесследно. Навсегда.

* * *

И настало время, изошло со всех сторон омерзение и безутешность, земля содрогнулась и застонала, когда огнь пылающий осветил землю и пурпурная луна взошла над небесным окаемом: о ту пору грешник перекинулся волколаком и вышел на охоту свою еженощную. И вот признаки, по коим можно узнать волколака: голова его – мохнатый котел злобы; зубастое рыло у него, стопы кривые и громадные; когти его – серпы, приуготовленные для жатвы смертельной; глаза его полны крови и гноя. И нет от него спаcения и защиты ни праведнику, ни грешнику, ни дщери, ни младенцу. И смотрел Антихрист, как терзает чудовище без милосердия свои жертвы, и радовалось черное сердце Антихриста кровавой жатве…

Магнус Упсальский. Трактат "О вервольфах, мантихорах и иных порождениях Тьмы", 1338 год. Гл.XXXVIII.

Часть вторая

ОБОРОТЕНЬ

Глава 1. УБИЙЦА

Бесконечный июльский закат наконец завершился, оставив лишь алую, слабую мерцающую полоску на потемневшем западном краю горизонта. Алпатово постепенно затихало, отходя ко сну. В глубине дачных участков лишь глухо взлаивали откормленные породистые псы. Силуэты деревьев, словно вырезанные из черной бумаги, выстроились вдоль аккуратных высоких заборов, скрывая большую часть ночной жизни. Когда в одном из домов открывалась дверь, листва ближайших кустов металлически отсверкивала в теплом электрическом свете и из дверного проема взлетали к ночному небу звуки музыки и веселые голоса. Когда дверь закрывалась, листву снова покрывала темнота.

С восточной стороны неба над поселком неуклонно всходила луна. Почти идеально, чуть размытым круглым багровым щитом она неспешно выползала из-за вершин деревьев ближнего леса и светлела по мере восхождения, пока не засияла в полную силу голубым льдистым светом. Время от времени ее тонким росчерком прорезали медленно плывущие по ночному небосводу призрачные полотнища облаков – и тогда тени на земле сгущались до непроглядной черноты.

Был канун полнолуния.

После горячего летнего дня земля медленно остывала, и в ночном воздухе плыли ароматы цветов, смешиваясь с душным запахом теплой пыли. Уютно светили уличные фонари, освещая ровный асфальт запутанных улочек и дорожек, разделявших большие дачные участки.

В безветренной тишине послышались шаги.

Он вышел из какой-то темной прогалины этой лунной ночи и, чуть пошатываясь, двинулся вдоль узкой улочки, что-то негромко напевая себе под нос. Дух недавнего застольного веселья еще витал над его головой. Пересекая световые размытые пространства под ближайшими фонарями, одинокая фигура отбрасывала две синхронно пошатывающиеся тени. Это был мужчина в слегка помятом летнем костюме и белой рубахе с расстегнутым воротником. Из кармана пиджака змеей свешивался скрученный пестрый галстук. На вид мужчине было чуть за шестьдесят – невысокого роста, плотного телосложения, он, несмотря на видимое опьянение, вполне уверенно ступал по асфальту слегка кривоватыми ногами, на которых поблескивали старомодные начищенные туфли.