Лесная герцогиня, стр. 26

«Только Богу известно, когда вы снова вернетесь в мир». Вернется ли вообще хоть когда-нибудь, если все захотели забыть ее? Все…

– Ролло… – прошептала она, и вдруг тоска по нему безнадежной мукой вспыхнула в раненом сердце; он – единственный человек на свете, кто по-настоящему ее любил, и даже в его отречении от нее была ярость, но не безразличие. Безразличие страшнее всего. С безразличием пожелал позабыть о ней именно Ренье. А в ярости Ролло была боль смертельно раненного зверя. О, как много поводов давала она ему для злобы! С самого начала. Капля за каплей, пока чаша не переполнилась.

И когда она подумала, как он отныне далек, то вдруг поняла, что все простила ему, что для нее он был и остается единственным человеком, с каким она познала счастье. И она ждет от него ребенка.

Мир стал расплываться в пелене слез. Эмма судорожно глотнула, потерла кулачком мокрые глаза, как обиженный ребенок. И уже в этом ее непокорная натура опять брала верх: что ж, ее прошлое остается при ней. В ней.

Она положила ладони на живот – пройдет много дней, прежде чем она ощутит первые толчки, яростное напоминание о том, что она все же не одна в этом мире. Как странно, но даже ненависть Ролло давала ей силы для жизни. И она будет думать об этом будущем…

– Мое дитя, – громко произнесла, будто поклялась она. – Спи пока, мой родной. Теперь мы вместе. И нам предстоит много дел!

Она еще какое-то время стояла на галерее, почти машинально проследила за возвращавшимися со службы монахами, но почти не видела их. Она строила планы, она сосредоточилась на будущем.

Глава 5

В марте люди выходили из домов и со страхом глядели на небо. Яркая комета прочертила небосвод, и люди в чаще Арденн глядели на это небесное диво, на длинные огненные хвосты, исполосовавшие пространство, и шептались, что это кровавое пламя на небесах не сулит ничего хорошего – будут беды, мор, неурожай. В церкви молились особенно рьяно, а после бежали в лес, приносили жертвы старым богам-покровителям – духам деревьев, священным источникам и камням.

Эмму же комета восхищала. Она выходила на крылечко из душного помещения, стояла, кутаясь в тяжелую овчинную накидку, чуть притопывая ногами по талому снегу. Ее новая жизнь начиналась в хаосе, хотя и не бесцельном. Эмма решительно взялась перестраивать усадьбу. И теперь двор был загроможден штабелями бревен для новых построек, кучами булыжника, котлами для изготовления раствора. Работу по благоустройству имения следует провести как можно скорее, до того, как ее маленький принц появится на свет и у нее начнутся совсем другие заботы.

«Мой ребенок не должен жить в неустроенности и бедности. Когда он родится – старая усадьба уже будет домом, и мой малыш станет маленьким господином, живущим в своей вотчине».

По всей видимости, она принадлежала к тем женщинам, чьи силы во время беременности только возрастают, будто в ответ на нужды зарождающейся жизни. Так было в первый раз, когда она носила Гийома, так и теперь, хотя вторая беременность проходила у нее тяжелее, ее мутило по утрам, порой накатывали слабость и головокружение. Но хотя лицо ее осунулось, а глаза запали, она выглядела безукоризненно – ее одежда из грубых тканей всегда была чистой и опрятной, из украшений была только медная застежка у горла, а вот волосы – они всегда были уложены с затейливым вкусом: мелкие косы обвивали основную массу, или кольцами, заплетенными от висков, проходили вдоль щек и закалывались на затылке, или, как сейчас, толстой косой, будто венцом, обвивали голову. Эмма уже заметила, что некоторые местные кумушки стали перенимать у нее этот обычай. «Так носит госпожа», – говорили они с довольным видом.

Эмма удовлетворенно вдохнула сырой весенний воздух. Да, она добилась того, чего хотела. За каких-то полтора месяца. И добилась этого сама, ибо, если не считать услуг, оказываемых ей аббатом Седулием, она смогла подчинить себе этих диких людей, заставила их почитать себя и быть услужливыми. И это приносило несказанное удовлетворение.

Послышались шаги. По тропинке от селения шла закутанная в грубошерстное покрывало жена управителя со старшей дочерью Рустикой. Подойдя, она отослала девочку в дом, сама осталась постоять с Эммой. Они заговорили о том, что, как обычно, ранней весной ощущается нехватка продуктов, у людей стали кровоточить десны и приходится пить горькое пойло из хвои. Эмме нравилась Ренула, она была простодушной, но деятельной в отличие от своего мрачноватого супруга, который, как поняла Эмма, оказался настоящим лентяем и которого начавшееся в усадьбе оживление просто угнетало.

Поняв, что новую госпожу не переспорить, он, выражая свой протест, стал чаще отлучаться, переложив все хлопоты на Эмму. А вот Ренулу и ее детей кипучая деятельность в усадьбе просто приводила в восторг. Их жизнь была настолько скучной, однообразной, что перемены сулили новое развлечение.

Зима в Арденнах отходила нехотя. Уже был конец марта, но холода все держались. И от таявшего мокрого снега веяло сыростью, вместе со звуками журчащей воды долетали запахи мокрого дерева и влажной земли. Но весенняя оттепель уже слизнула снег с окружавших долину скал, хотя к ночи здесь становилось особенно промозгло. И от этого еще ярче казался след кометы над притихшим ущельем. Собак на ночь спускали с цепи, и сейчас большая черная сука, поскуливая и играя, как щенок, ластилась к Эмме. Теперь эти мохнатые звери стали ее преданными друзьями, и она никогда не уходила в лес, не взяв с собой одного-двух из этих лохматых охранников.

Сейчас Ренула задумчиво глядела, как Эмма, смеясь, отталкивала по-щенячьи прыгающую на нее собаку. Думала о чем-то своем.

– В селении за последнее время родился уже четвертый ребенок. Я только что от роженицы.

– О, как славно, – подхватив собаку за лапы, только и сказала Эмма и тут же засмеялась, отворачиваясь, когда собака постаралась лизнуть ее в лицо.

– Ничего славного в этом нет, – буркнула Ренула. – Дети в это время, когда наступает голод, редко выживают. Словно в наказание родителям за грехи лета.

Эмма не поняла. Тогда Ренула поведала ей, что, несмотря на строгость нравов, каких удалось добиться аббату Седулию, существует один день в году, когда словно лукавый путает мысли смертных и они спариваются друг с другом, как блудливый скот.

– Это происходит на старый праздник летнего солнцестояния [11], или день Солнца, как говорили в старину. Но аббат Седулий говорит, что этот день по церковному календарю считается праздником святого Иоанна Крестителя. Он настоял, чтобы в этот день все окрестные жители сходились на торжественную мессу в аббатство, и все держатся благочестиво до той поры, когда приходит время зажигать традиционный костер. Всем весело, все пляшут, а потом… Я сама в молодости убегала с парнями в лес, ибо считается, что эта ночь наиболее сладка для влюбленных. Так оно и было. Однако за сладостью следует кара. Трижды потом я рожала в марте, и всякий раз младенчики не проживали и месяца. Только после того, как Вазо подвел меня к алтарю и надел на руку кольцо, я смогла сохранить своих детей.

Эмма вглядывалась сквозь мрак в Ренулу. Сколько ей лет? Сама Ренула вряд ли бы смогла ответить. По виду она старуха, лицо в морщинах, руки узловатые. Но тело ее, когда пару раз Эмма замечала, как с занимающихся любовью супругов сползало одеяло, было еще молодым – крепким, жилистым, мускулистым.

Эта мысль навела на совершенно иные планы. Нехорошо, что они живут в одном помещении и любовные утехи супругов происходят на глазах у всех. Ей просто необходима отдельная комната – и как госпоже, и как будущей матери.

– А когда вы, сударыня, думаете, придет ваш час? – неожиданно спросила Ренула.

Эмма невольно вздрогнула. Она давно поняла, что хозяйка знает, что она в тягости. И все же сейчас несколько опешила, даже смутилась. Но постаралась ответить как можно спокойнее.