Лесная герцогиня, стр. 14

Она не знала, сколько была без сознания. Ее привел в себя холод. Огляделась. Не сразу поняла, где она. Лес. Серый сумрачный день. Солнце, выглянувшее с утра, снова скрылось. Шумел ветер, несший снежную пыль. Снег. Неужели судьба стала милостивой к ней и снег занесет ее следы?

И вдруг она сжалась, явственно услышала позвякивание металла. Где-то за спиной громко фыркнула лошадь. От страха Эмма почти перестала соображать. Тупо глядела на испещренную морщинами кору дуба перед собой. А потом увидела его. Он сидел на своей лохматой лошади и глядел на нее ничего не выражающим взглядом. Один из людей Леонтия. Солдат с седой щетиной и грубым лицом, обтянутым вязаным капюшоном.

Он чуть пошевелился, звякнул металл поводьев коня. Эмма вздрогнула и расплакалась.

– Солдат, пощади меня. Молоком женщины, вскормившей тебя, заклинаю… Ведь и у тебя была мать… Прошу, спаси меня, оставь здесь.

Он по-прежнему глядел на нее безо всякого выражения. Потом тронул коня, приблизился совсем близко и, протянув руку, схватил ее за шиворот будто собачонку. Она застонала от боли, когда он резко ее рванул, потом подхватил под мышки и, подняв, перебросил через круп своего коня.

Голова Эммы бессильно свесилась, распустившаяся коса мела по снегу. Она дышала конским потом, прямо перед собой видела обтянутое кожей колено своего стража и тихо рыдала. От страха, от боли, от безнадежности…

Глава 3

Когда герцог Длинная Шея выгнал Эмму, Эврар никак на это не отреагировал. Досадно, конечно, что рыжая не оправдала надежды его господина, ведь Ренье столь давно хотел этого брака. Да и не может теперь он так просто сбросить жену со счетов. Ведь они обвенчаны перед алтарем. А Эврар хоть он и был в душе наполовину язычником, питал к обряду надевания колец определенное уважение. Ведь венчание – это поважнее, чем просто привести в дом женщину и сказать: «Отныне ты живешь здесь».

Но сейчас он переживал лишь за Ренье. Его господин сильно сдал в последнее время. И грудь его болит все чаще, он слабеет. Да, он уже не в том возрасте, чтобы связываться с подобной девкой. Черт бы ее побрал!

Ренье стоял за дверью. В покое остались лишь этот прихвостень Лео и Рикуин Верденский. Потом Рикуин вышел. Эврар поклонился ему, но граф прошел, словно не заметив. И тем не менее Эврар посмотрел ему вслед спокойно. Он признавал и уважал этого худого близорукого графа. Хотя бы за то, что тот верен Ренье.

Через какое-то время появился и грек.

– Ты что, не слышал, Меченый? Герцог велел собираться!

– Но он же болен.

– Не твое дело. Тебе лишь надо выполнять приказы.

Эврар скривился, но нотарий глядел на него с усмешкой. Мелита давно подмывало свернуть этому зарвавшемуся рабу шею, но в последнее время грек был уж больно в чести у Длинной Шеи. Приходилось смиряться.

Эврар скоро справился со своими обязанностями. Но когда герцог, сутулясь, вышел на крыльцо, мелит все же решился заметить:

– Может, обождем утра, господин? Уже стемнело, а вы сейчас не в том состоянии, чтобы ехать.

– Уж не прикажешь ли ты смириться с унижением? Нет, я отправляюсь немедленно! Прямо сейчас. Чтобы Карл утром подумал, что он натворил, и заволновался. Присяга присягой, но пусть прикинет, что означает мой отъезд.

Эврар проводил герцога к дормезу [9]. Он был предупредителен, и хоть и велел оседлать жеребца герцога, но правильно рассчитал, что Ренье сейчас не в том состоянии, чтобы ехать верхом. И Ренье тут же зашел в дормез. Устроился на мехах подле жаровни. «Видать, ему слишком уж не важно, если он отказался возглавить кавалькаду». Эврар подумал об этом, накрывая герцога тяжелой медвежьей шкурой. Ренье удобно расположился среди мягких валиков и пуховиков.

– Ну? Чего мы медлим?

Эврар замялся. Оглянулся на дворец.

– А как же герцогиня?

– Разрази меня гром, Эврар! Ты только и думаешь, что о рыжей сучке! – Ренье откинулся на подушки, прикрыв глаза. – Нет больше никакой герцогини. И не было! Запомни это!

Эврар был озадачен, но молча подчинился.

Ночь выдалась морозная. Луна не светила, зато сверкали звезды – холодные и колючие. Кортеж покинул город, и его дымную тишь сменило завывание ветра. Блестели схваченные морозцем стволы деревьев.

Эврар поглубже надвинул на уши меховую шапку. Тепло коня согревало. На плечах толстый плащ. Чего еще надо? Но отчего-то он чувствовал себя неуютно. Порой приостанавливал жеребца, следя за обозом. Он растянулся далеко по дороге. Слабо поблескивают наконечники копий охранников. В одном из возков, где ехали женщины, заметил свет. Подумав немного, подъехал к нему.

– Госпожа Бегга!

Старуха откинула полог. Вся закутана в мех, да, видно, не для ее старых косточек подобные ночные переезды по морозу.

– Госпожа Бегга, как распорядился герцог насчет Птич… – он прокашлялся, – насчет герцогини?

Старуха не смогла ответить ничего определенного. Им было велено собираться. А Эмма куда-то ушла, ничего не взяв. Только свой рыжий плащ. Позже приходил нотарий герцога, искал ее.

– Да что хоть произошло, Меченый? Объясни, сделай милость.

Но он не стал отвечать. Пришпорив коня, ускакал.

Леонтий! Как он сразу не придал значения, что грек остался в Реймсе. Для себя решил, что нотарий должен уладить еще кое-какие дела при дворе. Но зачем тот искал Птичку?

Для Эврара Эмма все еще оставалась беспечной девочкой, что плясала в праздник мая в селении Гилария-в-Лесу. Даже то, что она так долго жила с Ролло, родила тому сына, не играло для Меченого особой роли. Хотя нет, играло. В их последнюю поездку в Руан, когда Ролло венчался на паперти собора с Гизеллой, а Эмма стонала на его, Эврара, груди, он увидел Эмму совсем другой. Она была как сломанный цветок. А потом… Эврар и сам был поражен, сколько стойкости и силы духа в этом нежном, истерзанном создании. Как она держалась! Словно ее и не гнул груз навалившихся несчастий. Шутила, смеялась. Ну впрямь опять Птичка из Гилария! И все же порой, наблюдая за ней, Эврар замечал, как лицо ее словно каменело, будто усилие сдержать боль заставляло цепенеть. Он знал, когда бывает у людей такое выражение. Когда тебя задели мечом или лекарь стягивает шов рваной раны и надо терпеть. Видать, так же мучилась и эта рыжая. Но тут же брала себя в руки, улыбалась.

Еще Эврар помнил ее озверевшей от ненависти, когда она поразила его своим желанием убивать после набега норманнов. Поэтому не верил сначала, когда узнал, что она сжилась с Ролло. А выходит… Ну да ладно, Ролло сменил ее на эту белобрысую Гизеллу. Но ведь он и сына у Эммы отнял. А для женщины это важно и куда тяжелее, чем для воина. Вон у него самого дети по всему свету разбросаны – а ему и дела до них нет. А Птичке небось не сладко. И все же она держалась с Ренье как добрая заботливая жена. И вроде даже понравилась герцогу. Спал же он с ней, хотя в последнее время женщины как будто и не волновали его кровь.

По сути, Эврар думал, что Ренье будет доволен браком с Птичкой, и даже внутренне гордился, что и он приложил руку, чтобы состоялся этот союз. Да ведь и Эмма-то, что бы ни верещал этот Каролинг, дочь Эда. Королевская кровь. Разве что с Ролло спуталась. Но так как Эврар не делал особой разницы ни между шлюхами, ни между святошами – все равно под подолом у всех одно и то же, – то он не понимал, почему это послужило поводом к разрыву. И отдать девушку, да еще и венчанную супругу, такому уроду, как Леонтий! Нет, здесь что-то не так. Эврар отказывался в это верить.

Когда рассвело, обоз продолжал двигаться по старой римской дороге. Герцог все еще спал, и Эврар счел это добрым знаком. Пусть отоспится после потрясения. Возглавлял кавалькаду Рикуин. Эврар невольно восхитился им. Худой как жердь, а вон как держится. Не то что эти хнычущие бабы, которых и тряска утомила, и то и дело останавливались – то им по нужде приспичило, то веточек красной калины захотелось нарвать. Эврара захлестнули новые заботы. Носился вдоль обоза, орал, ругался, поторапливал. Совсем не до размышлений было.