Мой класс, стр. 51

– Мы умеем чинить калоши, а тут про это ничего не сказано, – не сдаётся Воробейко.

– Но у нас в кружке постоянных двенадцать человек, а тут весь отряд, – задумчиво говорит Лёва.

Мы ещё долго рассматривали всё, что сделали своими руками пятиклассники 7-й школы. Потом перешли к другим стендам.

И тут мы убедились, что девочки в женской школе, по соседству с нами – должно быть, мы ежедневно встречаемся с ними в переулке, – умеют не только вышивать и штопать носки: они, как и мальчики из 7-й школы, строят авиамодели, собирают радиоприёмники, столярничают, чинят электрические приборы.

«Что я, девчонка, чтобы подметать?», «Что я, девчонка, чтобы шить?», «Он, как девчонка, ничего не умеет!» – такое время от времени ещё приходилось слышать. И вот, пожалуйста, девчонки! У них золотые руки и золотые головы! Ведь надо не только много уметь но и много знать, чтобы собрать такую толковую коллекцию минералов или сделать плавающую модель катера.

– Это седьмой класс, – пробует утешить себя Лабутин, но все понимают: девочки и мальчики, о которых так выразительно рассказывает выставка, работают лучше и интереснее нас.

Постепенно ребята разбредаются по залу; одни листают альбомы, другие разглядывают фотографии, третьи никак не оторвутся от приёмника, заключённого в папиросной коробке.

– А знаете, что у них лучше? – говорит мне Лёва на обратном пути. – Во-первых, то, что у нас умеют десять-двенадцать человек, у них знают и умеют почти все. Во-вторых, они учатся работать не просто ради того, чтобы научиться, – это, пожалуй, ещё важнее: они многое сделали для всей школы, а не только для своего класса

«ПИОНЕРСКАЯ ФАБРИКА»

На следующий день не успеваю я переступить порог школы, как ко мне бросаются ребята.

– Мы решили так: первое звено будет ремонтировать наглядные пособия, второе – переплетать книги для школьной библиотеки, – сообщает Румянцев.

– Наше звено сделает для первоклассников девятнадцать мусорниц, – подхватывает Воробейко.

– А может быть, им вовсе не нужны мусорницы, да ещё целых девятнадцать штук?

Минута растерянного молчания, потом общий смех. Ясно: в 7-й школе ребята мастерили эти самые мусорницы, а мы сейчас загипнотизированы тем, что видели на стенде, и готовы подражать во всём без разбору.

После уроков – отрядный сбор. Сообща обсуждаем придуманное.

– Давайте устроим, как будто мы – фабрика! – вскочив с места, предлагает Лабутин. – Настоящая фабрика. Каждое звено – цех. Переплётный, столярный… Потом будем меняться: кто был переплётным, станет столярным, и тогда все научатся. Так и назовём: «Пионерская фабрика».

– И будем принимать заказы от всей школы!

– А Лёва будет наш директор?

– Нет, уж я как был вожатым, так и останусь, с вашего разрешения. Ну, Чесноков, записывай.

И Митя записывает своим крупным, чётким почерком:

«Каждый пионер нашего отряда к концу года должен уметь переплетать книги, делать скворечники, книжные полки, проводить электричество, штопать носки».

Страстный спор возникает вокруг того, можно ли написать, что все научатся собирать детекторные приёмники и строить авиамодели. Сходятся на том, что нельзя. Решают приняться за ремонт географических карт для школы; их много свалено в комнате завхоза, они сейчас никуда не годны – протёрты на сгибах, а то и вовсе висят клочьями. Звено Рябинина берётся снабдить первоклассников мусорницами; они, оказывается, всё же нужны, но не девятнадцать штук, а всего четыре. (Я вспоминаю, что Савенков куда-то исчезал и потом, запыхавшись, снова вошёл в класс. Это он бегал к завхозу узнавать, требуются ли для первых классов мусорные ящики.) Звено Морозова решило сделать для двух других пятых классов светонепроницаемые шторы, а то окна затемняются только у нас, и остальным всегда приходится искать пристанища, когда нужно показывать диапозитивы.

После занятий в наш класс было принесено пять географических карт. На столе стояла банка с клеем, лежали кисти и кисточки. Самые ветхие карты для удобства разложили на полу; океаны, горные хребты, полярные льды и необозримые зелёные степи простирались от двери до самого окна и от классной доски вплоть до первых парт, хотя ряды их и оттеснили к задней стене, чтобы освободить побольше места. Пошумев и поспорив, звено Гая принимается за дело и усердно работает.

Я, как это часто бывало, осталась в классе, но не вмешивалась, занималась своим: проверяла тетради. Гул ребячьих голосов мне ничуть не мешает.

Время от времени я посматривала на мальчиков и тотчас снова углублялась в своё дело. И вдруг я невольно перестала работать – что-то изменилось: в классе стало совсем тихо. Я подняла голову. Лавров и Гай, став на стулья, держали с двух сторон огромную карту, остальные ребята, как и я, оторвались от работы и, привстав, смотрели на неё. Первый плод их сегодняшних трудов! Это была большая карта СССР. Голубизна морей и океанов сливалась с голубой окраской стен. Я встала и подошла ближе.

– Марина Николаевна – сказал Дима, – попробуйте, проведите по ней рукой.

Я ладонью провела по карте. Она была шершавая, будто израненная. Это были следы флажков, шрамы минувших боёв. Вслед за мною мальчики поочерёдно касались карты, осторожно поглаживая её.

Я нашла глазами Гжатск. Селиванов отыскал Киев. Валя, стоя на стуле и стараясь не опускать свой угол карты, сверху задумчиво смотрел на запад, на Ленинград. Тёмные глаза Бориса остановились внизу карты – на густой синеве Чёрного моря; рот его был плотно сжат, щёки побледнели. Я знала, о чём думает каждый из них. Брат Селиванова погиб, защищая Киев. Дед Вали, старый ленинградский профессор, не пережил блокады. Во время массовых казней в Одессе погибли родные Бориного отца.

Валя и Саша кончили первыми. Четверть часа спустя были готовы и остальные карты. Они были ещё сырые от клея, и мальчики не стали их свёртывать: поклявшись уборщице Наталье Павловне притти завтра пораньше и всё убрать, они оставили карты распластанными на полу и на сдвинутых партах.

– Алексей Иванович как обрадуется! – повторял Валя. – Пять карт мы ему починили. И ещё починим!

– Обязательно починим, – сказал Гай. – У него теперь в каждом классе будут висеть карты.

– Ну конечно, – подхватил Лавров. – Это же нерационально – каждый раз всё перетаскивать из класса в класс!

Кружок работал, как и прежде. Тут проделывались всё те же операции: новички учились резать и строгать дерево ножом, пилить ножовкой, учились самым простым соединениям дерева на гвоздях; более опытные «создавали» полки, скворечники, собирали приёмники, переплетали книги. И, однако, многое изменилось: мы чувствовали себя нужными людьми в школе. С лёгкой руки Лабутина, нас шутя называли в школе «Пионерской фабрикой».

– Надо бы в нижнем коридоре ещё мусорный ящик поставить, – вслух размышляет завхоз. – Пойти в пятый «В» спросить…

– Лёва, – говорит Кирсанов, – Вера Александровна просит подклеить книжки, у неё «Вечера на хуторе» совсем растрепались. Можно, я принесу на кружок?

– Марина Николаевна, не могут ли ваши ребята сделать для моего класса полку? – спрашивает руководительница первого класса Нина Петровна. – Нам некуда складывать тетради.

Мы стали популярны. Заказы так и сыпались. Поэтому мы завели строгий порядок: со всеми просьбами и предложениями «заказчикам» надлежало обращаться к Лёве, и он принимал, отвергал или устанавливал очередь, смотря по тому, насколько были загружены наши мастера. Но надо сказать, что умелых рук теперь было много: работали все.

Я показала мальчикам, как пришивать пуговицы, штопать, обмётывать петли. К этому ребята отнеслись с полной серьёзностью ещё и потому, что в недавнем своём письме Анатолий Александрович писал: «Моряк и вообще военный человек должен уметь во всём себя обслужить – и зашить, и зачинить, и постирать, и обед состряпать». Это было веское слово. Притом мальчики из 7-й школы и ещё из многих школ, работы которых мы видели на выставке, умели и шить, и вышивать, и вязать. А о всякой работе, которая делалась для детского дома, и говорить нечего: её выполняли особенно старательно, с душой.