Мой класс, стр. 18

СТАРШИЙ В СЕМЬЕ

В квартиру, где жили Рябинины, меня впустила соседка. Я подошла к двери, которую она мне указала, и остановилась: из-за двери слышался громкий Лёшин голос:

– К первому склонению относятся существительные женского рода, например «вода», «земля». Ко второму склонению относятся…

«Уроки учит», подумала я и постучалась.

– Войдите!

Я толкнула дверь. Лёша тихо охнул от неожиданности, я тоже остановилась: думала увидеть его за учебником, а он стоит в фартуке, с засученными рукавами, держа в руках тарелку, с которой каплет вода, и смотрит на меня в совершенной растерянности.

– Вот ты как поспеваешь – и уроки учить и посуду мыть, всё вместе? – весело сказала я.

– Всё вместе…. – смущённо подтвердил Лёша.

Он вытер руки, пододвинул мне стул и стал отвязывать фартук.

– Кончай с посудой, что ж ты! – сказала я и огляделась.

Комната была небольшая, очень чистая – самая хозяйственная девочка не прибрала бы лучше. Наверху, на антресолях, помещались кровать-раскладушка и столик с Лёшиными учебниками. «Я там сплю и занимаюсь», пояснил он и, как всегда, толково и не торопясь рассказал мне о своём житье-бытье. Мать – проводник на железной дороге, в семье трое ребят, Лёша – старший. На нём лежит всё хозяйство. Рано утром он отводит малышей в детский сад и идёт в школу. После уроков убирает комнату, готовит обед, приводит братишек домой, кормит, укладывает спать и только после этого садится по-настоящему за уроки. Раз в три дня приезжает мать – стирает, чинит и снова уезжает, оставляя весь дом на Лёшу.

Немного позже, когда мне случилось вторично зайти к Рябининым, я познакомилась с матерью Лёши, Анисьей Матвеевной; она как раз вернулась из очередного рейса. Тут я убедилась, что Анисья Матвеевна уважает своего спокойного, рассудительного мальчугана. Она советовалась с ним обо всех делах, как с равным.

– Валенки-то Фёдору будем покупать? – спросила она при мне.

И Лёша ответил:

– Не надо. Я отдавал чинить – смотри, как новые. Зиму вполне проходит. А вместо того будет тебе пуховый платок, мёрзнешь ты…

Мать попыталась возразить, но Лёша прервал её:

– Потом решим. Марине Николаевне неинтересно слушать про эти дела.

Сказано это было решительно, но ничуть не грубо, а спокойно и просто.

Как и в первый раз, в доме было чисто, опрятно. Малыши, спокойные и добродушные, словно два медвежонка, беспрекословно слушались старшего брата.

Весь он был очень ладный, собранный, неизменно деловитый и трудолюбивый. В своё время, получив от Саши Воробейко ключ, он сразу же в классном шкафу навёл образцовый порядок: засучив рукава, протёр все полки мокрой тряпкой, расставил книги и наглядные пособия; каждая мелочь у него на своём месте, всё под рукой, всё легко найти. Ежедневно он кнопками прикалывает на мой стол большой лист белой бумаги, а после занятий снова прячет его в шкаф. И всё, о чём ни попросишь Лёшу, он делает быстро, охотно и толково. Я нередко думаю: каким он станет, когда вырастет? Должно быть, отличный будет мастер в любом деле, спокойный, уравновешенный, и окружающие будут уважительно прислушиваться к его слову…

Думая о Лёше, я впервые поняла, до чего это увлекательно – отгадывать, какими станут мои мальчишки лет через десять, через двадцать! Что из них получится? И как-то они помянут тогда меня, учительницу начальной школы?

МИШИНА МАМА

На первых порах, знакомясь с родителями своих учеников, я ощущала некоторую неуверенность. Я не забыла ещё встречу с отцом Воробейко. К тому же была и другая причина.

В нашей квартире, кроме меня и Татьяны Ивановны с дочкой и внучкой, живёт ещё одна семья: отец, мать и единственный сын – четырнадцатилетний Миша. Приходя из школы, он начинает рассказывать об уроках, об учителях – почти всегда насмешливо, чуть ли не с издевкой, – и его иронический тон встречает полное одобрение родителей.

– Сегодня Елена Ивановна, бедняжка, совсем стала втупик. Я нашёл у Гоголя одно предложение длиной в три версты и прошу её: дескать, разберите, пожалуйста. Начинает она разбирать – и не знает, что это за предложение. Сначала сказала: «сложносочинённое», потом – «сложноподчинённое», покраснела вся – и ни взад, ни вперёд…

– Недоучка… – кратко резюмирует Мишина мама, Мария Фёдоровна.

Разговор происходит на кухне. Мишина мама жарит котлеты, Татьяна Ивановна печёт оладьи. Бабушка явно чувствует себя неловко.

– Зачем же вы так про учительницу? – вступается она.

– Но она действительно недоучка, – пожимает плечами Мария Фёдоровна. – Не понимаю, как это ей разрешили преподавать в старших классах. А преподавательница географии? Миша знает втрое больше неё!

Через несколько дней Миша сообщает, что получил за диктант тройку. Мария Фёдоровна негодует:

– Это она мстит тебе! Я её насквозь вижу. Теперь она будет придираться к тебе на каждом шагу.

– Дай мне взглянуть на твой диктант, – прошу я Мишу.

Мальчик приносит тетрадь. Грамматических ошибок нет, однако синтаксических – шесть.

– Отметка заслуженная, – говорю я. – Тут у Миши шесть ошибок, и все грубые.

Мишина мама начинает спорить, доказывает мне, что синтаксические ошибки нельзя равнять с орфографическими, утверждает, что диктант для седьмого класса выбран непосильный: если продиктовать такой текст самой Елене Ивановне, она тоже с ним не справится… Спорить с Марией Фёдоровной бессмысленно.

Не раз мы пытались втолковать ей, что, говоря в таком тоне об учителях сына, она воспитывает в нём неуважение к ним. Бесполезно! «А за что их уважать? – возражает она. – Эти учителя почти поголовно безграмотные люди, и Миша это видит не хуже меня… Вы извините, Марина Николаевна, я, конечно, не говорю о присутствующих…».

В школе она не бывает, во всём полагается на мнение сына и неизменно защищает его. И я думаю, найдётся ли такой учитель, который сказал бы ребёнку или подростку: «Твоя мать безграмотная, неумная женщина, не слушай её»? Конечно, нет – такого учителя у нас нет и быть не может. Я могу чувствовать себя тысячу раз правой в споре с отцом или матерью моего ученика, но я никогда не позволю себе, даже в самой мягкой форме, представить свои разногласия с ними на суд детей. Почему же эта женщина, не задумываясь, оскорбляет людей, которые воспитывают и учат её сына?

Вначале бывало, вызывая родителей в школу, я всякий раз думала: «А что, если сейчас явится такая Мария Фёдоровна? Как я буду себя держать, что скажу?» И вот однажды мне показалось, что такой разговор неминуем…

ОТЕЦ И СЫН

Нужно было поговорить с отцом Юры Лабутина. Домашние задания Юра готовил хорошо. Но стоило мне сказать: «Объясни, как ты решил задачу?» – он становился втупик. Иной раз, вызывая его к доске, я предлагала ему задачу того же типа, как та, что он совершенно правильно решил дома, но он только беспомощно смотрел на меня и молчал. Сначала я думала, что он смущается; я помнила, что он стесняется своих очков и больных глаз.

– Но ведь дома ты решил точно такую же задачу, Юра, – говорила я. – Посмотри, ведь это совсем простая задача. Ну, как ты решал дома? Вспомни!

Он молчал. Тогда я попросила его передать отцу записку с просьбой зайти в школу. Отец не ответил и не пришёл. Три раза я звонила ему на завод – всё безрезультатно.

Меня удивляло и сердило, что отец так невнимателен к делам собственного сына, но когда Лабутин наконец пришёл ко мне, я увидела, что сердиться нечего. Этот рослый немолодой человек был очень смущён и искренне просил прощения.

– Пожалуйста, Марина Николаевна, будьте добры, извините меня, – повторял он, сдерживая могучий, прямо оперный бас. – Кругом виноват, знаю. Но поверьте: до того занят – оглянуться некогда. Домой прихожу заполночь, ухожу чуть свет. Юру почти не вижу. Да, да, я понимаю, что «некогда» – это не оправдание, но вот никак не мог раньше…

И быстро, горячо, совсем как Боря Левин говорил о футболе или Кира Глазков – об альбоме марок, Лабутин объяснил мне: он придумал приспособление, которое облегчит и упростит работу электросварщика. Но сам он высшего образования не имеет, только опыт порядочный, а хочется, прежде чем представить свою «рационализацию» на суд инженеров, самому всё до мелочей додумать. Вот он и сидит на заводе круглые сутки…