Сердцедер, стр. 36

XXVII

Сквозь просветы изгородей можно было увидеть медлительную, спокойную скотину, жующую низкие полевые злаки. На дороге, сухой и пустынной, не осталось и следа от вчерашнего града. Ветер шевелил кустарник, солнце отвечало за пробелы в тенистой пунктирной линии на траве.

Жакмор обращал на пейзаж внимательные взоры; на все то, что он больше никогда не увидит, — приближался тот день, когда он займет уготованное ему судьбой место.

"Если бы я не оказался 28-го августа на дороге, ведущей к скале… — думал он. — А теперь месяцы стали такими странными; в деревне время — более пространно, оно проходит быстрее и бесследное.

Время, которое я переварил. Время, которым они меня пичкали. Что они могли дать мне еще?

Слява умер вчера, и я займу его место. Изначально пустой, я взвалил на себя слишком тяжелую ношу. Стыд — явление распространенное.

Зачем я хотел исследовать, зачем я стремился познать; к чему стараться быть похожим на них — беспредрассудочных; неужели все обязательно заканчивается этим, и только этим?"

Он вспомнил о том, как в воздухе танцевали чемодайки — и каждый шаг по этой до боли знакомой, опостылевшей дороге налился свинцом, — и внезапно почувствовал себя таким грузным. «Маршрут исхоженный не раз, к чему так долго тянем мы с уходом, и почему остался я в том доме на скале, а не ушел купаться в золотом сиянье Слявы?»

Дом. Сад. За ним скала и море. «Где-то теперь Ангель, — спрашивал он себя, — куда он отправился на этом непрочном приспособлении, что качалось посреди воды?»

Оставив позади золотую решетку, он спустился к морю и дошел до песчаного берега, до влажной гальки со свежим запахом и легкой бахромой пены.

От верфи Ангеля почти не осталось и следа. Несколько все еще черных камней, обгоревших во время запуска корабля, только и всего. Машинально он поднял голову и замер.

Тройняшки сломя голову бежали по краю скалы. Силуэты, уменьшенные расстоянием и углом зрения. Они неслись будто по прямой, не обращая внимания на камни, вылетающие из-под ног; они мчались, не думая об опасности; похоже, они потеряли разум. «Одно неосторожное движение — и они свалятся. Один неловкий шаг — и у моих ног окажутся их искалеченные, окровавленные тела».

Тропу таможенников, по которой они бежали, чуть дальше пересекала огромная расщелина; но ни один из них, казалось, и не собирался останавливаться. Наверняка забыли.

Жакмор до боли сжал кулаки. Крикнешь — а они испугаются и оступятся. Они не могли видеть расщелину, но зато он со своего места видел ее очень хорошо.

Слишком поздно. Ситроэн первым завис над провалом. Кулаки Жакмора побелели, он закричал. Дети повернули головы в его сторону, заметили его. А затем кинулись с обрыва и, резко спланировав, приземлились рядом с ним, радостно лепечущие, как птенцы ласточек.

— Ты видел нас, дядя Жакмор? — спросил Ситроэн. — Только ты никому не говори!

— Это такая игра: делать вид, будто не умеешь летать, — объяснил Ноэль.

— Так здорово, — сказал Жоэль. — Не хочешь с нами поиграть?

Теперь он все понял.

— Так это были вы, тогда, с птицами? — спросил он.

— Да, — ответил Ситроэн. — Знаешь, а мы тебя видели. Но мы старались лететь очень быстро и поэтому не остановились. А потом, знаешь, мы никому не говорили, что умеем летать. Вот научимся летать очень хорошо и тогда сделаем маме сюрприз.

«Сделаем маме сюрприз… А какой сюрприз она готовит вам?! Это меняет дело. Если это так, то она не имеет права. Нужно, чтобы она узнала. Запирать их, когда они… Я должен что-то сделать. Я должен… я не хочу, чтобы… у меня остается один день… один день до лодки на красном ручье…»

— Идите, цыпочки, играйте, — сказал он. — Я должен подняться наверх к вашей матери.

Они поносились немного над волнами, погонялись друг за другом, вернулись к нему, проводили до подъема, помогли преодолеть самые трудные участки пути. Спустя несколько минут он дошел до гребня и решительно зашагал к дому.

XXVIII

— Послушайте, — удивилась Клементина, — я ничего не понимаю. Вчера вы нашли эту идею хорошей, и вот вы являетесь и говорите, что это бессмысленно.

— Я по-прежнему с вами согласен, — сказал Жакмор. — Ваше решение гарантирует им надежную защиту. Но есть еще кое-что, и вы об этом забыли.

— О чем? — спросила она.

— А нужна ли им эта защита?

Она пожала плечами.

— Но это же очевидно. Я умираю от беспокойства, думая о том, что могло бы с ними еще случиться.

— Использование сослагательного наклонения, — заметил Жакмор, — часто является признанием собственной беспомощности — или тщеславия.

— Не пускайтесь в праздные разглагольствования. Хоть раз попытайтесь говорить вразумительно.

— Послушайте, — упорствовал Жакмор, — я вас убедительно прошу этого не делать.

— Но почему же? — спросила она. — Объяснитесь наконец!

— Вы все равно не поймете… — прошептал Жакмор.

Он не посмел выдать их секрет. Пусть у них останется хоть что-то.

— Думаю, у меня больше чем у кого бы то ни было оснований судить, что им нужно.

— Нет, — возразил Жакмор. — У них этих оснований еще больше.

— Это глупо, — отрезала Клементина. — Мои дети постоянно подвергаются опасности, как, впрочем, и все остальные.

— У них есть защита, которой нет у вас, — промолвил Жакмор.

— В конце концов, — заявила она, — вы не любите их так, как люблю я, и не можете чувствовать то, что чувствую я.

Жакмор замолчал.

— Естественно, — произнес он. — Я и не могу их так любить.

— Меня может понять только мать, — сказала Клементина.

— Но птицы умирают в клетке, — заметил Жакмор.

— Живут, и очень даже хорошо, — сказала Клементина. — Как раз это — единственное место, где за ними можно как следует уследить.

— Ладно, — уступил Жакмор. — Я вижу, что здесь уже ничего поделать нельзя. Он встал.

— Я хотел сказать вам «до свидания». Хотя, возможно, я больше никогда вас не увижу.

— Когда они немного привыкнут, — сказала она, — я, может быть, смогу выбираться в деревню. Кстати, ваши возражения кажутся еще менее обоснованными, если учесть то, что вы сами, в общем-то, заточаете себя точно таким же образом.

— Но я не заточаю других, — изрек психиатр.

— Мои дети и я — это одно и то же, — заявила Клементина. — Я их так люблю.

— У вас забавное мировосприятие, — сказал он.

— А я считаю забавным ваше. В моем нет ничего забавного. Мой мир — это они.

— Нет, вы все путаете, — сказал Жакмор. — Вы хотите стать их миром. А это губительно.

Он встал и вышел из комнаты. Клементина посмотрела ему вслед. «Убогий он какой-то, — подумала она. — Наверняка рос без матери».

XXIX

Три желтые луны, по одной на каждого, зависли у окна и начали корчить братцам рожи. Все трое, в ночных рубашках, забились в кровать Ситроэна, откуда было лучше видно. На полу у кровати три прирученных медвежонка водили хоровод, напевая очень тихо, чтобы не разбудить Клементину, колыбельную омаров. Ситроэн, лежа между Ноэлем и Жоэлем, казалось, о чем-то задумался. Он что-то прятал в руках.

— Я ищу слово, — объяснил он братьям. — То, которое начинается с…

Он оборвал себя на полуслове.

— Есть. Я нашел его.

Он поднес сведенные ладошки ко рту и тихо произнес несколько слов. Потом положил на одеяло то, что прятал в ладонях. Маленького белого кузнечика.

Тут же подбежали медвежата, забрались на кровать и уселись вокруг кузнечика.

— Подвиньтесь, — попросил Жоэль, — из-за вас ничего не видно.

Медвежата отодвинулись. Кузнечик поклонился и начал показывать очарованным зрителям акробатические трюки.

Вскоре, правда, кузнечик устал; послав братьям воздушный поцелуй, он очень высоко подпрыгнул и исчез.