Сердцедер, стр. 19

— Потому что эта оказалась вашей женой, — сказал Жакмор.

— А по своей вы тоскуете.

— Нисколько. Да у меня и матери-то нет.

Они стояли на краю обрыва. Ангель ступил первым на узкий выступ, спускающийся под откос. Лодка оказалась прямо под ними. Приближаясь к воде, рельсы выгнулись и остались в горизонтальном положении. Учитывая скорость спуска, лодка должна была отойти далеко, метров на триста от берега, не меньше. Психиатр высказал свои соображения по этому поводу.

— А швартов на что? — ответил Ангель.

— Ну да, — согласился Жакмор, ничего не понимая.

Под их ногами галька отозвалась многоголосым эхом. Ангель ловко поймал конец легкого и эластичного троса. Лодка медленно приближалась к берегу.

— Поднимайтесь, — сказал Ангель.

Жакмор подчинился. Лодка закачалась. Теперь она казалась намного больше. Ангель прыгнул на палубу и скрылся в рубке.

— Я поднимаю балансир, — крикнул он, — и мы отправляемся.

— Вы что, серьезно? — всполошился Жакмор.

Ангель выглянул из-за рубки.

— Не бойтесь, — улыбнулся он. — Серьезно будет через неделю. А пока я еще не готов. Сегодня только испытываем.

XIV

Жакмор столько раз ходил в деревню по этой дороге, что она стала такой же постылой, как коридор психушки, и такой же гладкой, как свежевыбритый подбородок. Обычный путь, дорога прямая, как линия, уплощенная и бессмысленная, да и вовсе не существующая! Ему предстояло перепутывать, переставлять, но мало того, перемешивать, что еще лучше, упорядоченные захребетные словеса, чтобы преодолеть ее, дорожищу, не скучая на ходу несложными мыслями. И все же каждый раз он доходил до самого конца. И пел при этом.

А сколько их еще у него, сочных, сочиненных, сочиняющихся, Жакмор бедный, бездонный, бездумный, без ума, но с песнями, да ведь сам себя не послушаешь. Итак, он достиг выше и не раз уже упомянутой деревни, и тяжелое деревенское небо обрушилось ему на голову, накрыло его целиком, и вот он уже у лавки галантерейщицы — как ему казалось, — а на самом деле портнихи, работницы на редкость прилежной.

— Тук-тук.

— Войдите.

Жакмор вошел. Внутри было сумрачно, как и во всех деревенских домах. Высвечивалась в глубине надраенная до блеска утварь. На полу из истертых плит тускло-красного цвета — обрезки ткани, обрывки ниток, обсыпки проса для куриц, обсевки овса для петуха и обжимки жмыха для желающих.

Старая портниха оказалась и вправду пожилой швеей, корпящей над женским платьем.

«Так», — сказал себе Жакмор.

— Вы работаете по заказу Клементины? — спросил он для очистки совести, этого плотно закутанного органа, который запятнать трудно, а отмыть легко, достаточно только задать несколько вопросов.

— Нет, — ответила она.

В этот момент Жакмор увидел кузнеца и любезно его поприветствовал: «Здравствуйте!»

Тот вышел из темного угла. Вид у него был, как всегда, впечатляющий, но сейчас, благодаря расплывшимся в сумраке формам, размеры увеличились, а впечатление еще больше усилилось.

— Зачем пожаловали? — спросил он.

— Увидеться с портнихой.

— Вам здесь делать нечего, — заявил кузнец.

— Я хотел понять, почему так получается, — пояснил Жакмор. — Ведь платья, которые носит Клементина, шьет она, и это меня заинтриговало.

— Зря стараетесь, — ответил коваль. — Платья — не патентованные, шить их может кто угодно.

— Но нельзя же слизывать все модели подряд, — сурово возразил Жакмор. — Это просто неприлично.

— Только без скабрезностей, — сказал кузнец. Руки у него были действительно огромные. Жакмор почесал подбородок, посмотрел на пузырящийся потолок и подвешенные к нему липкие ленты с дохлыми мухами.

— Ладно, но сколько же можно шить?! — удивился он.

— Эти платья заказываю я, — угрожающе произнес кузнец. — И плачу за них тоже я.

— В самом деле? — переспросил Жакмор, поддерживая светскую беседу. — Не иначе как для вашей молодой очаровательной супруги?

— Не имеется.

— Гм, гм… — запнулся Жакмор. — Но позвольте, с каких моделей она их копирует?

— Она их не копирует, — сказал кузнец, — она их видит. И делает их такими, какими они ей видятся.

— Ха-ха, — засмеялся Жакмор. — Только не надо мне вкручивать!

— Я никому не вкручиваю, — откузнил кузнец. Вглядевшись в лицо старой портнихи, Жакмор только сейчас понял, что на ее закрытых веках были нарисованы глаза. Заметив удивление психиатра, кузнец пояснил:

— Нарисованные глаза — это для того, чтобы с улицы никто ничего не заметил. Если бы вы не вошли, вы бы тоже ничего не заметили.

— Но я постучал, — сказал Жакмор.

— Да, — признал кузнец, — но она же не видит, вот и сказала «Войдите!», не зная, что это были вы.

— Но она все же сказала «Войдите!».

— Просто эта старая курва хорошо воспитана. В течение всего разговора портниха доделывала рюшки на поясе белого пикейного платья, которое Клементина надевала накануне.

— Неужели она работает с закрытыми глазами? — допытывался Жакмор, зная наперед ответ и лишь желая в нем удостовериться.

— Нельзя говорить, что глаза закрыты, — заковалил коваль. — Глаза не могут быть закрыты только потому, что опущены веки. Они открыты вовнутрь. Если вы открытые двери завалите огромным валуном, то двери от этого не закроются. И окна тоже. Чтобы видеть на расстоянии, не глаза нужны, нет, а вы вообще в этом ничего не смыслите.

— Ну и ну, — опешил Жакмор, — если вы считаете, что в этой белиберде есть хоть капля смысла, то с вашей стороны это просто наглость.

— Нет у меня никакой стороны, — сказал кузнец. — И ничего я вам не считаю. Не отвлекайте эту старую шмару и оставьте нас в покое.

— Ладно, — произнес Жакмор. — Пусть!.. Я ухожу.

— Скатертью дорога, — подковал кузнец.

— До свидания, господин Жакмор, — попрощалась портниха.

И как Парка, чьи ножницы остались у точильщика, перекусила нитку зубами. Оскорбленный Жакмор гордо направился к выходу. У самой двери он нанес противнику последний решительный удар:

— Я отпердолю вашу служанку.

— Сделайте одолжение, — усмехнулся кузнец. — Я ее уже давно отпердолил и могу вас огорчить, она так себе. И задницей не вертит.

— Я буду вертеть за двоих, — парировал Жакмор, — и пропсихоанализирую ее напоследок.

Он гордо вышел на улицу. Мимо него, похрюкивая, промаршировали три свиньи. Он пнул как следует по последней поросячьей заднице, что имела вид порочный, и вновь поплелся по дороге.

XV

Служанка по имени Красноноска делила чердак с часто сменяющимися подмастерьями: надрываясь в кузнице, они дохли как мухи, она же — двужильная — держалась молодцом. Даже высыпалась, так как в последнее время хозяин перестал орошать своими буйными извержениями ее девичью постель. Ухайдаканный подмастерье в орошатели и вовсе не годился; в его-то состоянии… Выжатая губка, тряпка, мочалка. Сразу же засыпал. А наутро спускался в провонявшую жиром и потом, несмотря на все старания Красноноски, мастерскую, где проводил весь день. Вот и сейчас он находился в кузнице; вошедший Жакмор обнаружил его у горна, в котором тот поддерживал огонь.

— Здравствуй, мальчик, — произнес Жакмор, подходя поближе.

Тот пробормотал «здрасте» и закрыл рукой лицо; согласно потешному обычаю проходящие мимо посетители отвешивали подмастерью оплеуху — раз он бил по железу, то кто-то же должен был, справедливости ради, давать ему сдачи.

— Хозяина нет, — с уверенностью сказал Жакмор.

— Нет, — подтвердил подросток.