В пылающем небе, стр. 58

Организованное сопротивление фашистов было сломлено. Только изредка они открывали беспорядочный зенитный огонь. Действия немецких истребителей полностью парализованы. Замкнув круг одиночных самолетов, мы носились над головами отступающих фашистов до тех пор, пока не израсходовали все боеприпасы. Последний заход сделали вхолостую, буквально над головами гитлеровцев, которые в паническом ужасе бросались с высокого обрыва в море.

Этим вылетом полк завершил свои боевые действия по освобождению Крыма. А за ужином Корсунский поднял алюминиевую кружку со ста граммами:

– Выпьем, ребята, за то, чтобы после окончания войны всем, кто сейчас сидит здесь, собраться в лучшем санатории Крыма.

– А может, соберемся в каком-нибудь санатории под Берлином?

Разговорам, казалось, не будет конца. Только поздно вечером столовая опустела. А на следующий день было получено распоряжение готовиться к перелету на 2-й Белорусский фронт. 230-я штурмовая авиадивизия, временно приданная к 8-й воздушной армии, снова вошла в состав 4-й воздушной армии.

Перед летчиками стояла задача – перевезти побольше людей, чтобы сразу включиться в боевую работу. Но как это сделать? В кабину летчика второго человека не посадишь. Да и у стрелка кабина для двух тесновата. И командир полка принимает решение подобрать людей, необходимых в первую очередь для боевой работы, и, кроме экипажа, посадить одного человека в кабину воздушного стрелка и по одному в бомболюки. Мы имели большой опыт в перебазировании, часто приходилось перелетать с одного аэродрома на другой. Бывало, что брали людей в гондолы шасси, но перевозить людей в бомболюках да еще на такое большое расстояние – не случалось. Значит, в самолете будет лететь не два человека, а пять.

Особое внимание уделялось подготовке самолетов. Вынужденная посадка исключалась: при посадке с убранными шасси человек, находящийся в бомболюке, только случайно мог остаться в живых.

Люди подбирались небольшого роста. Нашлось в моем самолете место и для Чилитки, она уже налетала немало часов, и в воздухе вела себя прекрасно. С тех пор, как я стал угощать ее сахаром, она привязалась ко мне еще больше.

30 мая полк поэскадрильно вылетел и взял курс на север: Чонграв – Запорожье – Харьков – Курск – Сеща. Все группы благополучно приземлились на оперативном аэродроме. В 20 километрах проходит линия фронта, а за ней – родная Белоруссия.

Переправа, переправа…

Удога. Только в военное время этот клочок земли можно было назвать аэродромом. Представьте себе затерявшуюся в необозримых белорусских лесах крохотную, в полтора десятка дворов деревушку с непонятным названием Удога. А рядом с ней – такую же крохотную лесную полянку. Это и был наш аэродром. Жили в лесу. Оборудовали там землянки, в которых разместился командный пункт, столовая, «комната» для отдыха летного состава.

Особое внимание было обращено на маскировку. На летном поле правильными рядами вкопаны в землю небольшие сосенки – «молодая посадка». В лесной чаще для каждого самолета оборудованы стоянки. Но как все это выглядит с воздуха? Снова и снова взлетал самолет и фотографировал аэродром с различных высот и направлений. А специалисты обрабатывали фотопленку, через лупу «прочесывали» каждый метр местности на фотоснимках, отмечали мельчайшие детали, по которым противник сможет после фотографирования определить расположение аэродрома.

И снова маскировка. Это повторялось до тех пор, пока самый опытный дешифровщик не признавал, что не может обнаружить на фотоснимках никаких признаков аэродрома. Так делали не только мы – все полки 4-й воздушной армии были замаскированы с такой тщательностью, что немецкая авиационная разведка оказалась бессильной.

В середине июня я привел из глубокого тыла молодых летчиков. В этой группе были: Владимир Секин, Алексей Брага, Петр Лапов, Михаил Рыжев, Владимир Лиходед, Василий Помещик, Василий Куликов, Иван Еремин. На аэродроме Климовичи несколько опытных летчиков во главе с командиром полка начали готовить молодежь к воздушным боям.

Как достичь внезапности атаки с бреющего полета на фоне лесистой местности? Кто может лучше использовать для себя этот фон, мы или фашисты? Чтобы проверить это практически, мне было приказано после взлета на бреющем полете уйти подальше, развернуться и появиться над аэродромом из любого направления. Офицеры штаба по секундомеру хронометрировали время от момента, когда становился слышен гул мотора самолета, до появления его над аэродромом.

Снова и снова иду к аэродрому на такой высоте, что лопасти воздушного винта «бреют» верхушки деревьев. Мгновение – и аэродром остается позади, а я делаю заход, но уже с другого направления. Офицеры, следившие за моими действиями, слышали полет самолета только тогда, когда он был уже над аэродромом: оказалось, что лес поглощал гул мотора штурмовика. Для нас это открытие было очень важным, ведь такой замечательный эффект мы сможем использовать в будущих боях для достижения внезапности.

Необозримые белорусские леса! Над ними часто весь день стоит густая дымка. Сквозь эту молочную пелену и кроны деревьев с воздуха лишь кое-где просматриваются дороги да узкие темные извивающиеся ленты лесных речушек. Затерявшаяся в лесах небольшая речушка Проня ничем не отличается от бесчисленного множества таких же. Ее воды тихо текут на юг и у местечка Славгород впадают в Сож, а потом идут дальше и сливаются с водами седого Днепра. Но сейчас река Проня стала предметом изучения сотен, а может быть и тысяч воинов Советской Армии, от солдата до командующего фронтом. Она стала рубежом, разделяющим две военные силы. На ее правом берегу укрепились фашистские полчища, на левом – сосредоточились могучие силы нашей армии. Сейчас эти две силы стоят одна против другой, готовые столкнуться в кровопролитной битве. А между ними маленькая белорусская речушка Проня. В воздухе и на земле стоит зловещая тишина. Лишь где-то в поднебесье пролетит немецкий разведчик или раздастся далекий глухой артиллерийский выстрел. И снова напряженная тишина.

Наши войска были готовы к наступлению. Ждали только сигнала.

23 июня полки и дивизии 2-го Белорусского фронта перешли в наступление. Погода была явно нелетная: низко плыли тяжелые серые облака, шел дождь. Однако летчики готовились к боевому вылету.

В первой эскадрильи кроме видавших виды Корсунского и Сафонова большинство летчиков еще не участвовали в бою. С нами, к сожалению, не было моего боевого друга воздушного стрелка Семена Кныша – теперь он будет летать с командиром второй эскадрильи Леонидом Поликарповым.

Как я просил Ермилова не разлучать нас! Привыкли все-таки, понимали друг друга без слов. Мы уже «слетались» с Семеном, а это очень важно в воздухе. Ничего не вышло. Семен был очень нужен во второй эскадрилье, там большинство стрелков – ребята молодые, еще не нюхавшие пороха. Семен должен помочь им стать настоящими воздушными бойцами, сказал командир полка.

А когда я вечером шел на ужин, ко мне подошел Кныш и не то с упреком, не то с сожалением спросил:

– Так, значит, уже не будем вместе?

– Почему не будем, мы и сейчас вместе.

– Да нет… Я о вылетах говорю, – с грустью промолвил Семен и закурил. – Сколько летали вместе, а и сейчас не могу понять, почему нас не сбивали? Или ты какой секрет знаешь? – серьезно спросил Кныш.

Я не знал, что ответить на этот неожиданный вопрос.

– Секрет! А ты разве забыл, как в море плавал?

– Я-то не забыл, так ведь это же только один раз за всю войну. – Затянулся глубоко, пустил кольцами дым и уже весело спросил: – А помнишь, как мы тогда пришли в полк, и все нас ждали, ведь никто не верил, что мы можем погибнуть! Выработали веру в нашу неуязвимость. А почему? Почему? – настаивал Кныш.

– Ну, что ты пристал? Не знаю, Семен, не могу ответить тебе на это. Наверное, все это – дело случая.

– А как на Кубани пошел четверкой, а вернулся один – это тоже дело случая?