Белый ящер, стр. 3
— Как Корнелия? — с трудом прохрипел он.
— Не волнуйтесь, все в порядке!
— А мальчик?
— Почему ты думаешь, что это мальчик?
— Ну, при таких размерах…
— Действительно, мальчик… Да не простой… — И хирург спокойно и обстоятельно рассказал Алекси, какой необыкновенный родился у него сын. Странный, почти фанатичный блеск появился в глазах молодого отца.
— Могу я его увидеть?
— Конечно. Только надень халат.
Костлявый, волосатый, словно горилла, Алекси склонился над ребенком. Напряжение исказило его лицо, дыхание стало учащенным и прерывистым. Неужели он и есть творец сего шедевра? — недоумевал профессор. Что-то было в этом противоестественное и аморальное.
Постепенно лицо Алекси смягчилось, взгляд засветился тихим торжеством.
— Вот оно! — наконец вырвалось у него.
Так восклицает человек, увидевший именно то, что он ожидал увидеть.
— То есть? — быстро взглянул на него хирург.
— Неужели не понимаешь?.. Впервые за миллионы лет!
Профессор скептически молчал.
— Не думаю, — ответил он наконец. — Скорее, просто необъяснимая случайность.
— А разве мутация не случайность?
— Не уверен.
— А как же Дарвин?
— Что Дарвин? — уже с некоторым раздражением ответил хирург. — Мутации возникают вовсе не так слепо и хаотично, как думают иные. В них наверняка заложено некое накопление качества. И что бы там ни говорили — некая направленность, заранее детерминированная условиями и особенностями материала.
Алекси еле заметно вздрогнул.
— Возможно. Иначе почему мальчик родился таким красавцем, а не, скажем, уродом вроде меня?
Но хирург словно бы не расслышал его последних слов. Или просто не обратил на них внимания. Оба молча вернулись в кабинет. И там продолжали молчать, погруженные каждый в собственную путаницу мыслей. Старое, усталое лицо профессора, лицо загнанной лошади — из тех, которых убивают, помните? — понемногу прояснилось.
— А может, ты и прав, — словно бы с облегчением сказал он. — Может, тут мы действительно имеем дело с мутацией… Сейчас я уверен: ребенок находился в теле матери больше года. И кто знает, может, он вообще бы не родился без нашего насильственного вмешательства. Что в принципе свидетельствует о глубоких нарушениях генетического кода, то есть о резком изменении структуры какого-либо гена, или, иными словами, о мутации.
— Точно! — возбужденно воскликнул Алекси.
— И возможно, сейчас у нас в палате лежит существо, ценность которого превыше всех сокровищ мира… И кто знает, вдруг именно нам предстоит вырастить из него нового Адама?
Алекси молчал, побледнев, глаза его из-под густых бровей сверкали, как у какого-нибудь восточного дервиша.
— И все же, чем может быть вызвана такая мутация? — продолжал рассуждать вслух профессор. — В конце концов, ничто в этом мире не бывает случайным.
— Не понимаешь? — как-то странно взглянул на него Алекси.
— Чего?
— Вспомни, где я работаю!
Профессор прекрасно знал, где работает этот чудаковатый старший научный сотрудник, но не сразу понял, при чем тут рождение чудо-ребенка.
— Мне ведь приходится иметь дело с редкими радиоактивными изотопами… И часто — без всякой защиты. Количества у нас очень незначительные, радиация ничтожная. И все же — чем черт не шутит? Природа! Много ли мы знаем об истинных ее движущих силах?
— Да, ясно! — с облегчением сказал профессор. — Это все-таки хоть что-то объясняет.
Он явно развеселился. Но неужели до сих пор он считал, что тут не обошлось без дьявольских козней? Или божеских, все равно. Это неожиданное, необъяснимое, сверхчеловеческое существо, слишком совершенное, чтобы его просто можно было счесть некой игрой природы! Но разве не сам он говорил, что мутации вовсе не так уж слепы, как может показаться на первый взгляд?
— Как ты его назовешь? — спросил он.
— Анастас!
— Ну и имя!
— Анастас — значит «воскресший»… Разве он не воскрес в материнской утробе, словно феникс?
Так мальчик получил имя, которое позже для краткости переделали в Несси.
4
Для наблюдения за развитием Несси был создан особый совет ученых-специалистов, которому предстояло сделать из него по возможности научно значимые констатации и выводы. Вначале совет, несмотря на всякого рода драматические ситуации, взялся за дело с большим энтузиазмом. Надежды были так велики, что их просто страшно было выразить словами. Но постепенно настроение ученых явно изменилось. Термин «мутация» употреблялся все реже и реже, пока наконец совершенно не исчез из обихода. На смену ему пришло другое, гораздо более модное словечко — «акселерация», не только звучавшее скромней и безобидней, но и ничего фактически не значившее. Оно приводило в трепет и недоумение лишь нынешних родителей, особенно матерей, которым слишком рано приходилось задумываться о половой гигиене своих дочек.
С точки зрения анатомии Несси был точной копией любого другого человека, даже аппендикс у него был на месте. Единственное различие состояло в том, что он развивался значительно быстрее остальных детей. Но, как мы уже говорили, в наше время этим никого не удивишь. В странах с более высоким жизненным уровнем дети раньше начинают говорить, ходить, они быстрее растут, быстрее развиваются умственно.
И все же в случае с Несси ученые столкнулись отнюдь не с типичным проявлением акселерации, которая в конечном счете представляет собой вполне терпимое отклонение от нормы. Развитие этого ребенка было необыкновенным, потрясающим. Уже на втором месяце Несси заговорил, причем вполне сносно и правильно. Не было никаких «ба-ба-ба» и «ма-ма-ма», как у других детей. Довольно долго он бормотал что-то непонятное, бессвязное, но все же до странности напоминающее человеческую речь, пока однажды из этого невразумительного хаоса внезапно не вырвались обычнейшие человеческие слова, к тому же безукоризненно произнесенные.
— Хочу есть! — заявил он.
Рядом не было никого, кроме матери. Корнелия прямо-таки подскочила, ошеломленная неожиданной репликой. Надо сказать, что она была, пожалуй, единственным человеком, равнодушным к этому удивительному младенцу, никогда не ласкала его, не прижимала к груди, не шептала нежных слов. На сына она смотрела с каким-то страхом, с трудом заставляла себя к нему прикасаться, даже отказалась кормить. После родов Корнелия не ожила, не стала веселей, не почувствовала, как это бывает со всеми матерями, великого облегчения и душевного подъема, а, наоборот, стала еще более унылой и озабоченной. Едва оправившись от неожиданности, она торопливо схватила бутылочку с молоком.
— Этого я не хочу! — еще более ясно и четко заявил Несси.
— Чего ж тебе дать?
— Каши!
Рассказ Корнелии, как и следовало ожидать, произвел в научном мире настоящую сенсацию. Несси и вправду ел много и жадно и рос не по дням, а по часам, становясь все красивей и великолепней. В три месяца он выглядел как годовалый. И тогда же встал на ноги и пошел. Ходил он с очень серьезным, даже сердитым видом, часто спотыкался, но никогда не пробовал ползать, как это делают другие дети. Говорил Несси мало, но почти сразу стал составлять довольно сложные предложения: «Мама, у меня болит живот» или «Здесь очень жарко». Ученых, наблюдавших за ним, не выносил, встречал их хмуро и враждебно, особенно если их было больше двух. А как-то, вглядевшись в одного смиренного лысоватого педагога, почти грубо заявил:
— Ты уходи!
— Почему? — серьезно спросил председатель совета.
— Он мне не нравится.
— Почему? Можешь сказать поточнее?
— А зачем он меня разглядывает?
— Дело в том, что ты не такой, как другие дети! — Ученый почти смутился.
— Знаю! — коротко ответил Несси. — Что из того?
И это говорил годовалый ребенок! Члены комиссии были единодушны — у Несси исключительный ум. Через год они утверждали, что ум у него колоссальный, несвойственный даже взрослым. К этому времени Несси уже свободно читал и считал не хуже счетной машинки. Так что, если ум его и представлял собой какое-то чудо, то чудо прежде всего математическое. Эксперты-математики с удовлетворением отметили, что знания Несси не уступают знаниям гимназиста, не говоря уж о его памяти, которая просто невероятна.