Великий Сатанг, стр. 32
– Тот, кто меня породил, не отец мне. Мой отец — народ Единого Дархая…
Потом перехватил мой осторожный взгляд, направленный на грудь — туда, где под самым левым соском бугрились две некрасиво заросшие дырки, на низ живота, перерезанный почти поперек кривым сизым шрамом, и пояснил вовсе уж непонятно:
– Тан Татао.
Сказал, отвернулся и принялся, уже не обращая на меня вообще никакого внимания, рассупонивать рюкзачишко. Сначала появились мечи — два прямых, один изогнутый, потом бумеранг, потом еще что-то, и вот — много-много мальчиков уже вооружены, готовы и смотрят на меня по одному из каждого зеркала. Кто видел это хоть однажды, тот не забудет никогда, как не забуду этого я, а я, можете поверить, сколько мне осталось жить, не забуду.
Представляете? Статуэтка; глаза прищурены, лицо окаменело, плечи откинуты. Все напряжено, все не двигается, только мышцы чуть подрагивают и губы шевелятся.
– Дай. Дан. Дао. Ду.
Я, конечно, ничего не понял, но понял, что перебивать не надо.
И тут же — вы знаете, что такое смерч? — так вот, мальчик именно в него и превратился. Ой, как же сверкали эти железяки, как они свистели, — и их же совсем нельзя было увидеть, ну то есть вообще никак! Никто не сунул бы туда палец, и я первый, а ведь я по жизни люблю риск, и даже когда Ози двадцать лет назад напивалась в зюзю, именно я вел ее до номера, а остальные, даже первый муж, крутили пальцами у висков и прикидывали, сколько будут стоить венки, потому что пьяная Ози, она и сейчас, говорят, пьяная Ози, а тогда она еще была молодая…
Потом мечи вдруг оказались снова за спиной, я даже не видел как, и начались игры с ножичками, но это были совсем не детские игры, можете мне поверить — я знаю, что такое играть, — и ножички летали туда-сюда, как птички вроде той, что разорвала, если верить ему, папу моего дебютанта.
Он немного попрыгал, поотжимался, повертел алебардой, а потом установил мишень и достал маленький арбалетик со стрелами…
Полный фурор!
Мне было так интересно, что даже почти не страшно!
Двадцать два неописуемых номера, на выбор!!!
Слушайте сюда: это говорит не кто-нибудь, а Аркаша Топтунов, а Аркаша Топтунов знает, что говорит…
Глава 2
…Укрепи, Господи, и направь, и благослови тех отважных, кто по мере слабых сил своих противостоит козням диавольским, не всегда и видя истинную их суть, но сердцем неошибочно ощущая, где есть рубеж зла и добра. И даже в противных высокому милосердию Твоему делах, о, Господи, узри же светло горящее пламя правды Своей и неложную доброту чистоты Своей, и за это, снизойдя, не впадай во гнев, но прости им заблуждения их…
Рассказывает Аллан ХОЛМС. Старший инспектор (стин) «МЕГАПОЛА». 38 лет. Гражданин Демократической Конфедерации Галактики
28 июня — 5 июля 2215 года по Галактическому исчислению
В ту ночь, ближе к рассвету, ко мне снова пришел Рамос. Явился, как всегда, без стука и сел рядом с постелью, тихо, почти не слышно. Это он умел — ходить по-кошачьи, так, что и половица не скрипнет. Раньше, давно, лет пять-шесть тому, я вскакивал в холодном поту, потом привык, а потом он стал появляться пореже — в конце концов и у него, там, есть свои дела и не с руки заходить на огонек каждую ночь. Он присел, неярко светясь в переливах лунных бликов, пробивающихся сквозь гостиничную портьеру, и маленькая темная дырочка, опаленная по краям, почти незаметна была на левом, повернутом в мою сторону виске.
– Привет, — сказал я негромко. В самом деле, с какой стати мне следует бояться собственного учителя, пусть даже мертвого, тем паче что дело все равно наверняка происходит во сне…
И он, как обычно, промолчал в ответ. Кивнул, добыл из кармана пачку «Каролинума», любимую свою бензиновую зажигалку, щелкнул, затянулся — и сделался полупрозрачен; лишь тусклый огонек сигареты то становился немножко ярче, то совсем угасал. Покурил. Встал. Подошел к окну. Не раздвигая шторы, полюбовался ночным городом — и растворился в мерцании лунного света.
Но перед этим — опять, опять, как всегда! — повернулся и посмотрел на меня. И таким был этот прощальный взгляд, что меня отшвырнуло на подушку, скрутило, перехватив дыхание, и бросило на пол.
Я дорого дал бы, чтобы научиться не помнить сны.
А еще лучше — не видеть их вовсе.
Когда я приподнял голову, лицо болело, нос всхлипнул от прикосновения, и на белой кнопке ночника остался кровавый мазок.
Да уж. Отпуск на исходе, а нервы ни к черту.
Теперь уже не заснуть до утра. Впрочем, похоже, недолго осталось и ждать; за окном, пробивая нежную ткань портьеры, брезжил рассвет. Из зеркала на меня глядел некто жалкий, нуждающийся в экстренной помощи, и я, оказав таковую, вышел покурить на балкон, в шелковую предутреннюю полумглу летней Одессы, в легкий, йодисто-свежий бриз, чуть пахнущий свежей рыбой, и в полную, нарушаемую лишь негромкими рассветными звездами тишину.
Что ни говори, в Великом Договоре немало полезного, и уж во всяком случае Одесса вполне заслужила звание столицы Планеты-для-Всех.
Две недели здесь — и можно год не думать о хворобах; если бы еще не Рамос… но, будем справедливы, пенять на Арпада с моей стороны было бы грешно. Кто-кто, а уж он-то имеет право и на визиты за полночь, и на такой прощающийся взгляд…
Огонек почти начал подгрызать фильтр, когда зашуршал телефон. Ненавижу это устройство, но, к великому сожалению, не имею права отключать его даже на ночь. И даже в отпуске. Такая работа. Скорее всего, выйдя когда-нибудь на пенсию, я вообще откажусь от услуг телефонной сети. Но не раньше…
Впрочем, повременить гудков восемь я себе позволил. Ничего страшного, даже если звонит шеф. В конце концов, это он на работе. А я в отпуске.
Звонил же и вправду шеф. И был он, как обычно, деловит и чем-то, судя по тону, озабочен.
– Доброе утро, Аллан.
– Вам также, комиссар.
– Судя по голосу, вы неплохо отдохнули. Поздравляю. Однако отчего вы так долго не брали трубку?
– По средам я не жду вашего звонка, комиссар…
Трубка озадаченно помолчала. Шеф неплохой, очень неплохой администратор, а в прошлом еще и великолепный оперативник, но зачастую бывает тугодумен, и это уже неизлечимо.
– Это же элементарно, сэр! — позволил себе сострить я.
И был не прав. В трубке крякнуло и зазвучало официально:
– Стин Холмс! С настоящего момента вы отозваны из отпуска. Материалы направлены экспресс-почтой.
Щелчок. Длинные гудки.
Вот такой вот разговор. Комиссар начисто лишен чувства юмора, и это печально. С другой стороны, что делать, если ты носишь фамилию Ватсон, а твой заместитель волею судьбы скромненько зовется Холмсом?.. В любом случае человек он невредный и в свое время пытался как мог помочь Рамосу во время позорища с первой попыткой суда над Наставником Паком…
Думается, еще и поэтому мне многое позволено, вплоть до не всегда уместных шуточек. Стариков в конторе уже не так много, все они так или иначе помнят Арпада, и все они, спасибо им, считают меня чем-то вроде наследника инспектора Рамоса.
Это очень важно в нашей фирме, кроме шуток. Одного желания мало, чтобы закрепиться в «Мегаполе», — контора до глупости кастова, и кадровые сотрудники предпочитают рисковать жизнью по наследству; так что мне, стажеру со стороны, тогда, можно считать, повезло. В самом деле, чем я, щенок, сопляк, мог приглянуться самому Арпаду Рамосу, живой легенде «Мегапола», сыну почти мифического комиссара Рамоса Дьюлы? Но ведь никто же не заставлял его брать меня в напарники, больше того, отмазывать от всяческих передряг, тянуть на ведомственные посиделки и вообще относиться, как к равному…
Повезло? Может быть, и так.
А возможно, Арпад просто увидел, до чего мне хочется стать настоящим полицейским.
Мальчик Рамоса — вот как меня называли тогда, даже в глаза. И я не стыдился. Потому что никогда не подводил его; и в самые горячие дни, когда Наставник Пак все-таки допрыгался и терпение конторы иссякло, Арпад выбрал в напарники опять-таки меня!