Сельва не любит чужих, стр. 110
Строго по центру ее – небольшое круглое здание без окон.
Над платиновой пластиной, преграждающей вход, ослепительно-белой на фоне черных стен, алой смальтой выложены готические буквы, складывающиеся в единственное, наотмашь хлещущее взгляд короткое слово: СМИРНОВЪ.
Юрий Валерьевич судорожно вздохнул, но вздох мгновенно угас в посвисте лихого океанского ветра, гуляющего на вершине скалы.
В последний раз он навещал отца месяц назад и по расписанию должен был вновь появиться в Пансионе к концу апреля. Но так уж повелось в концерне, что ни одно решение, затрагивающее стратегические перспективы фирмы, не могло быть принято без окончательной санкции самого Валерия Павловича. Пресыщенный миром и ушедший из него, великий человек все же не устранился от дел корпорации, и наследник всегда мог рассчитывать на отцовский совет и поддержку.
Разумеется, Смирнова-старшего не беспокоили по мелочам. Но проект «Валькирия» был далеко не мелочью.
Ежась на ветру, Юрий Валерьевич в последний раз придирчиво спросил себя: все ли в порядке? И сам же ответил: да. Все хорошо. Все именно так, как любит отец, чтивший оружие и не терпевший щегольства.
Будь что не так, дядя Сережа непременно поправил бы.
Ветер трепал волосы, упирался в грудь, отталкивал, словно он, вольный ветер, был цепным псом, не за страх, а за совесть стерегущим покой того, кто обитает в Пансионе…
– Ты что? – удивился Юрий Валерьевич. – Сдурел?
Ветер принюхался, сконфуженно фыркнул и умчался прочь.
Он узнал. И литая платиновая дверь тоже узнала. Стоило лишь приложить к ней ладонь, как она покорно уползла в стену, открыв путь. А когда Юрий Валерьевич перешагнул через порог, вернулась на место. Теперь пришедший не мог уйти, пока живущий здесь не наговорится всласть…
Вспыхнул свет, мягкий и рассеянный, и откуда-то издалека почти неуловимо зазвучала музыка. Моцарт! Валерий Павлович всегда обожал великого венца. Горячо и самозабвенно. Даже больше, чем полуавтоматическую «Бокассу-190» с лазерным прицелом и системой оптической коррекции…
– Папа? – негромко позвал Юрий Валерьевич. – Ты спишь?
Окажись здесь каким-то чудом посторонний, он бы скорее всего умер на месте. Потому что в стене, к которой обращался господин Смирнов-младший, отреагировав на голос, распахнулось окошко, открыв взору небольшую нишу, отделенную от мира толстым стеклом.
Более всего она походила на аквариум.
А там, в густой желтоватой жидкости, покачивался, обманчиво равнодушный к происходящему, огромный мозг, поражающий количеством и глубиной извилин. Тоненькие иглы датчиков, вживленных в серое вещество, делали его похожим на облысевшего ежика, но мозг все равно внушал уважение…
Волшебная флейта божественного Вольфганга Амадея запела громче. Замигали, привыкая к свету, видеолинзы над аквариумом. Хрипло, по-стариковски, покашлял динамик, сперва просто так, потом – ожидающе.
Валерий Павлович уже не спал.
– Тебе привет от дяди Сережи, папочка, – сказал Юрий Валерьевич.
И прослезился.
Глава 7
Время откапывать къяххи
1
Дгахойемаро. День предвестия бед
Еще только занимаются на горизонте самые первые, тусклые пока что лучи просыпающегося рассвета, а над селениями народа дгаа уже вытягиваются к высокой Выси тоненькие, слабо колеблемые предутренним ветерком дымы. Женщины, встав затемно с циновок, ополаскивают лица и принимаются готовить еду для мужчин, чей черед пробудиться придет позже.
Так повелось издавна, со дней Красного Ветра.
Так было даже и в те минувшие времена, когда слово матерей непререкаемо звучало в Совете.
Нехитра повседневная еда. Неприхотлива. Клейкий рис, чуть сдобренный бумиановым маслом, да зажаренные на раскаленном камне ломти веприны, укрепляющей мужскую силу. В какую хижину ни напросись на завтрак, другого не отведаешь.
Иное дело – приправы. Тут уж каждая хозяйка очага хранит особый секрет. У одной на столе лежат стебли пряной травы, приятно холодящей нёбо, у другой – порошок из корней мангара, пробивающий жаром до костей, третья щедро поливает приготовленную снедь настоем черной ягоды…
И каждая, даже заранее зная ответ, спросит насыщающегося мужчину: по нраву ли ему еда?
А получив в ответ подтверждающий кивок, расцветет гордой улыбкой. Ведь нет большей радости для жены, когда ее супруг одобрит ее искусную стряпню!
– Вкусно, Д'митри?
– Угу-м, – пробурчал Дмитрий, усердно работая челюстями, и Гдламини зарделась, безмерно довольная.
До сих пор ей не доводилось возиться по хозяйству.
Вождю нельзя заниматься повседневными делами, тем паче женскими, даже если и сам он, по прихоти Тха-Онгуа, – женщина. Это дггеббузи Гдламини доселе блюла свято. Да и не привлекала ее возня у очага. На то есть прислужницы…
Но могла ли раньше представить себе девочка Гдлами, какое это, оказывается, наслаждение: собственноручно приготовленной пищей кормить своего мужчину?!
Вот он, ее тхаонги, сидит рядышком. Он уже вернулся с неизменной утренней пробежки (странный все же обычай: просыпаться раньше жены…). Он ворочается, умащиваясь поудобнее, он шумно чавкает, разгрызая хрящи. А она, его женщина, подкладывает на блюдо все новые и новые лакомые куски, подливает чистую ключевую воду в глиняную чашу, и ей удивительно, непредставимо хорошо.
Как же все-таки здорово, что есть у дгаамвами право снимать ненужные запреты!
– Хочешь еще, тхаонги?
– Угу-мм, – откликнулся Дмитрий, запивая мясо.
Отставил чашу и притянул к себе жену.
– Еще как хочу…
Его пальцы бережно коснулись упругой груди замершей Гдламини.
– Очень-очень…
По телу Гдлами пробегает судорога.
Большая часть этой ночи, как и прошлой, и позапрошлой, пролетела без сна, но обоим этого не хватило, и вот-вот будет нарушен еще один запрет.
Трапеза священна, и не велено предками делать подобное в час вкушения пищи.
Но если очень хочется?
Все равно нельзя.
А если очень хочется вождю?!
Тогда можно.
И очень возможно, досадный дггеббузи был бы отменен без промедлений, а урюкам пришлось бы долго еще ждать своего нгуаби, не распахнись в этот миг скрипучая дверь, впуская в хижину девушку, закутанную в кусок синей ткани. Миг-другой она мялась на пороге, отводя глаза, но ведь ей же было назначено вождем явиться в этот час, и потому не стала пришелица исчезать. Напротив – кинулась в ноги Дмитрию, приподняла круглое, блестящее от слез лицо.
– Нгуаби, прикажи Н'харо! Пусть возьмет меня в жены!
Дмитрий оторопел.
– Что-что?
Рот девушки скривился, жалко и обиженно.
– Я хочу быть его женой. Прикажи ему, и поскорее! Мне нельзя ждать. Мне уже много лун…
– Э-э… – взгляд нгуаби затравленно метнулся к вождю, требуя помощи. – Ты бы уж как-нибудь сама, а?
Девушка всхлипнула.
– Я пыталась. Он сильнее. Только ты сможешь заставить его…
Гдламини глядела в сторону, изо всех сил притворяясь не заинтересованной. Приходилось выкручиваться самому.
А как?!
– Послушай, Атали, – очень осторожно начал Дмитрий. – Я же не Тальяско! Я не могу заставить Н'харо полюбить тебя. Это зависит только от вас двоих, понимаешь?
Девушка неверяще затрясла растрепанной головой.
– Нет, нет! Ведь ты же – тхаонги! Ты все можешь! Ты можешь превратить ттай в струйку воды и остановить стрелу в полете. Заставь же Н'харо! Прикажи ему!
Она подавилась рыданием и распростерлась на полу, щенячьи тычась в ноги Дмитрию. На сей раз Гдламини не стала отводить глаза.
– Глупая! – голос был нежен, словно вождь обращалась к лучшей подруге. – В делах любви бессилен даже сам Тха-Онгуа. Нужно рассчитывать только на себя. Попробуй, милая!
Круглое личико просительницы сморщилось, сделавшись совсем детским.
– Я пыталась, мвами! Но он только наслаждается моей дкеле, а потом снова плюет на меня. Помоги мне, о вождь! – о Дмитрии девчушка, кажется, забыла. – Ведь ты сама женщина…