Сага воды и огня, стр. 9
Потягивая пиво из маминой фарфоровой кружки, Рудольф Бруннер неторопливо размышлял. Жить можно; главное – не желать зла другим, чтобы другие не желали зла тебе. Вот и весь секрет! Покладистый парень пролезет в любую дырку. Вот ведь и рыжики: дикари дикарями, а взгляни ближе – ребята хоть куда, не чета боснийским бандюгам. И выпить не дураки, и с бабой не теряются. И никакой зауми, что главное! Бруннер с ними быстро сговорился, особенно с Хальфданом. Вот парень! Такой не пропадет в голодуху. На той неделе Руди затащил громилу к себе и они чертовски славно повеселились, особенно когда подключились котяшечки из группы «Валькирия». А любопытно, какие глаза сделал бы герр Роецки, загляни он в тот вечер на квартиру коменданта!
Куда там! Не сунется. Отношения с директором сложились прескверно, и плевать… Он, Рудольф Бруннер, штандартенфюрер СС, может назвать педика педиком в лицо, и пусть ему будет хуже. А то, что барон из этих, – тут Руди готов заложить свою бессмертную душу и век пива не пить. У него на такую мерзость особый нюх. Навидался. И вообще, фон этот самый с придурью, самую малость, однако заметно. Как это он над жмуриками в лодках стоял? Смердит, как на помойке, то ли мочой воняет, то ли не разобрать чем – а этот козел слезами обливается. Нет, право слово, ну педик же! Иное дело, скажем, профессор Бухенвальд: солидный человек, уважительный. И супруга у него приятная дама, жаль, что сердцем хворает. Ну, так уж всегда: хорошим людям вечно не везет.
Нарушив медленные мысли, за окном ударил колокол. Один. Два. Три. Четыре. Шестнадцать ноль-ноль. Личное время. Рыжие парни отобедали и сидят сейчас, небось, на камнях под часами. Дались им эти часы! От катера уже не шарахаются, к радио привыкли, а часы никак в толк не возьмут. Дети и дети.
Штандартенфюрер выбил пробку из восьмой бутылки и направил в кружку тугую светло-желтую струю. Это когда ж Хальфи придет? Ага, к семи, договорено так. С валькириями тоже разговор был, подойдут. Мне, значит, Лорхен, а Хальфи, как в тот раз, двоих. Или сразу уже четверых заказывать, чтоб без мороки? Ладно, там поглядим, в конце концов. Лора сбегает, позовет, далеко, что ли…
Рудольф Бруннер крепко надеялся на сегодняшний вечер. Под пивко с Хальфданом можно будет, наконец, поговорить серьезно. Хватит играть кретина! Там, в Берлине, зря надеются, что Бруннер обслужит начальство и утрется. Нет уж! Он, добряк Руди, никогда не давал себя в обиду, а теперь и подавно не даст. Скоты! Устроили бойню на весь мир, нагадили – и в кусты? Как заведено? Ясно. Они-то ноги унесут, да так, что не достанешь. У кайзера научились. А отвечать простым парням. Вот только Руди-Муди не «бедняжка Фриц» и с ним такие штучки не пройдут! Много ума не надо, чтобы понять, кому это нужны телохранители по классу «А». Тем более, если Роецки каждый вечер перед рыжиками концерты устраивает. Вокруг портретов заставляет плясать! А на портретах-то – фюрер, папка родной, и начальничек наш, мразь очкастая, и вся свора. Да не просто так, а под рыжиков одетые. А одежка-то, кстати, где? Да здесь же она, в первом блоке, за оружейной! И какие выводы из всего этого?
То-то, братцы. Вы, ясное дело, на Руди плюете. А зря!
Справедливости ради отметим, что самому Рудольфу такие выводы делать было все же не по разуму. Очень помогли неспешные беседы за чашкой чая с профессором Бухенвальдом; фрау Марта пекла к приходу гостя замечательные крендельки с тмином и накладывала в розетку побольше варенья. Ешьте, Руди, ешьте, наш Калле так любит этот сорт, если хотите, я запишу рецепт для вашей матушки. Руди искренне привязался к старикам и с постоянным сожалением думал о пометке «икс» в их личных делах. Чету Бухенвальд надлежало ликвидировать немедленно по завершению операции. Нет уж, пусть живут милые люди. У Руди-Муди иные планы. Он не намерен еще раз наведаться в Боснию, но уже в тюремном вагоне. А ведь могут еще и летчиков припомнить… эти сволочи англосаксы злопамятны, а шило в мешке не утаишь, свидетели остались. Нет уж, не надо! Зачем висеть, если можно без этого обойтись? Вождики смыться хотят? Сколько угодно! Но только вместе с Руди. Как там Роецки блеял? «И фюрер возглавит мир, и мир станет германским!». Пожалуйста. Меня ваши дела не касаются. Но жить хочу и буду. Я ни в чем не виноват. А что приказы исполнял, так все исполняли. Вот Роецки ваш, чистюля чистюлей, а загляните к нему в кабинет… Бр-р-р… Да меня б там на второй день удар хватил!
Итак, решено: он переговорит с Хальфи. Тот, вроде, по корешам с шефом ихним, этим самым Хохи (тоже, кстати, скотина: ходит надутый, ни здрасте, ни до свиданья, второй Роецки; может быть, тоже из той публики?) Плевать! Мне с ним не жить, мне б только там, у рыжиков оказаться. Пригожусь. Устроюсь как-нибудь. Что, Руди Бруннеру больше всех надо, что ли?
После пяти ударов и еще одного Бруннер поднялся и заправил койку. Семнадцать тридцать. С минуты на минуту Лорхен подойдет. Все же вечеринка какая-никакая, приготовить нужно. Да и размяться не грех для разгону. Руди-Муди, понятно, не жадный, но рыжики совсем обнаглели: что ни вечер, тянут девок в кусты, да если бы еще по одной на брата, так нет же, во вкус вошли. А о людях подумать – мозгов не хватает. Мало того, что охранника без баб звереют, так еще и коменданту раз в неделю перепадает, разве что Хальфи притащит, как тогда…
Ага. Стучит. Умница Лорхен, кошечка Лорхен… иди сюда, моя девочка… Вот так. М-м-м-м. Хорошо тебе? Соскучилась по старому Руди? Вот и ладно, лапушка, вот и чудненько. Еще немножечко… а это что за синячище? А-а… ну, свиньи, что со свиней спрашивать…
Так. Хватит. Оставим кое-что на потом. Семь уже, сейчас Хальфи придет. Что у нас есть? Шнапс для рыжика, это само собой, шампанское для девочек, святое дело, дюжинка пива, как положено. Полный арсенал. Будем ждать…
Хальфи так и не соизволил явиться. До трех ночи Руди рассеивал досаду, затем отключился и проснулся лишь тогда, когда по лицу хлестнуло брызгами щепок и стеклянным крошевом. За окном стреляли. Еще не успев понять, что происходит, Бруннер скатился с койки и увидел, как ползет по стене, мучительно изогнувшись, Лорхен; рот ее был распахнут в беззвучном вопле, синие глаза выцветали с каждой секундой, коротенький фартучек набухал красным, а в руках как-то очень ровно держался поднос и над чашечками вился медленный прозрачный дымок.
С берега били по окнам. Подобные штучки были знакомы: боснийские бандиты обожали расстрелять в упор честно отдыхающего солдата и подло уйти в горы. Но здесь? Тонко звякнуло стекло: Лорхен, наконец, упала, и капли горячего кофе обожгли порезы на щеках Рудольфа. Впрочем, боли не было. Не до того. Стараясь не высовывать голову выше подоконника, штандартенфюрер дотянулся до стула, сорвал со спинки автомат и, всем телом распахнув дверь, кинулся вниз по лестнице к выходу, где уже ни на секунду не стихала перестрелка…
9
Уже полную луну сражался свет с мраком, изгоняя его с моря богов, а мы обитали в чертоге Валгаллы и все было там так, как говорят саги, и сверх того многое увидели мы, о чем неведомо мудрейшим из скальдов: ведь с чужих слов слагают они кенинги в ожерелья песен, мы же узрели воочию. Знаком нам стал круг небесный не луже Гьюки-фиорда, был же он такое: холмы, заросшие кустарником, и луг под холмами; меж морем и лугом берег, усыпанный камнями до самой пристани, где прыгала на волнах железная ладья. У подножия холмов высился чертог; поодаль дома ансов теснились, числом два больших и один малый, обитель Мунира; и еще один, облитый каменной кожей, серой, как рассвет. Загон же для рабов, быстрому грому обреченных, в счет не беру, ибо опустел он к исходу луны.
Невелик был фиорд и мало ансов насчитал я; Мунир и Брун властвовали тут в отсутствие Одина, под рукою же их ходили ансы-воины с быстрыми громами на ремнях, числом дважды по десять и еще пять, да еще один, что обитал на страж-башне. И валькирии подчинялись воле Бруна; было же дев семь десятков без двоих. И юные служители, чьи накидки цвета вечерней волны: эти внимали словам старца без волос. Спросили Бруна: «Кто старик сей?» Брун же ответил: «Страж двери».