Хроники Вторжения, стр. 51
– Можешь выходить, русс. Смотри, если сам не выйдешь – они тебя вынесут на руках.
Я открыл дверцу джипа. Я ощущал себя Армстронгом, делающим первый шаг на лунную поверхность. Я напрягся и вдохнул марсианский воздух. Блаженный аромат, воздух блаженных, божественный эфир. В нем была радость, в нем был полет, в нем было обновление. Я ступил на траву, я хотел упасть в эту траву, широко раскинув руки, уткнуться в нее лицом. И плакать, плакать до изнеможения. Я стал легким, тело мне больше не мешало, я стал прозрачным, я стал тончайшей сладкой мелодией. Мне чудилось, что сейчас я поплыву, полечу над бархатной травой, усеянной невозможно нежными цветами.
Не сразу я осознал, что марсианцы тискают меня в своих объятиях, хлопают по плечам, по спине. Девушки шальной красоты прижимаются, гладят волосы и руки. И все они напоминают мне озорных, но добрых детей.
И вдруг я услышал те самые серебрянные колокольцы. И вновь я оказался в том невероятном пространстве, где так много свободы, что можно сойти с ума. Передо мной возникли двое марсианцев: юноша и девушка. Я одновременно слышал и понимал каждого из них. И каждому одновременно отвечал. Девушка поздравляла меня с прибытием в обитель блаженных. Предлагала мне свою близость, что ли. Точнее близкую, доверительную дружбу, той степени близости, которая на далекой Земле бросает двоих в объятия страсти, словно во врата вечности. Но после физической близости приходит рассвет, и наступает усталость.
Настоящая, открывающая неведомые дали, близость оказывается недостижимой.
Юноша весело рассказывал о довольно-таки неприятных вещах. Он искренне радовался тому, что я, в отличие от него, прибыл на Марс задолго до смерти. У меня теперь куча возможностей. Я смогу использовать полностью свое астральное тело, один к одному отобразив его в лебесную структуру. А вот он был взят, – именно взят, один из старейших остановил время, и пуля, вылетев из револьвера, замерла у виска, – в тот момент, когда нажал курок, чтобы кровью смыть позор семьи. Как это было нелепо и смешно! Разве мы рождены, чтобы мучаться такими мелкими, ничтожными пустяками? Мы рождены быть творцами. Но поднять голову могут лишь единицы. И этих немногих почти невозможно уговорить перебраться на Марс. Большинство сюда привела смерть. Как и его. Марс побеждает смерть.
В голове моей поплыло что-то, словно рябь по воде.
Серебрянные колькольцы смолки. Я смотрел на друзей-марсианцев как на родных людей. Хотелось прижать их всех, расцеловать. И играть с ними в одну бесконечную игру, без забот и печалей земных.
Почему-то я знал, что для этого мне надо всего лишь войти в сверкающий огнями кристалл, взметнувший свои грани за спинами марсианских братьев и сестер.
Я слышал мысли-слова, обращенные ко мне: "Это наш роддом. С него начинается новая жизнь".
И я пошел к блистающему кристаллу. "Я тебя встречу, когда выйдешь из роддома, русс", – услашал я перса. Голос прозвучал прямо в моей голове.
Когда входишь в кристалл – кажется, что входишь в свет…
VII
В этот же день, день чудесного путешествия Викулы, полковник и Эдуард дежурили у аппаратуры слежения. В свое время Эдуард установил ее на квартире у полковника.
Утренний звонок Романа был успешно перехвачен. Когда Викула спросил Романа, не марсианин ли тот, Эдик выругался, а полковник невозмутимо прокомментировал:
– Похоже, Эдуард, наши усилия пропадут втуне.
По экрану осциллографа медленно перемещалась зеленая точка – это Викула ехал в метро на встречу. Чудо-браслет работал исправно. Полковник курил одну за другой. Эдуард налегал на кофе.
Неожиданно зеленая точка сделалась большой, замигала, затрепетала как бабочка крыльями и исчезла.
– Заглушили… – разочарованно произнес Эдуард.
Со звуковым каналом тоже было неладно. После уличного шума раздалось звонкое птичье пение – это Викула вошел в кафе "Пегас",затем вдруг пошла трансляция радиостанции "Маяк".
Эдуард еще пытался бороться – настраивал канал, искал сигнал, потом полез в схему. Полковник, понаблюдав, лишь махнул рукой:
– Бесполезно, Эдуард. Они нас вычислили. Глушат.
Эдуард потер ладонью залысину на голове:
– Можно поехать, понаблюдать. Посмотреть на их лица.
– Не советую, майор. Роман – страшный человек.
Эдуард поднялся и сказал:
– Надо ехать.
– Я никуда не поеду. Погони не для меня. И потом, что мы можем изменить?
Эдуард припарковался за углом дома, в котором находился «Пегас». Вышел на бульвар, сел на лавку напротив кафе. Окна закрывали гирлянды растений, наверное, плюща, и сквозь них Эдуард увидел перса. Тот смотрел прямо на него. Эдуард за плющом не видел ни Викулы, ни Романа и не знал, что юноша, который смотрит сейчас на него, сидит за одним столом с Викулой. А потом на него накатила дремота. Провалился в сон.
Очнулся словно от толчка. Солнце бьет прямо в лицо, и не понять куда и зачем его занесло. "Викула!" – всплыло в голове.
Эдуард бросился к дверям кафе. Стремительно ворвался внутрь. Немногочисленные посетители недоуменно смотрели в его сторону. А Викулы не было. "Вот и все. Зачем меня, холера, на лавку понесло? Сразу надо было сюда! Если бы сразу…"
Вечером в квартире Колокольниковых раздался звонок.
– Алло, можно Викулу?
– Викула в отъезде, – ответила Ириша. – Можно узнать, кто его спрашивает?
– Это его друг, Грязев Эдуард.
– Это вы его приглашали на рыбалку?
– Я.
– Тогда я должна вам выговорить. Вы же хорошо знаете, что ему пить нельзя. У него же очень больная печень. После вашей рыбылки у него был страшный приступ. Пришлось давать «ношпу». Вы же взрослый человек…
Ирина говорила с искренним возмущением. Но "вы же взрослый человек" произнесла с интонацией обиженного ребенка. Эдуард усмехнулся. Она, папина-мамина дочь, лишь недавно начав жизнь "взрослого человека", все еще делила мир на взрослых и всех остальных.
– Ради бога, Ирочка, простите уж великодушно. Знаете как бывает в мужской компании? Больше этого не повторится…
– Во-первых, я вам не Ирочка. А во-вторых, я хочу вас предупредить…
– Считайте, уже предупредили, – перебил Эдуард. – Скажите, Ирина, а куда он уехал?
– В Англию, – с ноткой превосходства сообщила она. – На месяц в командировку.
– Он вам так сказал?
– Они заехали с Романом Викторовичем. Издательство, благодаря хлопатам Романа Викторовича, предоставило поездку в Англию.
– Ах, издательство, ну-ну.
– Представьте себе. Что вы еще хотели узнать?
– Не обижайтесь, бога ради, Ира. Я уже все узнал, и даю самое честное слово не спаивать больше нашего драгоценного Викулу.
– Ладно уж, так я вам и поверила. Пейте, конечно, но ведь всему надо меру знать.
– Вы правы. До свидания, Ирина.
Эдуард повесил трубку.
– В Англию, говорит, укатил. На месяц.
– Вот видите, – не моргнув, ответил полковник, словно именно это и ожидал услышать, – наш план сработал.
Эдуард только усмехнулся в усы.
На Землю Викула вернулся через три недели. Что с ним было в кристалле-инкубаторе, он не помнил. Вошел в поток света – и все, растворился. Потом так же внезапно появился из света.
Вышел из роддома. Посмотрел на руку – что оно такое, лебес? Рука была все та же, с теми же волосами, родинками и шрамом на тыльной стороне кисти. Даже ногти отросли.
"Мое – не мое. Главное, чтобы тело по-прежнему служило мне, – подумал он, – а лебес, вещество – не один ли черт?"
Его и в самом деле не очень волновала замена тела. "Не волнует, ты смотри, – снова подумал он. – Наверное это и есть полная задница. Интересно, что еще теперь меня не волнует?"
Его встречали пятеро марсианцев. Не успел он рассмотреть их лиц, как пейзаж долины сменился странным видом. Этот мир, или эта его новая грань, оказывается, был многослойным. По-земному голубое небо, прямо в нем струились светящиеся облака, проструивались друг через друга. Водили хороводы деревья, а рядом с ними полыхали языки зеленого пламени – другая материальность деревьев. Были и здания, странной, попираюшей закон тяготения архитектуры. Белые и розовые, выбрасывающие далеко вверх стрелы башен; где-то очень высоко они вдруг распускались веером арок, дуг, волнообразных лепестков. Реки здесь текли-вились снизу-вверх и наоборот, сверху-вниз, вовсе не ведая ни верха, ни низа, окутанные легким туманом, то серебристым, то сиреневым. Из тумана выныривали стаи птиц, а может быть, это брызги воды становились птицами. И повсюду возникали разноцветные сполохи – так марсианцы обозначали свое присутствие в этом мире, или в этой его грани.