Полынь и порох, стр. 13
– Молодец, Леха! – просиял Мельников. – Пусть эта свора нас боится, так-разэтак, а не мы их. А, Пичуга?
Шурка решительным жестом поправил очки:
– Как я понимаю… э-э… никто из нас сейчас в Петроград не побежит. Мы, извините, должны составить план, набраться опыта, освоить оружие… Все требует подготовки. Но в одном я поклясться готов: как только возможность уничтожить хотя бы одного комиссара мне… э-э… представится, я намерен ею воспользоваться. Помните мушкетеров? Один за всех…
– …И все за одного! – хором повторили Алешка и Серега, скрещивая над столом сжатые в кулаки руки.
Сидели, пока не кончились деньги. Часов около шести отяжелевшая троица высыпала из заведения под тусклые фонари Базарной улицы. Около рынка повернули на Платовский проспект.
Народ вальяжно расхаживал по улицам. В освещенных окнах ресторанов виднелись компании, поднимающие тосты.
– Жируют сволочи, словно никаких большевиков и нет, – пробурчал Мельников. – А на фронт идти некому. Карабугазгол какой-то! Вот бы долбануть по кабаку из гаубицы, так-разэтак, – в момент повылетали бы!
– Не боись, Серега, еще долбанут! – рассмеялся тогда Алешка. – Может, тогда эти любители ликера свой пафицизм забросят.
– Па-апрошу к терминам относис-ся серьезно, – погрозил пальцем у себя перед носом Пичугин. – Не паф-фицизм, а пацифизм-м!
Грамотея пора было доставлять домой. Перекинувшись для порядка в снежки, друзья отправились провожать Пичугина.
«Эх, вот и долбанули!» – вздохнул про себя Алексей, в последний раз бросая взгляд на город, в котором оставались его детские мечты, его родители, его юношеская любовь. Улино лицо так и стояло перед глазами.
«Ульяна… Такая красивая, и с этим…»
Ему не верилось, что девушка-мечта с чистым, взволнованным взглядом, пусть немного капризная (а какая барышня не капризничает?), может иметь отношение к изменнику-подъесаулу.
«Нет, наверное, они случайные знакомые, – решил Алешка. – Вернусь обратно – обязательно все узнаю».
На рассвете, на подходе к Старочеркасской, партизан нагнал конный разъезд. Казаки, стерегущие подступы к станице, близко не подъезжали, недоверчиво рассматривая вооруженную группу.
Наконец решив, что столь пестрая пешая компания не может быть авангардом какой-либо из противоборствующих сторон, направили коней к путникам.
Поговорив с дружинниками, еще не знавшими про оставленный штабом Походного атамана Новочеркасск, усталые партизаны пошли разыскивать станичное правление – оно же штаб местного ополчения.
– Хлопцы, скажите помощнику атамана, что я вас пропустил! – крикнул вслед молодой урядник, привстав на стременах. – Бог даст, еще погутарим!
Несмотря на ранний час, помощник атамана был на месте. Он и несколько стариков горячо спорили, отправлять ли наскоро сформированный из местных казаков отряд к Корнилову или нет.
– У нас в сторожевом охранении и сотни не будет! – доказывал старикам помощник – войсковой старшина. Что мне ваш сход? Оборонять станицу от красных вы, что ли, будете?
– А ты не шуми. Коли нужда будет, так и старики вооружатся. Старый конь борозды не портит! – отвечал ему ветеран с полной колодкой «Георгиев». А сход в смуту – закон, и ты его не замай!
– Мы с большаками пока не в ссоре, мабуть, и обойдется. А так и Корнилову подмогнем, и хаты свои сохраним, – убеждал другой старый казак.
– А как Корнилов с Алексеевым на Кубань уйдуть, а не в Зимовники, тоды чего? – упирался старшина. – Покладут там молодых почем зря. Тута хоть земля своя, донская…
– Господин войсковой старшина, к вам партизаны с Новочеркасска, полковника Чернецова, царствие ему небесное, отряда, – доложил казак-часовой.
Выслушав вошедших юношей, помощник покачал седеющей чубатой головой:
– Нешто можно так… Позор! Срам на все казачество! Один атаман сам себя порешил, другой утек и город сдал, людей покидав. Срам!
И, оборотясь на портрет Платова, висящий на стене, горестно заметил:
– Бедный Матвей Иваныч! Небось трижды в гробу перевернулся!
Определив партизан на постой и велев накормить, правление порешило отправить их завтра поутру вместе с делегацией Старочеркасского круга в Ольгинскую.
Круг приговорил нескольким уважаемым станичникам ехать в штаб Добровольческой армии и узнать доподлинно, куда собирается вести «своих кадетов» Корнилов. От этого зависело, даст казаков станица или нет.
Глава 6
«…Но особенно сильно меня поразил тот резкий контраст настроений здесь, в штабе Походного атамана, и в партизанском общежитии: у партизан – молодежь, глубокая вера, ни тени робости или сомнения, радужные надежды на будущее и полная уверенность в конечный успех, здесь же – старшее поколение с парализованной уже волей, охваченное черным пессимизмом отчаяния и крепким убеждением, что борьба с большевиками обречена на неудачу.
Наблюдая настроения в общежитии, я убеждался, что идеологические порывы вели молодежь к самопожертвованию и что боевая тактика большевизма, сопровождаемая всюду небывалыми жестокостями, вызвала горячий протест прежде всего со стороны молодых, поколение же более зрелое остановилось как бы на распутье…»
Из дневников очевидца
Тяжело нагруженные подводы натужно скрипели, время от времени позвякивала амуниция сидевших на ящиках матросов. Половина отряда шла пешком, время от времени меняясь со своими товарищами. Ленточки бескозырок с надписями «Слава» и «Цесаревич» трепетали на мокром, с моросью, февральском ветру.
Хутора на ведущей в сторону Ростова дороге решили не обходить. Здешнее население пока открыто не выказывало неприязни ни красным, ни белым, занимая позицию незалежности своих куреней от любой власти.
Колеса видавших виды телег, провожаемых настороженными взглядами редких хуторян, расхлябанно переваливались через топкую грязь выбоин.
Матросов откровенно побаивались. Оторванные от семьи и дома крепкие иногородние мужчины – олицетворение бурной неуправляемой стихии – вызывали почти физическое отторжение у казаков, людей так же не робких, но ставящих выше всякого закона свой патриархальный уклад.
За околицей Большого Лога Ступичев спрыгнул на землю. Разминая ноги, Валерьян зашагал рядом с первой подводой, на которой ехали Бугай и Доренко.
– Думаю, в Аксайскую соваться не стоит. У тамошних казаков на днях Корнилов с «кадетами» гостил, когда за Дон уходил.
– Верно, на рожон чего лезть, – оглянулся на своих Доренко, дымя самокруткой, – и так четверых братков «на берег списали».
Бугай мрачно кивнул. Доренко хлопнул по колену:
– Эх, жаль Пантелея. Вот морская душа – с японской на «Цесаревиче»! И отписать некому: жинка евойная тож померла, от холеры, сказывал.
– А у тебя дети есть? – поднял лицо Бугай.
– А кто ж его знает, – прищурился собеседник, – может, и есть. Да только семья моя – это я сам да революция.
Он полез в «сидор» и вытащил из него бескозырку.
– На вот, Иваныч, это от Пантелея. Носи, братва не против. «Цесаревич» «Славы» не хуже, одно слово – Балтика.
Вдруг Ступичев поднял руку: «Стой!»
Из балки показались верховые. Казаки гнали что есть мочи. Вслед прогремело несколько выстрелов. Пули свистнули, и один из преследуемых завалился назад. Выскочив прямо на обоз с моряками, всадники метнулись в сторону, обходя его полем.
Через минуту из низины вылетел эскадрон. Часть людей в серых укороченных шинелях и солдатских папахах без обычного в таких случаях свиста и гиканья пронеслась мимо изготовившихся к стрельбе матросов. Вторая половина, во главе с человеком в кожанке и полевой фуражке, осадила коней у обоза и взяла его в кольцо.
– Здравствуйте, Валерьян Николаевич! – поздоровался командир конников, не обращая внимания на матросов Бугая. – Спешу осведомиться о вашем драгоценном здоровье. Что, рука побаливает?
– Спасибо, товарищ Рудас, побаливает. Да только кому-кому, а вам бы я свое здоровье не доверил. И что это ваши латыши казачков по округе гоняют? Да еще в гордом молчании?