Паровой дом, стр. 35

— Вперед, вперед! — ревел капитан Год.

И стальной гигант все шел вперед, он протащил трех громадных зверей, упавших набок, шагов двадцать, и как будто и не заметил этого.

— Ура! Ура! — кричал капитан Год, не владея уже собой. — К этим слонам можно присоединить весь сарай его светлости; все же для нашего молодца это не будет тяжелее перышка.

Полковник Мунро сделал знак рукой, Банкс закрыл регулятор, и аппарат остановился.

Три слона его светлости представляли жалкий вид, не зная, куда девать хоботы, вздернув кверху ноги, они барахтались, как гигантские жуки, опрокинутые на спину.

Раздраженный и пристыженный принц ушел, не дождавшись даже конца опыта. Трех слонов отпрягли. Они приподнялись, очевидно униженные своим поражением. Когда они проходили мимо стального гиганта, самый большой, несмотря на своего вожатого, преклонил колена и поклонился хоботом нашему слону, как принцу Гуру-Сингу.

Четверть часа спустя индус «камдар», или секретарь его светлости, принес полковнику мешок с четырьмя тысячами рупий — проигранное пари.

Полковник Мунро презрительно бросил мешок, сказав:

— Прислуге его светлости!

После чего спокойно направился к паровому дому. Нельзя было лучше отделать высокомерного принца, который так надменно оскорбил нас.

Так как стальной гигант был запряжен, Банкс тотчас подал сигнал к отъезду, и среди громадной толпы восхищенных индусов наш поезд отправился в дальнейший путь, и мы довольно скоро, при повороте дороги потеряли из виду сарай принца Гуру.

На следующий день паровой дом начал подниматься на первые уступы, связывающие равнину с подножием границы Гималайских гор. Это было пустой забавой для нашего стального гиганта, которому двадцать четыре лошади, заключенные в его недрах, позволили без труда бороться против трех слонов принца Гуру-Синга. Он легко поднимался по восходящим дорогам этой области, так что не было необходимости увеличивать нормальное давление пара.

Действительно, любопытное зрелище представлял колосс, изрыгающий искры и с пыхтением тащивший две громадные колесницы. Зазубренные ободья колес врезывались в гравий, который скрипел, осыпаясь.

Надо признаться, наш тяжелый зверь оставлял после себя глубокие рытвины и портил дорогу, уже размокшую от проливных дождей.

Как бы то ни было, паровой дом поднимался мало-помалу; панорама расширялась сзади, равнина уходила вниз, к югу, горизонт, развертывавшийся все более и более, отдалялся на необозримое пространство. Эффект был еще заметнее, когда в продолжение нескольких часов дорога шла под деревьями густого леса.

Это восхищение, прерываемое остановками более или менее продолжительными, смотря по обстоятельствам, и ночлегами, продолжалось не менее семи дней, с 19 до 25 июня.

— С терпением, — говорил капитан Год, — наш поезд дойдет до самых высоких вершин Гималаев.

— Не будьте так честолюбивы, капитан, — ответил инженер.

— Дойдет, Банкс.

— Да, Год, дошел бы, если бы скоро не прекращалась проезжая дорога и если бы мы могли взять с собой достаточно топлива, которое он не найдет уже на ледниках, и воздуха, которым можно дышать, а его не будет на высоте двух тысяч сажен над уровнем моря. Да нам и ни к чему переходить за обитаемый пояс Гималайских гор. Когда стальной гигант достигнет средней высоты здоровой местности, он остановится в каком-нибудь приятном местоположении, на рубеже леса.

Наш друг Мунро перенесет свое калькуттское бенгало в непальские горы, и мы там останемся, пока ему будет угодно.

Место, где мы должны были стоять несколько месяцев, по счастью, было найдено 25 июня. В течение последних двух суток дорога становилась все менее удобной; стальному гиганту пришлось потрудиться, но он отделывался, только истребляя несколько больше топлива.

В эти дни поезд наш шел по пустынной местности; местечек и деревень более не встречалось, а если и виднелись, то какие-нибудь отдельные жилища, иногда фермы среди больших сосновых лесов, покрывающих южный хребет передних гор. Изредка встречавшиеся горцы приветствовали нас своими восторженными восклицаниями.

Наконец 25 июня Банкс в последний раз сказал нам: «Стой!» — и это слово кончило первую часть нашего путешествия в Северную Индию. Поезд остановился среди обширной прогалины, возле потока чистой воды, которой должно было хватить для всех потребностей кочевья на несколько месяцев. Оттуда взгляд мог обнять равнину миль в пятьдесят или шестьдесят в окружности.

Паровой дом находился тогда за триста двадцать пять миль от Калькутты, на две тысячи метров над уровнем моря и у подножия того Давалагири, вершина которого теряется в облаках, на высоте двадцати пяти тысяч футов.

Глава пятнадцатая. ТАНДИТСКИЙ ПАЛ

Надо оставить на некоторое время полковника Мунро и его спутников, инженера Банкса, капитана Года, француза Моклера и прервать на несколько страниц рассказ об этом путешествии, первая часть которого, включая маршрут от Калькутты до индо-китайской границы, кончается у подножия Тибетских гор.

Читатели помнят происшествие, случившееся при проезде парового дома через Аллахабад. Номер городской газеты от 25 мая сообщил полковнику Мунро о смерти Нана Сахиба.

Было ли достоверно теперь это известие, часто распространяемое и постоянно опровергаемое? После таких точных подробностей мог ли еще сомневаться сэр Эдвард Мунро и не должен ли он был отказаться от мести мятежнику 1857 года?

Пусть читатели судят сами.

Вот что случилось в ночь с 7 на 8 марта, в которую Пана Сахиб в сопровождении своего брата Балао-Рао, верных сподвижников по оружию и индуса Калагани покинул пещеру Аджунта.

Шестьдесят часов спустя набоб достиг узких ущельев Сатпурских гор, проехав Тапи, которая стремится к западному берегу полуострова возле Сурата. Он находился тогда в ста милях от Аджанта, в малопосещаемой части провинции, что пока обеспечивало ему безопасность. Место было выбрано удачно.

Невысокие Сатпурские горы возвышаются к югу над бассейном Нарбады, северная граница которого оканчивается Виндхийскими горами. Но если Виндхийские горы на 23o широты перерезают Индию от запада к востоку, составляя одну из больших сторон центрального треугольника полуострова, то Сатпурские не заходят далее 75o долготы и примыкают к ним у горы Калигонг.

Здесь, у входа в страну гондов, грозных племен древнего народа, находился Нана Сахиб. Территория в двести квадратных миль, народонаселение более чем в три миллиона — такова Гондвана, жителей которой Русселе считал еще в первобытном состоянии, всегда готовых к восстанию. Эта важная часть Индостана только номинально находится под владычеством англичан. Железная дорога из Бомбея в Аллахабад проходит через эту страну от юго-запада к северо-востоку, есть даже ветвь до центра Нангапурской провинции, но племена остались дикими, не поддаются цивилизации, с негодованием несут европейское иго. Словом, с ними трудно справиться в их горах, и Нана Сахиб это знал.

Здесь он искал убежища от английской полиции в ожидании момента, когда сможет поднять мятеж. Если гонды восстанут на зов набоба, мятеж мог бы быстро принять широкий размах.

На севере Гондваны, в горах, покрытых девственными лесами, живет народ бундела, коварный и жестокий, у которого все преступники ищут и легко находят убежище; там, на пространстве 28000 кв. километров, кучится народонаселение в два с половиной миллиона человек; там страна осталась варварской, там живут еще старые партизаны, боровшиеся против завоевателей под начальством Тантиа Сахиба; там появились знаменитые душители — туги, так долго наполнявшие ужасом Индию, фанатические убийцы, которые, никогда не проливая крови, убили бесчисленное множество людей; там почти безнаказанно совершали свои гнусные убийства шайки киндарьев; там кишат страшные дакоиты, идущие по следам тугов, — секта отравителей; туда же, наконец, укрылся сам Нана Сахиб, ускользнув от королевских войск, там он сбил с толку погоню, прежде чем отправился искать более верного убежища на неприступных вершинах индо-китайской границы.