Михаил Строгов, стр. 33
ГЛАВА XI. МЕЖДУ ДВУХ БЕРЕГОВ
В восемь часов вечера, как и надо было ожидать, судя по состоянию неба днем, глубокая тьма окутала всю окрестность. Молодой месяц еще не показывался. С середины реки берега не были видны. Их скалы сливались вместе с тяжелыми, низкими облаками, почти неподвижно висевшими над рекой. По временам с востока потягивал ветерок, но здесь, в этой узкой долине Ангары, все было тихо.
Разумеется, темнота как нельзя более благоприятствовала планам наших беглецов. Действительно, если татарские разведчики и разъезжали в эту пору по берегам Ангары, то паром, плывший по середине реки, мог легко остаться ими незамеченным. Также маловероятно было и то, чтобы татары заперли вход в Иркутск со стороны реки.
Они прекрасно знали, что русским нечего ждать помощи с юга, к тому же очень скоро и сама природа устроила бы с этой стороны преграду, сплотив морозом все эти льды между обоих берегов. На пароме царила теперь полная тишина.
С тех пор как они плыли вниз по реке, голоса странников совсем замолкли. Они продолжали еще молиться, но это был уже шепот, не достигавший берегов. Все лежали, и их растянувшиеся на плоту тела приходились почти вровень с горизонтальной линией воды.
Старик матрос, лежа теперь впереди помогавших ему мужиков, бесшумно отталкивался шестом от льдин. Этот плавучий лед был также большим удобством для наших беглецов. (К несчастью, ему впоследствии суждено было превратиться в непреодолимое препятствие на пути парома.) Плывя наряду с этими ледяными массами всех величин и всех форм, паром с толпою людей издали, да еще в темную ночь, мог сойти за одну из этих ледяных масс. Шум же, происходивший от столкновения льдин между собою, совершенно заглушал собой всякий посторонний звук.
Острый, пронизывающий насквозь холод заставлял жестоко страдать несчастных беглецов, не имеющих для защиты от него ничего, кроме нескольких веток березы. Они жались друг к другу, стараясь согреться и поддержать теплоту своего тела, чтобы потом легче перенести десятиградусный ночной мороз. Небольшой ветерок, начинавший дуть с гор, уже покрытых снегом, сделался вдруг резким и колючим.
Михаил Строгов и Надя, лежа позади всех, без жалоб переносили все эти страдания. Альсид Жоливе и Гарри Блэнт, поместившиеся около них, также довольно терпеливо разделяли со всеми общую печальную участь.
Ни те, ни другие не разговаривали теперь даже вполголоса. Все были поглощены переживаемыми минутами. Каждую секунду могло произойти какое-нибудь несчастье, какая-нибудь катастрофа, каждую секунду им грозила гибель и смерть.
Для человека, близкого к осуществлению своей цели, Михаил Строгов казался как-то странно спокоен. Он уже мечтал о той блаженной минуте, когда ему позволено будет наконец думать о матери, Наде, о себе самом! Он опасался только одного: чтобы под Иркутском их плот не затерло льдом, но и в этом случае он твердо решил действовать со свойственной ему смелостью и бесстрашием.
Надя, отдохнувшая после нескольких часов сна, тоже думала о том, что, что бы Михаил ни придумал для достижения своей цели, она заранее готова во всем помогать ему. Мысль об Иркутске вызывала в ней воспоминание об отце, и отец как живой восставал в ее памяти. Она представляла себе его в этом осажденном городе, вдали от любящих его близких людей, но, так как она в этом не сомневалась, воюющим с врагами со всем увлечением своего патриотизма. Через несколько часов, с Божьей помощью, она будет в его объятиях, она передаст ему последние слова покойной матери, и их ничто уже не разлучит. Если даже Василия Федорова не вернуть из ссылки, то дочь останется при нем. Затем мысль ее переходила к тому, кому обязана она будет встречей с отцом, к своему доброму, великодушному спутнику, к «брату», который по окончании войны уедет в Москву и которого она, быть может, никогда больше не увидит!..
Что же касается Гарри Блэнта и Альсида Жоливе, то оба они думали об одном и том же: что, во-первых, положение их было в высшей степени драматично, а во-вторых, что если бы все это в подробностях описать, то вышла бы замечательно интересная хроника. Англичанин, конечно, вспоминал при этом о читателях «Ежедневного Телеграфа», француз — о своей кузине Мадлене. В сущности же, оба страшно волновались и тревожились.
«Э, тем лучше! — рассуждал Альсид Жоливе. — Чтобы суметь заставить волноваться других, надо прежде самому все перечувствовать! Мне кажется, что по поводу этого существует какое-то знаменитое изречение, но, черт возьми, если я знаю его».
И своими зоркими глазами он старался проникнуть в густую темь, окутывающую всю окрестность.
Порою, однако, яркий вспыхивающий свет прорезывал ночную мглу и на минуту освещал скалистые берега Ангары, принимавшие тогда какие-то странные фантастические формы. То был лесной пожар или какая-нибудь догоравшая деревушка — зрелище, казавшееся еще более зловещим ночью, чем днем. Вся Ангара тогда, от одной горы до другой, со всем плывущим по ней льдом, освещалась красным заревом. Но опасность заключалась еще не в этом.
Несчастье другого рода грозило нашим беглецам. Они не могли предвидеть этого несчастья, главное, не могли спастись от него. Альсид Жоливе узнал о нем случайно и вот при каких обстоятельствах.
Лежа на самом краю парома, он нечаянно опустил руку в воду и вдруг ощущение чего-то липкого заставило его мгновенно отдернуть ее назад. Он поднес ее к лицу, понюхал и убедился, что вся рука была выпачкана в нефти. Да, положительно, на воде лежал целый слой нефти, и эта нефть плыла вместе с течением Ангары в Иркутск. Так неужели же и паром плыл по нефти, по этой горючей, так легко воспламеняющейся жидкости? Откуда же взялась эта нефть? Было ли это просто случайное явление природы или заранее подстроенная татарами хитрость? Неужели они собирались поджечь Иркутск, пользуясь такими средствами, которые между цивилизованными нациями даже не разрешаются законами войны? Задавая себе эти вопросы, Альсид Жоливе решил поделиться своим неожиданным открытием с англичанином, и оба согласились с тем, что лучше совсем умолчать об этой новой опасности, чем пугать и без того напуганных женщин и детей.
Известно, что почва Средней Азии, как губка, пропитана жидким светильным газом. В порту Баку, на границе Персии, на Апшеронском полуострове, в Малой Азии, в Китае, в Бирме существуют целые миллионы нефтяных источников. Это поистине страна масел, с которой в настоящее время может сравниться одна только Северная Америка.
В дни религиозных праздников, преимущественно в порту Баку, туземцы-огнепоклонники выливают в море нефть, которая, будучи легче воды, остается на ее поверхности. С наступлением ночи они зажигают светильный газ и любуются необыкновенным зрелищем огненного океана, то потухающего, то разгорающегося под порывами ветерка. Но что в Баку составляет одно только удовольствие, то на водах Ангары могло принести лишь несчастье.
Малейший недосмотр, малейшая неосторожность с огнем, и пожар во мгновение ока разлился бы по всей реке, до самого Иркутска. Собственно, на плоту неосторожности с огнем, конечно, нечего было бояться. Вся опасность заключалась в пожарах по берегам Ангары. Одной головешки, даже искорки, упавшей в воду, достаточно было, чтобы загорелась вся плывшая по реке нефть.
Тем временем паром быстро скользил среди льдин, все более и более сплачивающихся между собой.
До сих пор на берегах Ангары не показывался еще ни один татарский отряд; паром, как видно, еще не поравнялся с их аванпостами.
Но вот в десять часов вечера англичанину показалось, как будто по льдинам двигалась целая масса черных тел. Эти прыгающие тени быстро приближались к ним.
«Татары! «— подумал он.
И, проскользнув вперед, где лежал старик матрос, он указал ему на подозрительное явление.
— Это волки, — сказал тот. — По-моему, это лучше, чем татары! Но защищаться все-таки придется, а главное, защищаться без шуму!
В самом деле, беглецам приходилось бороться против этих диких хищников, загнанных сюда голодом и морозом. Волки почуяли добычу и атаковали паром. Битва казалась неизбежной. Женщины и дети собрались посредине парома, мужчины же, вооруженные кто шестом, кто ножом, кто просто дубиной, встали по краям, чтобы не подпускать близко зверя. Ни одного человеческого крика не было слышно, только вой волков оглашал воздух. Михаил Строгов, не желая оставаться без дела, взял также свой нож и, растянувшись на самом краю плота, стал, в свою очередь, бить волков куда попало. Журналисты не отставали от других. Защита велась храбро и неутомимо. Но главное, — все совершалось в глубоком молчании, несмотря на то что многие из мужчин были серьезно ранены. Между тем битва обещала еще не скоро кончиться. Волки все прибывали да прибывали, правый берег Ангары, должно быть, был весь покрыт ими.