Матиас Шандор, стр. 98
Пескад знал программу праздника, и это навело его на мысль сыграть в нём известную роль. Быть может, ему удастся пробраться в дом Сиди Хазама.
Как только закатилось солнце, с крепости прогремел пушечный выстрел – это был сигнал, которого с нетерпением ждали люди, собравшиеся у городских стен.
Доктор, Петер и Луиджи были оглушены поднявшимся вокруг шумом, ослеплены мириадами вспыхнувших огней.
Когда прозвучал выстрел, народ ещё ужинал. Турки и выдававшие себя за турок ели жареного барана или пилав из курицы, арабы, что позажиточнее, угощались "кускусом", а бедняки, у которых в карманах больше медных, чем золотых монет, утоляли голод похлёбкой из ячменной муки, сдобренной растительным маслом. Но всюду лился рекой «лагби» – сок финиковой пальмы, который, перебродив, доводит людей до буйного опьянения.
Через несколько минут после пушечного выстрела мужчины, женщины и дети, турки, арабы, негры уже бесновались без всякого удержу. Очевидно, их варварские инструменты обладали поразительной звучностью, так как их не мог заглушить даже рёв толпы. Всадники, подпрыгивая в седле, стреляли в воздух из ружей и пистолетов, ракеты и хлопушки грохотали, как артиллерийские орудия, среди шума и неразберихи, не поддающихся никакому описанию.
При свете факелов, под звуки деревянных колотушек и заунывного гортанного пения танцевал причудливо одетый негритянский вождь. На нём был пояс из громыхающих костей, на лице – маска демона, и он жестами увлекал за собой в пляс человек тридцать чернокожих, которые кривлялись и гримасничали в кругу женщин, судорожно хлопавших в ладоши.
В другом месте неистовствовали охваченные, религиозным экстазом пьяные члены мусульманской секты айсау. Они грызли дерево, глодали железо, наносили себе удары ножом, жонглировали раскалёнными углями, обвивали вокруг шеи змей, которые кусали им руки, щеки, губы, а фанатики с пеной у рта и выпученными глазами пожирали окровавленные хвосты пресмыкающихся.
Но внезапно толпа хлынула к дому Сиди Хазама, где её ожидало новое зрелище.
Там показывали чудеса силы и ловкости два акробата, один – огромного роста, другой – маленький и подвижной; зрители окружили их плотным кольцом, выражая своё одобрение громогласными криками "ура".
Это были Пескад и Матифу. Они избрали местом своих артистических подвигов площадку, расположенную всего в нескольких шагах от дома Сиди Хазама. Ради такого случая друзья вернулись к своему прежнему ремеслу ярмарочных акробатов. Соорудив себе костюмы из ярких арабских тканей, они решили завоевать признание этой необычной для них публики.
– Ты не слишком отяжелел? – спросил перед выступлением Пескад своего друга Матифу.
– Нет, Пескад.
– И ты пойдёшь на все, чтобы привести в восторг это дурачьё? Ничего не побоишься?
– Это я-то… побоюсь?!
– И ты готов грызть камни и глотать змей?..
– Варёных? – спросил Матифу.
– Нет… сырых?
– Сырых?!
– И даже живых!
Матифу поморщился, но всё же твёрдо решил, что, если понадобится, он съест змею, как рядовой член секты айсау.
Доктор, Петер и Луиджи, смешавшись с толпой, не теряли из виду обоих друзей.
Нет, Матифу не отяжелел. Он не потерял своей удивительной силы. Первым делом он положил на обе лопатки пять или шесть здоровенных арабов, которые рискнули вступить с ним в единоборство.
Потом оба акробата принялись жонглировать, чем привели публику в бешеный восторг. Особенно понравился номер с горящими факелами, которые перелетали из рук Пескада в руки Матифу, скрещиваясь, словно молнии, в воздухе.
А между тем зрители были весьма разборчивы. Среди них было много поклонников полудиких туарегов, "которые не уступают в ловкости наиболее свирепым животным этих широт", как говорится в заманчивой афише знаменитой труппы Бракко. Местные знатоки не раз аплодировали бесстрашному Мустафе, или человеку-пушке, прозванному также Самсоном пустыни, "которому английская королева велела передать через камердинера, чтобы он не повторял своего номера во избежание несчастного случая"! Но Матифу был неподражаем и мог не страшиться соперников.
Последнее упражнение вызвало бурные овации разноплемённой толпы, теснившейся вокруг европейских акробатов. Этот фокус, приевшийся на арене европейских цирков, ещё не был известен триполитанским зевакам.
Вот почему зрители, расталкивая друг друга, старались пробраться поближе к акробатам, «работавшим» при свете факелов.
Матифу держал перед собой обеими руками шест в двадцать пять – тридцать футов длиной, а Пескад с ловкостью обезьяны взобрался на его верхушку и балансировал там, принимая такие смелые позы, что шест клонился то в одну, то в другую сторону.
Однако Матифу казался устойчивым, как монумент, и лишь слегка переступал ногами, чтобы сохранить равновесие. Очутившись возле дома Сиди Хазама, силач с усилием поднял шест на вытянутых руках, меж тем как Пескад, встав в позу аллегорической Славы, посылал воздушные поцелуи публике.
Арабы и негры, вне себя от восторга, орали, хлопали в ладоши, топали ногами. Нет, никогда Самсон пустыни, бесстрашный Мустафа, отважнейший из туарегов, не достигал подобного совершенства!
В эту минуту со стен триполитанской крепости снова грянул пушечный выстрел. По этому сигналу сотни выпущенных на свободу аистов поднялись в воздух, и комья земли градом посыпались на равнину под пронзительные крики птиц, которым вторил внизу не менее оглушительный концерт людских голосов.
Праздник достиг своего апогея. Право, можно было подумать, что обитателей всех сумасшедших домов Африки собрали на равнине Сунг-Эттелате в Триполитании.
Только дом мокаддема оставался нем и глух в эти часы народного веселья, ни один из подручных Сиди Хазама не показался ни на пороге двери, ни на плоской кровле.
Но, о чудо из чудес! В ту минуту, когда аисты тучей поднялись над равниной, а факелы погасли, исчез и Пескад, точно он улетел в небесную высь вместе с любимыми птицами пророка Сулеймана.
Куда он делся?
Этот вопрос, очевидно, нисколько не беспокоил Матифу. Подбросив длинный шест, силач ловко схватил его за другой конец и принялся вертеть этой огромной тросточкой, как барабанщик своей палочкой. Исчезновение друга, по-видимому, казалось Матифу явлением вполне естественным.
Ошеломлённые зрители выражали свой восторг громовыми криками, которые были, наверно, слышны за пределами оазиса. Однако никто не усомнился, что ловкий гимнаст улетел вместе с аистами в их заоблачное царство.
Как известно, на толпу особенное впечатление производит то, чего она не может объяснить.
3. ДОМ СИДИ ХАЗАМА
Было часов девять вечера. Пальба, музыка, крики внезапно смолкли. Люди стали расходиться. Одни возвращались в Триполи, другие в оазис Менхие, третьи в соседние деревушки. Не пройдёт и часа, как равнина Сунг-Эттелате опустеет, затихнет. Убрав шатры, сняв лагерь, негры и берберы уже разбрелись в разные стороны по дорогам Триполитании, а сенуситы направились в Киренаику, в вилайет Бенгази, где они должны были сосредоточить свои силы под начальством калифа.
Только доктору Антекирту, Петеру и Луиджи не суждено было спать в эту ночь. С тех пор как исчез Пескад, они были готовы ко всему, и каждый занял наблюдательный пост у высоких стен дома Сиди Хазама.
Что же случилось с Пескадом? В тот миг, когда Матифу высоко поднял шест, Пескад одним прыжком перескочил на плоскую кровлю и очутился у подножия минарета, венчавшего жилище Сиди Хазама.
Ночь была так темна, что его не могли видеть ни со стороны равнины, ни из второго внутреннего двора, где собрались сенуситы, часть которых спала, а другая стояла на страже по приказанию мокаддема.
Пескад, естественно, не составил себе определённого плана действий, ведь смельчаку могло встретиться столько непредвиденного. Ему было незнакомо устройство дома, он не знал, где заключена Сава, находится ли она одна, или её охраняют, и хватит ли у девушки сил последовать за своим спасителем. Приходилось действовать наугад. И вот он сказал себе: