Матиас Шандор, стр. 57
Петер слышал. Петер понял. Ответить у него не было сил. Уста его судорожно сомкнулись. Охваченный ужасом и отвращением, он замер на месте. Его глаза с расширенными зрачками, казалось, созерцали бездонный мрак.
Это продолжалось лишь несколько секунд, в течение которых доктор сомневался – выживет ли пациент, подвергнутый им такой страшной операции.
Но Петер Батори был человеком несокрушимой воли. Ему удалось подавить все обуревавшие его порывы. Несколько слезинок скатилось по его щекам. Потом, опустившись в кресло, он покорно положил руки в протянутую руку доктора.
– Петер! – сказал тот ласково и многозначительно. – Для всего света мы с тобою оба умерли. Теперь я одинок в мире, у меня нет больше друзей, нет больше потомства… Хочешь быть мне сыном?
– Да… отец! – ответил Петер Батори.
И они обнялись, как отец и сын.
3. ЧТО ПРОИСХОДИЛО В РАГУЗЕ
Пока на Антекирте совершались описанные выше события, вот что происходило в Рагузе.
Госпожи Батори уже не было в этом городе. После смерти её сына Борику и кое-кому из их друзей удалось увезти её из Рагузы. В первые дни можно было опасаться, что несчастная мать потеряет с горя рассудок. И действительно, эта энергичная женщина стала проявлять признаки умственного расстройства, тревожившие докторов. При таких обстоятельствах госпожу Батори по совету врачей, увезли в деревушку Винтичелло, к другу её семьи. Здесь ей был обеспечен прекрасный уход. Но что могло утешить несчастную женщину, лишившуюся и мужа и сына?
Старый слуга решил не покидать её. Поэтому дом на улице Маринелла был наглухо заколочен, и верный Борик последовал за госпожой Батори.
Имя Савы Торонталь, которую мать Петера Батори прокляла, в их разговорах никогда не упоминалось. Они даже не знали, что её свадьба отложена на неопределённый срок.
Девушка находилась в таком состоянии, что её пришлось уложить в постель. Ужасный и к тому же неожиданный удар сразил её. Любимый ею человек умер… умер несомненно от отчаяния!.. Это его тело везли на кладбище в тот час, когда она выезжала из дому, чтобы заключить ненавистный ей союз!
Целых десять дней, то есть до шестнадцатого июля, Сава находилась в тяжёлом состоянии. Мать не отходила от больной. Но госпоже Торонталь не суждено было долго ухаживать за дочерью, ибо сама она немного спустя смертельно заболела.
О чём же разговаривали мать и дочь в эти долгие, томительные часы? Об этом легко догадаться. Среди рыданий и слез беспрерывно повторялись два имени: Саркани и Петер. Первое вызывало у них проклятия, а второе, ставшее теперь только именем, высеченным на могильной плите, вызывало неиссякаемые слёзы.
Эти беседы, – в которых Силас Торонталь никогда не принимал участия (он даже избегал встречаться с дочерью), – кончились тем, что госпожа Торонталь сделала ещё одну попытку воздействовать на мужа. Она хотела, чтобы он отказался от этого брака, одна мысль о котором вызывала в Саве отвращение и ужас.
Банкир остался непоколебим. Если бы он решал этот вопрос один, без давления со стороны, быть может, он и внял бы увещаниям жены, а то и сам одумался бы. Но сообщник имел на него огромное влияние, поэтому он наотрез отказался выслушать жену. Свадьба Савы и Саркани – дело решённое, и она состоится, как только улучшится здоровье девушки.
Легко представить себе, в какую ярость впал Саркани, когда произошло неожиданное осложнение, нарушившее его планы, как приставал он к Силасу Торонталю, торопя его со свадьбой. Конечно, это только отсрочка, но если болезнь Савы затянется, все его планы могут рухнуть. С другой стороны, он не мог не знать, что Сава питает к нему непреодолимое отвращение.
Но в какую лютую ненависть перешло бы это отвращение, если бы девушка узнала, что Петеру Батори был нанесён смертельный удар тем самым человеком, которого ей навязывают в мужья!
Саркани же был очень доволен, что устранил соперника. Он не испытывал ни малейших угрызений совести; казалось, ему были чужды человеческие чувства.
– Какое счастье, что этому парню пришла в голову мысль покончить с собой! – сказал он однажды Силасу Торонталю. – Чем меньше останется представителей рода Батори – тем лучше для нас! Право, само небо покровительствует нам!
И действительно, что осталось теперь от трёх семейств – Шандор, Затмар и Батори? Лишь одна старая женщина, дни которой сочтены. Да, казалось, бог покровительствует этим негодяям, и покровительство это скажется в полной мере в тот день, когда Саркани станет мужем Савы Торонталь, а следовательно, владельцем всех её богатств.
Между тем бог словно хотел испытать его терпение, ибо свадьба все откладывалась.
Когда девушка поправилась – по крайней мере физически – от страшного потрясения и Саркани стал опять настаивать на свадьбе, неожиданно заболела госпожа Торонталь. Здоровье этой несчастной женщины было окончательно подорвано. Да это и не удивительно, если вспомнить, в какой атмосфере она жила после триестских событий, узнав, что связала свою судьбу с негодяем! Затем последовала если не борьба, то во всяком случае хлопоты за Петера, имевшие целью хотя бы отчасти возместить вред, причинённый семейству Батори; но госпоже Торонталь ничего не удалось добиться, так как Саркани неожиданно вернулся в Рагузу, и банкир подпал под его влияние.
С первых же дней болезни госпожи Торонталь стало ясно, что жизнь её скоро оборвётся. Врачи считали, что больная протянет лишь несколько дней. Она умирала от истощения. Никакие средства уже не могли спасти её, не спасло бы её даже внезапное появление Петера Батори, если бы он встал из могилы, чтобы жениться на Саве!
Сава ухаживала за матерью, ни днём, ни ночью не отходя от её постели.
Как отнёсся к этой новой отсрочке Саркани – легко себе представить. Он осыпал банкира бесконечными упрёками, хотя Торонталь был бессилен что-либо изменить.
Долго так продолжаться не могло.
Двадцать девятого июля госпоже Торонталь стало как будто лучше.
Но это мнимое улучшение было вызвано лихорадкой, которая всё усиливалась, а через двое суток унесла её в могилу.
В предсмертном бреду с уст госпожи Торонталь срывались какие-то непонятные фразы.
Особенно удивляло Саву, что умирающая то и дело повторяет одно имя. Имя это было – Батори; но не Петера Батори вспоминала госпожа Торонталь, а его мать, которую она звала, которую умоляла о чём-то, словно терзаясь жестокими угрызениями совести:
– Простите!.. Госпожа Батори!.. Простите!..
Когда бред у больной на время прекратился, Сава спросила мать, что означают эти слова, но госпожа Торонталь в ужасе закричала:
– Молчи, Сава! Молчи!.. Я этого не говорила!..
Настала ночь с тридцатого на тридцать первое июля. Некоторое время врачам казалось, что миновал кризис и госпожа Торонталь начинает выздоравливать.
День прошёл без бреда, и все удивлялись неожиданному повороту в ходе болезни. Можно было надеяться, что ночь пройдёт столь же спокойно, как и день.
Но дело было в том, что незадолго до смерти больная почувствовала прилив какой-то странной энергии, какой в ней даже нельзя было подозревать. Примирившись с богом, она приняла какое-то решение и теперь только ждала момента, чтобы привести его в исполнение.
В эту ночь она настояла на том, чтобы Сава несколько часов отдохнула. Сколько девушка ни возражала, ей пришлось подчиниться матери, ибо больная твёрдо стояла на своём.
Часов в одиннадцать Сава ушла к себе в комнату. Госпожа Торонталь осталась одна. В доме все спали; кругом царило безмолвие, которое по справедливости можно было бы назвать "безмолвием смерти".
Оставшись одна, госпожа Торонталь встала с постели. И вот больная, которой трудно было шевельнуть рукой, без посторонней помощи оделась и села за письменный стол.
Тут она взяла лист почтовой бумаги, дрожащей рукой написала всего несколько слов и поставила под ними свою подпись. Потом она вложила письмо в конверт, запечатала его и надписала адрес: "Рагуза, улица Маринелла, возле Страдона. Госпоже Батори".