Матиас Шандор, стр. 46

– Дочь банкира… – повторил Саркани таким странным тоном, что доктор поневоле вздрогнул.

– Да, дочь Торонталя!

– Как же так? Она даёт волю своему сердцу, не спросясь моего согласия? – насмешливо продолжал Саркани.

– Тебя это удивляет? А между тем это так. Но ты ещё больше удивишься, когда узнаешь, за кого хочет выйти Сава Торонталь.

– Верно, какой-нибудь разорившийся дворянчик, мечтающий поправить дела при помощи миллионов тестя.

– Да, – сказала Намир, – молодой человек очень знатного происхождения, но без средств…

– И как же зовут этого нахала?

– Петер Батори.

– Петер Батори! – вскричал Саркани. – Петер Батори собирается жениться на дочери Силаса Торонталя!

– Успокойся, Саркани! – сказала Намир. – Что дочь Силаса Торонталя и сын Иштвана Батори влюблены друг в друга – для меня это уже не тайна. Но, быть может, Силас Торонталь и не подозревает об этом?

– Это он-то! Не подозревает? – переспросил Саркани.

– Очень может быть. Да он ни за что и не согласится.

– Кто знает? – возразил Саркани. – Силас Торонталь способен на всё… способен даже дать согласие на этот брак, – хотя бы для того, чтобы успокоить свою совесть, если только за эти пятнадцать лет у него пробудилась совесть. К счастью, я тут и постараюсь спутать его карты. Завтра же буду в Рагузе!

– Это хорошо, – одобрила Намир, видимо имевшая на Саркани большое влияние.

– Дочь Силаса Торонталя будет только моею, Намир, и благодаря ей я снова разбогатею.

Доктор узнал всё, что ему было нужно знать, и дальнейший разговор чужестранки и Саркани его уже не интересовал.

Один негодяй приехал сватать дочь другого негодяя и будет домогаться её руки. Вот он – суд божий! Теперь уже нечего опасаться за Петера Батори, ибо нависшую над ним опасность отведёт не кто иной, как его соперник! Итак, незачем вызывать Петера в Катаро, незачем увозить человека, который добивается чести стать зятем Силаса Торонталя.

"Пусть эти мошенники породнятся и заживут одной семьёй, – решил доктор. – А там мы посмотрим".

И он потихоньку ушёл, подав Матифу знак следовать за ним.

Матифу не спрашивал, почему доктор Антекирт собирался похитить пассажира с "Саксонии"; не спросил он и о том, почему доктор теперь отказывается от своего намерения.

На другой день, десятого июня, в девятом часу вечера двери парадной гостиной особняка на Страдоне широко распахнулись, и лакей громко доложил:

– Господин Саркани.

7. ОСЛОЖНЕНИЯ

Прошло уже четырнадцать лет, как Силас Торонталь покинул Триест и поселился в Рагузе, в роскошном особняке на Страдоне. Он был далматинцем и, естественно, уйдя от дел, решил вернуться в родные края.

Тайна была строго соблюдена. Вознаграждение за донос в точности выплачено предателям. Таким образом в руки Торонталя и его бывшего триполитанского доверенного попало целое состояние.

После того как двое осуждённых были казнены в крепости Пизино, после того как граф Матиас Шандор, совершив побег, погиб в волнах Адриатики, последовала конфискация их имущества. Дом и небольшое имение, принадлежавшие Ладиславу Затмару, были проданы за бесценок, не осталось даже денег на содержание его престарелого слуги. После Иштвана Батори также ничего не осталось, поскольку он не располагал состоянием и зарабатывал на жизнь уроками. Зато замок Артенак и его богатые угодья, рудники и леса, покрывающие северные склоны Карпат, – все это достояние графа Матиаса Шандора представляло значительную ценность. Его разделили на две части: одна была конфискована государством и пошла на уплату вознаграждения доносчикам, другая секвестрована, и её должны были выдать наследнице графа по достижении ею восемнадцатилетнего возраста. А если бы девочка умерла, не достигнув совершеннолетия, то капитал окончательно перешёл бы в казну.

На долю доносчиков пришлось более полутора миллионов флоринов [4], которыми они могли располагать по своему усмотрению.

Сообщники решили, что им прежде всего надо разлучиться. Хитрому Саркани вовсе не улыбалось оставаться подле Силаса Торонталя. У последнего тоже не было ни малейшего желания поддерживать отношения со своим бывшим агентом. Поэтому Саркани уехал из Триеста, захватив с собою Зироне, который, не покинув приятеля в беде, тем более не был склонен оставить его в дни преуспеяния. Оба они куда-то канули, и банкир больше о них не слышал. Куда же они направились? Конечно, в какой-нибудь крупный европейский город, где мало интересуются происхождением человека, лишь бы он был богат, как не интересуются и происхождением его состояния, лишь бы он проматывал деньги не скупясь. Словом, в Триесте никто уже не вспоминал этих проходимцев; да знал-то их в сущности лишь один Силас Торонталь.

Когда они уехали, банкир с облегчением вздохнул. Он думал, что теперь ему уже нечего опасаться человека, который был замешан в его тёмных делах и всегда мог воспользоваться этим. С другой стороны, хоть Саркани и разбогател, полагаться на такого рода людей всё-таки нельзя; легко доставшиеся деньги легко растрачиваются, а прокутив состояние, Саркани не постесняется вернуться к своему былому сообщнику.

Полгода спустя Силас Торонталь, предварительно поправив свои пошатнувшиеся дела, закрыл банкирскую контору и окончательно переехал из Триеста в Рагузу. Он не сомневался, что губернатор – единственный человек, знавший, какую роль сыграл банкир в раскрытии заговора, – безусловно сохранит все в тайне, но этого ему было мало: он хотел удержать за собою весь престиж и воспользоваться всеми благами, какие сулило ему богатство, куда бы он ни переехал.

Быть может, он принял решение покинуть Триест в связи с одним обстоятельством, известным лишь ему самому и его жене. Именно поэтому – только один раз – он имел дело с Намир, об отношениях которой с Саркани мы уже знаем.

Итак, своим новым местопребыванием банкир избрал Рагузу. Он выехал оттуда очень молодым; ни родителей, ни семьи у него не было. Его вскоре позабыли. С тех пор прошло лет сорок, и теперь он появился здесь как лицо, никому не известное.

Вновь прибывший богач встретил со стороны рагузского общества весьма радушный приём. О нём было известно только одно, а именно, что он занимал в Триесте очень видное положение. Банкир подыскал и приобрёл дом в самом аристократическом квартале города. Он зажил на широкую ногу; прежних его слуг сменили новые, нанятые в Рагузе. Он устраивал приёмы и сам был принят повсюду. О прошлом его никто ничего не знал, и он поистине представлялся каким-то баловнем судьбы.

Правда, Силасу Торонталю были чужды угрызения совести. И если бы не опасение, что гнусный донос в один прекрасный день выплывет наружу, ничто не тревожило бы его.

Однако возле него, как живой укор, находилась его жена.

Несчастная женщина, честная и прямодушная, знала об отвратительной интриге, в результате которой были казнены трое патриотов. Слово, случайно вырвавшееся у банкира, когда дела его пошатнулись, неосторожно высказанная им надежда, что ему перепадёт часть состояния графа Матиаса Шандора, кое-какие документы, которые по его просьбе пришлось подписать госпоже Торонталь, – всё это заставило его сознаться ей и рассказать, какое участие он принял в раскрытии триестского заговора.

Узнав истину, супруга банкира почувствовала непреодолимое отвращение к человеку, с которым связала её судьба, и это чувство было тем острее, что госпожа Торонталь сама была венгеркой. Но, как уже говорилось, эта женщина не отличалась нравственной силой. Сражённая неожиданным ударом, она так и не могла оправиться. С тех пор она жила – и в Триесте и в Рагузе – замкнуто, насколько позволяло её общественное положение. Она, разумеется, появлялась во время приёмов в особняке на Страдоне – это было необходимо, и муж непременно потребовал бы этого; но, исполнив обязанности светской женщины, она опять долгое время не покидала своих комнат. Она старалась забыться, посвящая себя воспитанию дочери, на которой теперь сосредоточила свою любовь. Но как забыться, когда человек, замешанный в такое мерзкое дело, живёт с тобою под одним кровом!