Ледяной сфинкс (с иллюстрациями), стр. 52
Притомившись и испытывая легкое недомогание, я возвратился в свою каюту, где приоткрыл боковой иллюминатор, оставив закрытым задний. Внезапно в дверь, ведущую на рубку, кто-то постучал.
— Кто там? — откликнулся я.
— Дирк Петерс.
— Вам надо со мной поговорить?
— Да.
— Я сейчас выйду…
— Прошу вас… Уж лучше я… Можно мне войти к вам в каюту?
— Входите.
Войдя, метис плотно затворил за собой дверь. Не вставая с койки, я жестом предложил ему присесть в кресло. Однако Дирк Петерс остался стоять. Видя, что он не решается заговорить, видимо, испытывая смущение, я решил подбодрить его:
— Что вам от меня нужно, Дирк Петерс?
— Хочу сказать вам одну вещь… Поймите меня, сэр… Мне кажется, что вам нужно об этом знать… Вы будете единственным из всего экипажа, кто узнает об этом… Нельзя, чтобы кто-нибудь заподозрил…
— Если это так серьезно и вам не хочется, чтобы я проговорился, то зачем вообще посвящать меня, Дирк Петерс?
— Нужно! Нужно! Это нельзя утаивать дальше… Это давит на меня, как… как скала… Вот здесь…
При этих словах Дирк Петерс со всей силы стукнул себя кулаком в грудь.
— Я всегда боюсь, как бы не проболтаться во сне, — продолжал он, — боюсь, что меня услышат… Потому что мне это все время снится, и во сне…
— Что вам снится? — спросил я.
— Он… он… Поэтому я и сплю по углам… подальше от других… от страха, как бы другие не узнали его настоящее имя…
У меня возникло предчувствие, что метис вот-вот ответит на вопрос, который я ему пока не задавал, ибо он брезжил на задворках моего сознания: почему, покинув Иллинойс, он зажил на Фолклендах под именем Ханта?
Однако, услыхав мой вопрос, он ответил:
— Нет, не в этом дело… Я хотел не об этом…
— Но я настаиваю, Дирк Петерс, мне необходимо знать, по какой причине вы предпочли покинуть Америку, почему вы избрали Фолкленды.
— Почему? Просто чтобы быть поближе к Пиму, моему бедному Пиму… Я надеялся, что на Фолклендах мне представится случай наняться на китобойный корабль…
— Но откуда взялось это имя — «Хант»?
— Я не хотел больше носить свое имя, нет, не хотел! Из-за той истории на «Дельфине»!..
Метис намекал на то, как они тянули жребий на борту американского брига, решая, кто из четырех — Август Барнард, Артур Пим, Дирк Петерс или матрос Паркер — будет принесет в жертву, чтобы превратиться в пищу для оставшихся троих. Я вспомнил, как Артур Пим не мог заставить себя согласиться на жребий и в то же время не сумел отказаться «участвовать на равных в трагедии, которая неминуемо разыграется в самом скором будущем, — таковы его собственные слова, — ужасной драме, горькое воспоминание о которой будет до конца дней омрачать каждый миг существования выживших в ней»…
Да, они тянули жребий — деревянные щепочки разной длины, которые сжимал в руке Артур Пим… Вытянувший самую короткую был обречен на смерть. Артур Пим признается в проснувшейся в нем жестокости, с какой он собирался обмануть товарищей, применив хитрость… Однако он не смог так поступить и просит прощения за такие помыслы, приглашая тех, кто захочет обвинить его, сперва оказаться в его положении.
Наконец, решившись, он протягивает кулак, в котором зажаты четыре щепки. Дирк Петерс тянет первым. Судьба оказалась благосклонной к нему; теперь ему нечего бояться. Артур Пим понимает, что вероятность, что он останется жить, уменьшилась. Следующим жребий тянет Август Барнард. Спасен и он! Теперь у Артура Пима с Паркером были абсолютно равные шансы. В этот момент Артуром Пимом «овладела какая-то звериная ярость», и он «внезапно почувствовал безотчетную сатанинскую ненависть к себе подобному»…
Прошло пять минут, прежде чем Паркер осмелился потянуть щепочку. Затем Артур Пим, закрывший глаза и не ведающий, какая судьба уготована ему, чувствует чье-то прикосновение. К его руке прикоснулся Дирк Петерс… Артур Пим избежал смертельной опасности…
Метис бросился к Паркеру и ударил его ножом в спину. Затем последовало «кровавое пиршество» — «такие вещи можно вообразить, но нет слов, чтобы донести до сознания весь изощренный ужас их реальности».
Да, мне была знакома эта чудовищная история, оказавшаяся, вопреки моим сомнениям, чистой правдой. Она случилась на «Дельфине» давно, 16 июля 1827 года, и я никак не мог понять, для чего Дирку Петерсу понадобилось снова вызывать ее в моей памяти. Однако ждать объяснений оставалось недолго.
— Вот что, Дирк Петерс, — снова заговорил я, — я требую, чтобы вы ответили, почему, не желая открывать свое настоящее имя, вы все-таки назвали его, когда «Халбрейн» стояла на якоре у берега острова Тсалал? Почему вы расстались с именем Хант?
— Поймите, сэр… Люди колебались, плыть ли дальше… Решили плыть назад… Вот я и подумал… что, сказав, что я — Дирк Петерс, лотовой с «Дельфина», спутник бедного Пима, я заставлю их прислушаться… Что они поверят, как и я, что он еще жив, и согласятся отправиться на его поиски… Но это было так трудно… признать, что я — Дирк Петерс, тот, кто убил Паркера… Однако голод… нестерпимый голод…
— Бросьте, Дирк Петерс, — отвечал я, — вы преувеличиваете… Если бы короткую щепку вытянули вы, то судьба Паркера постигла бы вас! Никто не стал бы называть вас преступником…
— Сэр, да поймите же! Разве стала бы семья Паркера рассуждать так, как вы?..
— Семья? Гак у него были родные?
— Да, вот потому-то… в книге… Пим изменил его имя… Паркера звали не Паркером… Его звали…
— Артур Пим поступил разумно, — перебил я его, — и я вовсе не хочу знать подлинное имя Паркера. Оставьте эту тайну при себе!
— Нет, я скажу! Это слишком давит… Может быть, мне полегчает, когда я назову вам его имя, мистер Джорлинг…
— Нет, Дирк Петерс, нет!
— Его звали Холт, Нед Холт…
— Холт! — вскричал я. — То же имя носит наш старшина-парусник…
— Его родной брат!
— Мартин Холт — брат Неда?
— Да… Понимаете… Брат…
— И он считает, что Нед Холт погиб вместе с «Дельфином», как и все остальные?..
— Но это не так!.. Если он узнает, что я….
В этот момент шхуну тряхнуло, да так, что я слетел с койки. Шхуна дала опасный крен на правый борт, грозя опрокинуться. До моего слуха донесся взбешенный голос:
— Что за пес стоит у штурвала?
Голос принадлежал Джэму Уэсту, «псом» же оказался Хирн. Я пулей вылетел из каюты.
— Ты что, бросил штурвал? — кричал Джэм Уэст, схватив Хирна за шиворот.
— Ничего не знаю, господин лейтенант…
— Все ты знаешь, говорю я тебе! Это неслыханно — бросить штурвал! Еще немного — и шхуна перевернулась бы!
Не приходилось сомневаться, что Хирн действительно — преднамеренно или случайно — выпустил штурвал.
— Гратиан, — позвал Джэм Уэст одного из матросов, — становись за штурвал! А ты, Хирн, отправишься в трюм!..
В это время раздался крик «Земля!», и все как по команде устремили взоры на юг.
Глава VI
ЗЕМЛЯ?..
Этим словом названа глава XVII в книге Эдгара По. Я решил вынести его в заглавие шестой главы второй части моего повествования, сопроводив знаком вопроса.
Означало ли это слово, прозвучавшее с верхушки фок-мачты, что перед нами лежал остров? Или континент? Так или иначе, не ожидает ли нас разочарование? Найдем ли мы там тех, ради спасения которых поднялись в эти широты? И ступала ли на эту землю нога Артура Пима?..
Семнадцатого января 1828 года — в день, полный происшествий, как следует из дневника Артура Пима, — над «Джейн» раздался крик: «Земля по правому борту!» Точно такие же слова мог прокричать и наблюдатель с мачты «Халбрейн»: справа от шхуны на горизонте вырисовывались какие-то неясные контуры.
Правда, земля, о появлении которой услыхал экипаж «Джейн», была островом Беннета, засушливым и пустынным, в одном градусе к югу от которого лежал остров Тсалал, в то время цветущий и очень даже обитаемый. Какие же сюрпризы таились на этой неведомой земле, отнесенной еще на пять градусов к югу, в пустыню антарктического океана? Не достигли ли мы желанной цели, к которой с таким упорством стремились? Возможно, совсем скоро братья Уильям и Лен Гай смогут открыть друг другу объятия… Это означало бы завершение экспедиции «Халбрейн», предпринятой для того, чтобы вернуть на родину людей с «Джейн»…