Клодиус Бомбарнак (часть сб.), стр. 22

Таким образом, я опять не попал в багажный вагон, но зато удалось увидеть Амударью.

Эта большая река в древности называлась Оксом и соперничала с Индом и Гангом. Когда-то она впадала в Каспийское море — по карте можно проследить ее старое русло, — а теперь впадает в Аральское. Питаясь дождями и снегами Памирского плоскогорья, она катит свои быстрые воды среди глинистых и песчаных скал. Амударья тянется на две с половиной тысячи километров, и не случайно ее название на туркменском языке означает «река-море». [56]

Поезд вступает на мост длиною в полтора километра, переброшенный через Амударью на высоте одиннадцати метров от поверхности воды, когда река мелеет. Мост под поездом дрожит на тысячах свайных опор, расположенных по пяти между пролетами, отстоящими на девять метров один от другого.

Этот мост, самый большой на Великой Трансазиатской магистрали, был построен генералом Анненковым за десять месяцев и обошелся в тридцать пять тысяч рублей.

Вода в Амударье грязно-желтого цвета. Повсюду, насколько может охватить глаз, то здесь, то там виднеются островки.

Попов обращает мое внимание на сторожевые посты, установленные у перил моста.

— А для чего эти посты? — спрашиваю я.

— Для людей, снабженных огнетушительными средствами.

Это очень предусмотрительно! Ведь опасаться приходится не только искр от локомотива, не раз вызывавших пожары. Есть и другая опасность. Вверх и вниз по Амударье ходит множество барж с керосином, и нередко эти небольшие суда загораются, становясь настоящими брандерами. [57] Поэтому и приходится принимать строгие меры предосторожности. Ведь если мост будет уничтожен пламенем, восстановить его удастся не раньше чем через год, и переправа пассажиров с берега на берег вызовет большие трудности.

Наконец поезд тихим ходом перешел через реку. Рассвело. Опять потянулась пустыня — до самой станции Каракуль. А за нею уже видны излучины притока Амударьи, Зеравшана — «реки, катящей золото». Она течет до Согдийской долины, плодородного оазиса, в котором блистает город Самарканд.

В пять часов утра поезд останавливается в столице Бухарского ханства, на тысяча сто седьмой версте от Узун-Ада.

11

Бухарское и Самаркандское ханства составляли некогда одну обширную область — Согдиану — персидскую сатрапию, [58] населенную первоначально таджиками, а затем узбеками, занявшими ее в конце XV века. А теперь стране грозит опасность нового вторжения — сыпучих песков, после того как в степях погиб почти весь саксаул, задерживавший передвижение дюн.

Столица ханства Бухара, это — Рим ислама, священный город, город храмов, центр мусульманской религии. В годы своего расцвета «семивратная» Бухара была обнесена огромной стеной. Там всегда велась оживленная торговля с Китаем. В Бухаре не менее восьмидесяти тысяч жителей.

Все это я узнал от майора Нольтица, который не раз бывал в этих краях и советовал мне хорошенько ознакомиться с живописной столицей ханства. Сам же он на этот раз не мог меня сопровождать, так как должен был сделать несколько визитов. Поезд простоит здесь до одиннадцати утра. Значит, пять часов стоянки! Но город расположен довольно далеко от станции. Если бы он не был соединен с нею узкоколейной железной дорогой, мне не удалось бы и мельком взглянуть на Бухару.

Мы условились с майором, что вместе доедем до города, а там он меня покинет и займется своими делами. Итак, я лишаюсь его общества. Но неужели я останусь в полном одиночестве? Неужели ни один из моих номеров не составит мне компанию?

Надо сообразить. Вельможный Фарускиар?.. На него можно рассчитывать не больше, чем на мандарина Иен Лу, запертого в катафалке на колесах. Фульк Эфринель и мисс Горация Блуэтт?.. О них нечего и думать, когда дело идет о вещах, не представляющих для них ценности: о дворцах, мечетях, минаретах и всяком археологическом старье. А комическая пара?.. Эти не тронутся с места. Госпожа Катерна устала, а господин Катерна одну ее не оставит. Двое китайцев?.. Но они уже успели уйти. Может быть, сэр Фрэнсис Травельян?.. Почему бы и нет?.. Ведь я не русский, а сердится он только на русских. Центральную Азию завоевал не я… Не попробовать ли отпереть этого замкнутого джентльмена?.. Подхожу к нему, раскланиваюсь, хочу заговорить… Он небрежно кивает головой, поворачивает ко мне спину — вот животное — и уходит.

Дековилевский паровичок дает последний свисток. [59] Мы с майором садимся в открытый вагончик. Спустя полчаса въезжаем в город через Дервазские ворота. Майор покидает меня, и я в одиночестве отправляюсь бродить по улицам Бухары.

Если бы я сообщил читателям «XX века», что мне удалось посетить здесь сто школ и все триста мечетей — почти столько же, сколько церквей в Риме, — они бы мне все равно не поверили, несмотря на то, что репортеры, бесспорно, заслуживают доверия. А потому я буду придерживаться истины.

Пробегая по пыльным бухарским улицам, я заходил наудачу в разные здания, встречавшиеся по пути, заглянул на-базар, где продаются бумажные ткани перемежающихся цветов, называемые «аладжа»; легкие, как паутинка, платки; чудесно обработанные изделия из кожи; шелка, шуршание которых на местном наречии передается словом «чах-чук». В другом месте я видел небольшую лавчонку, где можно достать шестнадцать сортов чая, из которых одиннадцать принадлежат к категории зеленых чаев, преимущественно употребляемых в Китае и Центральной Азии. Самый дорогой среди них — «лука», одного листка которого достаточно, чтобы заблагоухал весь чайник.

Затем я выхожу на центральные улицы. Водоем Лябихауз окаймляет одну из сторон квадратной площади, обсаженной вязами. Дальше возвышается так называемый «Ковчег» — укрепленный дворец эмира, ворота которого украшены вполне современными часами. Герману Вамбери [60] это сооружение показалось зловещим, и я с ним вполне согласен, хотя бронзовые пушки, защищающие вход, не столько отталкивают своим грозным видом, сколько привлекают художественной отделкой.

Замечу кстати, что бухарскими солдатами, которые разгуливают по улицам в белых штанах, черных куртках, каракулевых шапках и высоких сапогах, командуют русские офицеры, в мундирах раззолоченных по всем швам.

Справа от дворца находится самая величественная в городе мечеть Калян. Это целый мир куполов, колоколенок и минаретов, дающих приют аистам, которых в Бухаре бесчисленное множество.

Иду дальше, куда глаза глядят, и попадаю в северо-восточную часть города на берег Зеравшана. Все городские арыки в санитарных целях два или три раза в месяц промываются свежими, прозрачными водами этой реки. И вот, только сейчас, в арыки поступила чистая вода. Мужчины, женщины, дети, собаки, двуногие, четвероногие — все бросились купаться и подняли такую суматоху, что даже трудно описать.

Повернув на юго-запад, я сталкиваюсь с группой дервишей [61] в остроконечных шапках, с посохами в руках, с развевающимися по ветру волосами. Иногда они останавливаются и начинают плясать под аккомпанемент песни, удивительно соответствующей характерным па ритуального восточного танца.

Побывал я и на книжном базаре. Там сосредоточено не менее двадцати шести лавок, где продаются печатные книги и рукописи, но не на вес, как чай, и не пучками, как овощи, а поштучно, как самый ходкий товар.

Что же касается многочисленных «медресе» [62] — школ, которые принесли Бухаре славу университетского города, то должен признаться, что ни одной из них я не посетил. Усталый, измученный, доведенный до полного изнеможения, я поплелся назад и уселся под вязами на набережной Диванбеги. Там всегда кипят огромные самовары, и за один «танга» или семьдесят пять сантимов я утолил жажду «шивином», таким превосходным чаем, которого в Европе никто не знает.