Гектор Сервадак, стр. 39

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ,

повествующая о чрезвычайно важном событии, которое повергло в волнение всю галлийскую колонию

Двадцать третьего марта после захода солнца на противоположной стороне горизонта показалась Луна, и галлийцы увидели, что она вступила в последнюю четверть.

Таким образом, спутник Галлии за четыре дня перешел от фазы полнолуния к фазе последней четверти; это означало, что период видимости галлийской луны длится около недели, а лунный месяц — всего лишь пятнадцать, шестнадцать дней. Следовательно, лунный месяц на Галлии сократился вдвое, как и солнечные сутки.

Через три дня, 26 марта, Луна была уже в соединении с Солнцем и, померкнув в его лучах, стала невидимой.

— Вернется ли она? — с тревогой спрашивал Бен-Зуф, который особенно близко к сердцу принимал судьбу спутника Галлии, потому что первый возвестил появление Луны.

И в самом деле, после стольких необъяснимых космических явлений страхи Бен-Зуфа были довольно основательны.

Двадцать шестого марта при необыкновенно ясной погоде и сухом воздухе температура упала до двенадцати градусов ниже нуля.

На каком расстоянии от Солнца находилась теперь Галлия? Какой путь она прошла по своей орбите с того дня, которым помечена последняя записка неизвестного ученого? Ответить на этот вопрос не был в состоянии ни один из обитателей Теплой Земли. Видимое уменьшение солнечного диска уже не могло служить основой даже для самого приблизительного вычисления. К сожалению, таинственный астроном перестал сообщать о результатах своих наблюдений. Капитан Сервадак больше всех сокрушался о том, что оборвалась своеобразная переписка с земляком, — он по-прежнему придерживался мнения, что автор записок — француз.

— Почем знать, — говорил капитан Сервадак, — может быть, наш астроном посылал нам письма в разных футлярах или бочонках, но они не дошли ни до острова Гурби, ни до Теплой Земли. А теперь море замерзло, и у нас нет никакой надежды получить весточку от этого чудака!

Как читателю уже известно, море действительно замерзло. Вода перешла из жидкого состояния в твердое при тихой погоде и при полном безветрии. Вследствие этого ледяной покров был гладким и ровным, точно на замерзшем пруде или катке клуба конькобежцев. Кругом ни единого бугорка, ни малейшей впадинки, ни-одной трещины. От края до края тянулась зеркально-гладкая ледяная поверхность.

Как резко отличалась эта картина от вида полярных морей на Земле! Там льдины, айсберги, торосы под напором ветра ломаются и громоздятся друг на друга, ежеминутно теряя равновесие и опрокидываясь. Такие ледяные поля представляют собой беспорядочное скопление ледяных глыб, смерзающихся самым причудливым образом, и плавучих гор с шатким основанием, превосходящих высотой мачты крупных китобойных судов.

Ничто не постоянно в этих арктических или антарктических океанах; там все находится в вечном движении; ведь ледяной покров не обладает прочностью металла — поэтому при первом же порыве ветра, при легком колебании температуры картина сразу меняется. Это похоже на беспрерывную смену сказочно прекрасных декораций. Здесь же, на Галлии, морская гладь приняла устойчивую и определенную форму, более определенную, чем когда она была открыта для всех ветров. Она превратилась, — и надолго, вероятно, — в необозримую белую равнину, более плоскую, чем пески Сахары или русские степи. С усилением морозов панцирь, сковавший воды Галлийского моря, будет становиться все плотнее; он останется столь же твердым до наступления оттепели… если только оттепель когда-нибудь наступит!

Русские, привыкшие к виду северного моря, к его неровному ледяному покрову, с удивлением, но и с удовольствием смотрели на спокойную гладь застывшего Галлийского моря: его безукоризненно ровный лед сулил раздолье для конькобежцев. На «Добрыне» нашлись всех размеров коньки, которые и были предоставлены в распоряжение любителей этого спорта. Таких оказалось множество. Русские научили испанцев бегать на коньках, и вскоре в безветренные и ясные дни, когда мороз не слишком щипал щеки, не осталось ни одного галлийца, который не выписывал бы на льду изящнейшие пируэты. Малютка Нина и юный Пабло совершали чудеса ловкости, вызывая всеобщее одобрение. А капитану Сервадаку вообще легко давались все виды гимнастических упражнений, поэтому он вскоре достиг на этом спортивном поприще такого же совершенства, как его учитель граф Тимашев. Блистал своим искусством и Бен-Зуф; правда, ему и прежде уже не раз доводилось бегать на коньках на огромном монмартрском катке, который «ничуть не меньше моря»!

Этот сам по себе здоровый вид спорта был полезен еще и тем, что отвлекал жителей Теплой Земли от мрачных мыслей. Кроме того, коньки могли служить быстрым способом передвижения. Так, лучший конькобежец Галлии — лейтенант Прокофьев — неоднократно пробегал на коньках расстояние между Теплой Землей и островом Гурби, то есть десять лье за два часа.

— Вот что заменит на Галлии железные дороги старого мира, — шутил капитан Сервадак. — В сущности коньки те же рельсы, только укрепленные на ноге путешественника и передвижные!

Между тем температура неуклонно падала, и термометр показывал в среднем пятнадцать — шестнадцать градусов мороза. С уменьшением тепла уменьшалась и сила света, точно Луна все время закрывала собой солнечный диск, как при солнечном затмении, На все окружающее легла какая-то мрачная тень, навевая тоску. Это вызывало у всех состояние душевной подавленности, с которым приходилось бороться. Но разве могли изгнанники земного мира, прежде находившиеся в гуще кипучей человеческой деятельности, не ощущать пустоты, царившей вокруг них? Разве они в силах были забыть о том, что Земля, уже сейчас находящаяся на миллионы лье от Галлии, продолжает удаляться? Разве они смели надеяться увидеть Землю снова, когда оторвавшийся от нее осколок уносил их все дальше в межпланетное пространство? И кто мог утверждать, что этот осколок не покинет когда-нибудь пределов солнечной системы и не унесется в звездные миры, где станет вращаться вокруг нового солнца?

Пожалуй, из всей галлийской колонии только граф Тимашев, капитан Сервадак и лейтенант Прокофьев отдавали себе отчет в происходящем. Тем не менее их товарищи, хотя и не посвященные в тайны грозного будущего, смутно чувствовали, что происходит нечто беспримерное в истории человечества. Так возникла необходимость отогнать от них мрачные мысли, заставляя их то учиться, то развлекаться, а катание на коньках внесло приятное оживление в однообразие трудовых будней.

Сказав, что все жители Теплой Земли в большей или меньшей степени увлеклись этим спасительным занятием, мы, конечно, не имели в виду Хаккабута.

Дело в том, что Хаккабут, несмотря на сильные морозы, ни разу не показывался с той самой поры, как его привезли на Теплую Землю. На «Ганзу» никто не заглядывал, потому что Сервадак строго запретил общаться с Хаккабутом. Но судя по тому, что из трубы, выведенной из его каюты, шел дымок, хозяин тартаны никуда не отлучался. Как ни старался он беречь топливо, он сам себя вводил в расход, отказываясь перейти в Улей Нины, где к его услугам было даровое отопление лавой. И все же он предпочитал жечь свой уголь, лишь бы не расставаться с «Ганзой». Кто бы тогда охранял драгоценный груз на его судне?

Впрочем, тартана и шкуна были установлены таким образом, что могли выдержать длительную зимовку, — об этом позаботился лейтенант Прокофьев. Оба судна прочно стояли в бухте, закованные в ледяную броню. Но в целях предосторожности галлийцы, по примеру зимовщиков в полярных морях, обкололи лед вдоль корпусов обоих судов. При этом лед скопляется только под килем и не давит на бока корабля, грозя раздробить судно на мелкие щепки. Если же уровень ледяной поверхности моря поднимется, то вместе с ним поднимутся шкуна и тартана, а после таяния они, надо полагать, восстановят свою нормальную осадку.

Итак, Галлийское море уже замерзло на всем протяжении, и, посетив остров Гурби, Прокофьев убедился в том, что необозримый ледяной покров простирается на север, восток и запад.