Красный Бубен, стр. 45

Дегенгард смотрел на картину Рубенса и думал: О, Великий Фламандец, знал ли ты, что твоя картина, созданная для того, чтобы радовать глаза людей, будет пылиться в душном подвале только из-за того, что какие-то придурки политики чего-то там такое считают! Дегенгард сидел перед шедевром живописца и чувствовал, какая же гадость эта жизнь, если она допускает, чтобы всякая сволочь, про которую завтра никто не вспомнит, хоронила в музейных казематах Великих Мастеров, перед которыми время – НИЧТО!.. Вот горький парадокс – как НИЧТО не пускает ВСЁ!

Георгий Адамович положил руки на подлокотники и посмотрел в окно полуподвала, за которым ходили чьи-то ноги. Он чувствовал себя свидетелем преступления, который должен высунуть голову в окно и закричать на всю Москву: Люди! Люди! Бегите все сюда! Здесь, в подвалах, томятся великие шедевры мирового искусства! Бегите, посмотрите на них и расскажите после своим друзьям, чтобы они тоже посмотрели! Чтобы люди поняли великую силу прекрасного и негодяйскую суть власти! Чтобы люди узнали, за какую вселенскую сволочь они голосуют! А надо голосовать за интеллектуалов! Георгий Адамович, поддавшись внезапному порыву, вскочил с кресла и подбежал к окну. И хотел уже было дернуть за закрашенный масляной краской шпингалет, но резко остановился с поднятой рукой. Он вспомнил, что люди уже не те. Что если такое крикнешь, то, пожалуй, никто и не заинтересуется. Еще и примут его, Георгия Адамовича, за идиота. Скажут: Что это за голова торчит снизу? И чего это она такое кричит? Вот если бы он крикнул в окно, что здесь показывают «Годзиллу», стриптиз или кормят бигмаками, вот тогда бы они сразу прибежали! Какая низость падения! Нет! Они недостойны видеть то, что хранится здесь!

Дегенгарду захотелось закурить. Он не курил уже много лет, и ему не хотелось. Но тут ему захотелось опять. Но курить было, во-первых, нечего, а, во-вторых, Георгий Адамович, конечно же, не мог себе позволить закурить в таком святом месте.

Дегенгард пошел к охране стрельнуть сигаретку.

3

Георгий Адамович подошел к столу, освещенному желтым светом настольной лампы. За столом сидел Игорь Степанович Хомяков в синей форме и разгадывал кроссворд. Хомяков работал в музее после того как вышел в отставку.

– Привет, Степаныч, – поздоровался Дегенгард.

Хомяков оторвался от газеты, поправил очки и посмотрел на Дегенгарда внимательно.

– Здорово, Георгий… Ходячий мертвец из пяти букв, вторая о?

Зомби.

– Точно! Подходит… Тогда скажи… э-э-э… Райское блюдо, вторая «м»… восемь букв, кончается на «я»?

– Амброзия.

– Подходит!.. Хорошо с высшим образованием… Кроссворды какие стали идиотские! Не жизненные! Раньше, например, вопрос: Река в Индии, – Хомяков поднял шариковую ручку. – Пойдешь, в атласе посмотришь. Поучительно. Запомнишь, что в Индии есть река Ганг. А теперь что?! За каким лешим мне эти зомби и амброзии? Вот ты, Георгий, человек образованный, скажи мне, почему такое вокруг блядство происходит?

– Потому, что демократия себя не оправдала. России нужна другая власть.

– Точно, – Хомяков сжал руку в кулак. – Вот такая! Твердая рука нужна, которая наведет в стране порядок.

– Нет, – не согласился Дегенгард, – такой порядок мы уже проходили. России нужен новый порядок. Разумный, – он вздохнул.

Хомяков поглядел на него сверху очков.

– Никто и не говорит, чтобы дураки управляли. Ясное дело, умные пусть… – Игорь Степанович посмотрел в газету.

– Степаныч, дай закурить.

– Ты ж не куришь?

– Да чего-то захотелось.

Хомяков выдвинул ящик и положил на стол пачку «Явы». Дегенгард достал сигарету, размял, понюхал. Втянул ноздрями забытый запах табака. Курить расхотелось. Он покрутил сигарету в руках и положил на стол.

– Нет, не буду. Я передумал.

– Ну и правильно. Не куришь и не кури, я так считаю. – Хомяков убрал сигарету в пачку, а пачку в стол. – Повелитель тьмы у древнегерманских племен, шесть букв?..

Хамдэр, кажется… – это слово неожиданно всплыло у него в голове. Он не помнил точно, откуда он его знал: возможно, он что-то такое проходил в университете; возможно, где-то об этом читал, в каких-нибудь научных статьях. Он не помнил. И еще – Георгий Адамович почувствовал вдруг, что это слово связано для него с чем-то важным, с каким-то событием из будущего. Это было настолько странное и необычное ощущение, что Дегенгард застыл, как киборг, у которого опорожнились энергетические ячейки. Георгий Адамович замер, его взгляд остановился, дыхание замедлилось.

– Ты что, Адамыч?.. Чего с тобой?.. Сердце?.. У меня таблетки есть…

По всему телу Дегенгарда прошел электрический разряд. Он поднес руки к лицу, ладонями вверх, и сжал-разжал несколько раз кулаки.

– Слышишь, чего я говорю?.. Адамыч?.. Тебе нитроглицерин или валидол?..

Дегенгард взглянул на Хомякова:

– Да нет, – медленно ответил он. – Всё в порядке… – и потряс головой. – Что-то такое… как почувствовал все равно, – сказал он в несвойственной ему косноязычной манере.

– А… Бывает…

– Как будто что-то случиться должно, – добавил Дегенгард, скорее себе, чем Хомякову.

– У нас в деревне это называлось «Ведьма пролетела»…

– Ага… Что-то вроде… Ну я, Степаныч, пойду к себе…

– Таблетки-то дать?

– Не надо. Не люблю я их… пить…

– Когда прихватит – «люблю-не люблю» забудешь сразу. Хоть говна наешься, лишь бы отпустило…

– Верно…

4

Георгий Адамович вернулся в полный сокровищ подвал. Сел в кресло. Странное ощущение почти прошло… Но Дегенгарду было всё еще не по себе. Он поднялся и прошел в глубь подвала, чтобы прикоснуться к великому искусству и избавиться от странного чувства. Георгий Адамович частенько так поступал, когда ему было нехорошо. И всегда помогало. У Дегенгарда на этот счет была теория – ИСКУССТВО ВМЕСТО ТАБЛЕТОК. Прикосновение к прекрасному помогало лечить любой недуг. Когда-то Дегенгард пытался широко пропагандировать этот способ, считая, что он поможет всем людям поправить здоровье и усилить их моральный дух. Но потом Дегенгард понял, что средство действует, к сожалению, не на всех. Оно действует лишь на тех людей, для которых искусство что-то значит…

Георгий Адамович протиснулся в узкий проход между стеллажом с иконами и большой картиной Рубенса, стоящей у стены, и прошел вперед к любимому полотну Брейгеля «Поминки в Трактире». Эта картина приводила мысли Дегенгарда в порядок и равновесие, как-то его успокаивала. Георгий Адамович начал рассматривать, как всегда, с левого нижнего угла, где из-под скатерти торчали ноги и хвост собаки. Вправо, по диагонали, сидел на полу пьяный немец, прислонившись спиной к столу. Шляпа с пером сползла ему на нос, в одной руке германец сжимал деревянную кружку, в другой – длинную трубку. Сбоку маленький мальчик, воровато озираясь, тащил у германца из кармана кошелек. Со стола над мальчуганом, вниз головой, свисали гусь, утка и гирлянда сарделек. На задних лапах стояла полосатая кошка и пыталась лапой стащить что-нибудь на пол. За кошкой сидел мужчина на лавке. Он держал в руках карты и заглядывал в них с выражением: Я ВАМ СЕЙЧАС ПОКАЖУ. Этот персонаж был написан так выразительно, что Георгий Адамович обычно долго задерживал на нем взгляд. Вот и теперь движущиеся глаза Дегенгарда остановились на человеке с картами. Игрок — называл его Георгий Адамович про себя. По мнению Дегенгарда, эта фигура была в картине главной. Брейгель не скупился на изображение людей, и тут их было немало, человек двадцать, и каждый был по-своему хорош. Но фигура игрока, несомненно являлась стержнем всей картины. Этот неожиданный прием художника – изобразить на поминках человека с картами, придавал картине глубокое звучание. ЖИЗНЬ и СМЕРТЬ звучали здесь. Глядя на полотно, Дегенгард понимал, что Питер Брейгель Старший был не обычным человеком своей эпохи, не просто талантливым художником бытописателем, а Гением, жившим в своей системе координат. И только малую часть этой необычной системы он выразил в картинах, а большую часть унес с собой в могилу. Конечно же, краски и холст не могли в полной мере отразить того божественного дара, которым щедро был наделен художник. Но Георгий Адамович был способен улавливать невысказанное. В настоящих произведениях объем невысказанного может превышать пятьдесят и более процентов. Только ремесленники стараются изобразить всё! Процент невысказанного в их картинах равен практически нулю, и поэтому их картины выглядят как раскрашенные стены подъезда.