На краю пропасти, стр. 30

Во всем большом доме Лайл действительно любила только одну комнату — свою маленькую гостиную. Ее обшитые панелями стены были когда-то выкрашены в белый цвет, а теперь же потемнели до тона старой слоновой кости. Зелень парчовых занавесок полиняла, старый китайский ковер тоже выцвел и приобрел цвет серо-зеленой воды. Все в этой длинной, узкой комнате было старым: потертое бюро красного дерева, диван с высокой спинкой, книжный шкаф, маленькое пианино, украшенное гофрированным серо-зеленым шелком, таким тонким, что он рвался от прикосновения, и резными узорами в виде скрипичного ключа справа и басового — слева. У инструмента был очень нежный, негромкий звук, и Лайл, когда рядом никого не было, нравилось прикасаться к пожелтевшим клавишам, заставляя их петь. Три окна гостиной выходили на лужайку, на море и на большой кедр.

Среднее окно было одновременно дверью. Через нее и вошла теперь в комнату Лайл. Мисс Коул поднялась с краешка стула с прямой спинкой и шагнула ей навстречу. Никто не принял бы ее за тетку Сисси Коул. Сисси была высокой, слабой девицей с соломенными волосами, мисс Коул — маленькой, полной и очень живой, с темными и блестящими, как у птички, глазами, щеками с ярким румянцем. При разговоре она для убедительности дергала головой, как птица, клюющая червяка.

Мисс Коул сразу же торопливо заговорила, промокая носовым платком лицо и шею:

— Здравствуйте, миссис Джернингхэм. Ужасно жарко сегодня, правда? И я очень надеюсь, что вы простите меня, что заставила вас прийти в дом из сада, где вы сидели в тени этого прекрасного дерева, и такой чудесный бриз дует с моря! Очень приятно, конечно. Вы не поверите, как жарко в деревне, зато зимой наша лощина становится для нас убежищем. Так всегда: в одном выигрываешь, в другом проигрываешь, и уж конечно, всем нам есть за что поблагодарить судьбу, если только как следует поискать.

— О да, — ответила Лайл. — Не хотите присесть?

Мисс Коул опустилась на маленький стул викторианской эпохи, украшенный вышитыми крестиком розами, чертополохом и трилистниками. Обивка когда-то была пурпурной, теперь же стала серой. Лепестки цветущей розы еще сохранили бледно-красный оттенок, но от яркого чертополоха и трилистника осталось лишь воспоминание. Мисс Коул положила светло-коричневую сумочку на ковер рядом с собой, разгладила на коленях юбку своего лучшего платья из довольно яркого искусственного шелка и разразилась почтительной речью:

— Я надеюсь, вам не стало хуже, миссис Джернингхэм. Я-то, конечно, так рада, так рада видеть вас на ногах! Я и сама не любительница лежать в постели. Наверняка вы просто в шоке от того, как ваша машина разлетелась на кусочки, а вы только чудом не поранились! Тут есть от чего быть в шоке, и никто не знает, когда он пройдет. Сестра моей невестки как-то раз в декабре испугалась бродяги, а через полгода после этого, день в день, ей пришлось вырвать два отличных задних зуба. И не знаю, права ли она была, но она объяснила это тогдашним шоком, ведь у всей ее семьи всегда были отличные зубы. Она мне сказала: «Отчего же еще у меня могли заболеть зубы, если не из-за шока?» Но мы все, конечно, должны надеяться, что у вас не будет таких последствий.

Лайл улыбнулась ей.

— О, я уверена, со мной такого не случится.

— Никто не может быть в этом уверен, — живо возразила мисс Коул. — А шок у вас точно был. Говорят, рулевое управление развалилось на куски. Но все хотели бы знать, почему оно развалилось. Само собой ничего не ломается, все так говорят, я, конечно, прошу прощения, что это повторяю. Тут некоторые думают, что Пелл, возможно, знает об этой аварии больше, чем следовало бы.

— Мисс Коул!

Ее блестящую черную шляпку украшали ярко-синие вишни, которые стучали, как градины, каждый раз, когда мисс Коул встряхивала головой.

— Я, конечно, прошу прощения, миссис Джернингхэм, но вы не можете заставить людей замолчать. Тем более что авария случилась прямо здесь, в деревне, а буквально неделю назад Пелл в баре, в «Грин мен», заявлял, что не будет счастья тем, кто пошел против него. Том Крисп слышал это собственными ушами: «Никому я не позволял меня надуть и выйти сухим из воды!» Вот что он сказал, а еще: «Запомните: некоторые скоро получат то, что им причитается, и не имеет значения, какие они теперь важные птицы!» И я, конечно, прошу прощения, что повторяю эти выражения, но по-моему, мистер Джернингхэм должен это знать.

— Я думала, Пелл уехал.

Мисс Коул опять дернула головой.

— Пелл? Только не он! Это такой человек, который будет тут околачиваться как можно дольше и делать пакости, и при этом хвастаться, будто ему раз плюнуть найти работу, хоть сейчас.

Лайл ощутила тревогу и отвращение. Ей захотелось сменить тему разговора, но это оказалось невозможным: мисс Коул пришла сюда с твердым намерением поговорить о Пелле и останавливаться явно не собиралась. Лайл вдруг обнаружила, что практически помимо своей воли задает именно тот вопрос, который ожидала услышать от нее мисс Коул:

— Он нашел работу?

— На аэродроме, — мрачно ответила мисс Коул. — И каждый вечер в «Грин мен» рассказывает, сколько он получает денег и как его там любят.

Она промокнула платком капли пота на лбу и подбородке.

— И если бы дело этим ограничивалось, то, пожалуйста, пусть делает что угодно, это не мое дело. Уж конечно, никто не может обвинить меня в том, что я вмешиваюсь в чужие дела. Но дело обстоит совсем иначе, и от этого так просто не отмахнешься. Сисси — моя племянница и несчастная сирота, у нее нет ни отца, ни матери, чтобы за нее вступиться. Я, конечно, ничего не имею против моего брата Джеймса, но он, кроме своей семьи, ничего не замечает. К тому же у него свое дело и девять детей, а Эллен ни с чем не может толком управиться, так что у него хлопот полон рот. Так что, кроме меня, некому присматривать за Сисси, а сама она не из тех, кто может о себе позаботиться.

— Пелл ей досаждает? — прервала Лайл ее монолог.

— Если бы он ей досаждал, я бы не беспокоилась. Он, верно, ни на минуту не оставляет ее в покое, но дело обернулось так, что и она не хочет, чтобы он оставил в покое.