Анна, где ты?, стр. 21
— Очень разумно. Вы что-нибудь нашли?
— Я не знала, что я это нашла — до вчерашнего разговора с Элейн и Гвинет. Я и сейчас не вполне уверена. Так вот, в коробке была старая сумочка. У нее сломался замочек, наверное, поэтому Анна ее не взяла. Там внутри ничего не было, только треснутое зеркальце, а за ним в футляре подпихнут обрывок бумаги. На бумажке много раз накорябано: Сандро, причем на итальянский манер: САНДРО. А потом еще и с «у» — Сандроу. Имя писалось и другими способами, я всех не помню: Синдроу, Сендроу. Тогда я на это особо не обратила внимания, но теперь… все-таки странная бумажка, правда?
Мисс Силвер подумала, что очень даже странная, о чем и сказала.
По пути домой она впервые встретила Джона Робинсона жильца из второго крыла. Дети, уже подружившиеся с Томазиной, болтали с ней и приглашали к себе на чай, но она сказала, что ее ждут ее хозяюшки, тогда они схватили ее под руки и через секунду уже мчались вниз по склону, утопая в некошеной траве.
Мисс Силвер неторопливо дошла до дома; дети уже стояли во дворе и смотрели на слепой, без окон, покалеченный фасад. Бенджи говорил:
— Там ничего не осталось, одни пауки, пыль и папин кабинет, а к нему нельзя подходить, потому что там лежит книга, которую он пишет, и камень может упасть.
Высокий детский голосок эхом отдавался в сыром дворе. Вернулось и слово «упасть» — как раз когда из-за угла вышел Джон Робинсон и остановился рядом с ними.
Когда позже мисс Силвер попыталась его описать, то эти приметы подошли бы столь многим, что не имели никакой ценности. Ни низкий, ни высокий. Вроде бы стройный, но в такой мешковатой одежде, что и это под сомнением, поскольку просторный плащ мог прикрывать обвисший живот. Из-под плаща виднелись старые брюки и плачевного вида башмаки. Поверх плаща — длинный шарф неопределенного цвета; поверх него — бородка, нависшие брови, растрепанная грива седеющих волос. Он стоял и всех их рассматривал, он смотрел на мисс Силвер в черном пальто, престарелой горжетке и шляпе, знававшей лучшие времена; Томазину, раскрасневшуюся от бега; смеющихся детей, что-то шепчущих ей на ухо. Смотрел — и вдруг заговорил с очень заметным деревенским выговором:
— Юность на борту, Благоразумие у штурвала, — и, выпалив эту цитату, спешно ушел, оставив мисс Силвер в недоумении, может ли совершенно незнакомый человек под Благоразумием подразумевать ее? Лучше уж, конечно, это, чем «Удовольствие», которое на самом деле стояло в оригинале. Но зачем вообще было все это изрекать?
Дети наперебой выдавали сведения об этом странном субъекте:
— Это был мистер Робинсон.
— Мистер Джон Робинсон.
— Он наблюдает за птицами, он про них ужас как много знает. Он по ночам выходит из дома и наблюдает.
— И днем тоже.
Морис сказал: «Он чокнутый», а Дженнифер подхватила:
— Он всегда такой; если с ним встретишься, он что-нибудь скажет и уйдет. То стихи, то еще что. В деревне его называют чокнутым, потому что он разговаривает сам с собой, когда ходит по лесу или по пустырю. А старик Мастерc говорит: «Почему бы ему с собой не поговорить? На свете не так много людей, беседу с которыми я бы предпочел разговору с самим собой!»
Томазина пошла к конюшням; она уже на десять минут опаздывала к чаю.
Глава 16
Мистер Крэддок ныне осчастливил всех своим присутствием за обедом и никому не давал сказать ни слова. За супом он ораторствовал об алхимии и философском камне, а когда приступили к отварной рыбе, пустился в длинное повествование о влиянии планет и какая что означает. Никто, кроме мисс Силвер, его не слушал. Миссис Крэддок всех обслуживала, время от времени вставляя «О да» или «О нет», смотря по обстоятельствам. Дети возились с рыбой. Наконец Дженнифер устремила на отчима долгий взгляд. В ее блестящих глазах читалась злость и что-то еще, не очень понятное, но как только он к ней обернулся, она опустила ресницы. Потом потянулась за солью и просыпала ее. В общем, сотрапезники чувствовали себя очень неуютно! Но Дип-Энд вообще не отличался уютом.
Фразы Крэддока становились все длиннее и туманнее, пока их поток не прервал рев Бенджи, узревшего, что подали бланманже, холодное и какое-то голое на вид.
— Не хочу! Не люблю! Не буду!
— Чш-ш! Миссис Мастерc, наверное, забыла, — стала оправдываться Эмилия. — Я ей говорила, что его никто не любит.
— А она любит его делать, — мрачно высказался Морис.
Дженнифер обвиняющим тоном сказала:
— Если бы в доме не было кукурузной муки, она бы не смогла его делать.
Миссис Крэддок побледнела, у нее задрожали руки. Мистер Крэддок ничего не сказал, но у него был такой вид, будто он вот-вот взорвется. Но он просто с шумом отодвинул стул и вышел из-за стола.
Никто, кроме мисс Силвер, даже не притронулся к злополучному десерту, но после ухода Крэддока дети получили по толстому куску хлеба с джемом и весело заспорили, кто сумеет придумать самое противное прозвище для отвергнутого бланманже.
Позже, когда дети уже легли спать, миссис Крэддок вернулась к этому эпизоду. Иголка задрожала в ее руке, и она сказала:
— Я плохая хозяйка, и я плохо готовлю. Как ни стараюсь, всегда получается невкусно.
— Но у вас же есть миссис Мастерc, — сказала мисс Силвер.
— Она меня презирает, — обреченным голосом произнесла Эмилия. — Она знает, что я не смогу сделать сама, и не обращает внимания на то, что я ей говорю. Сколько раз я повторяла, что мистер Крэддок не сядет за стол, где стоит бланманже, и что дети его ненавидят. Но его так легко делать, и когда она торопится, то всегда его и делает.
Мисс Силвер сказала:
— Если бы в доме не было кукурузной муки…
— Она бы сделала из саго, а это еще хуже.
— Возможно, если бы не было саго…
— Она бы еще что-нибудь нашла, — с отчаянием сказала Эмилия. Слезы закапали на заплатку. — Иногда мне кажется, я этого не вынесу. Если бы не вы… — Она шмыгнула носом.
Мисс Силвер веско сказала:
— Вам нужно отдохнуть. Детям гораздо лучше будет в школе, даже Бенджи.
Эмилия испуганно вскрикнула:
— О нет, нет! Мистер Крэддок этого не одобрит, да и мне не будет покоя. Он говорит, что это глупо, но я не могу, когда они не со мной. Видите ли, прошлым летом я их чуть не потеряла.
— Моя дорогая миссис Крэддок!
Слезы катились по щекам Эмилии Крэддок.
— На море нам было так хорошо, но я их чуть не потеряла — и мистера Крэддока тоже. Они все сели в лодку и перевернулись. Я прилегла после ленча, а они чуть не утонули — все. Они долго тащили к берегу Бенджи. Никто из них не умеет плавать.
— А мистер Крэддок?
— Немного, только чтобы самому удержаться на воде. Он не мог им помочь. Если бы не мужчины в другой лодке… Это был такой ужас… я и теперь еще не отошла от шока. — Она прижала к глазам платок.
Мисс Силвер, чтобы сменить предмет разговора, заговорила о Джоне Робинсоне. Она решила, что это отвлечет миссис Крэддок от грустных воспоминаний, а заодно она побольше узнает о жильце из другого крыла. Она как бы между прочим произнесла его имя.
— Когда мы вернулись с прогулки, он подошел к нам и заговорил.
Миссис Крэддок перестала плакать. Глаза у нее чуть испуганно забегали.
— О… Он был очень… странный?
Мисс Силвер провязывала последний ряд бледно-голубой полочки жакетика.
— Он процитировал стихи.
— Это с ним бывает… по крайней мере я так думаю… мне доводилось слышать. Знаете, я сама с ним никогда не разговаривала. Он, — она подыскивала слово, — действительно странный… Очень одинокий. Он живет здесь несколько месяцев, но я всего лишь пару раз видела его издалека. Это настораживает, но я уверена, что он человек безобидный. Иногда он говорит с детьми. Меня это беспокоило, но прошлой осенью — о, мисс Силвер, они еле спаслись, и только благодаря нему, и что бы о нем ни говорили, я всегда буду ему благодарна.
Мисс Силвер закрепила нитку, разгладила рубец и лишь после этого спросила: