Рон, стр. 5

– Но почему вы не сопротивлялись? Вы все кажетесь мужественными воинами!

– Сражаться с Мэгиеной невозможно. Мы видели это на примере восточных островов. Они владеют колдовской силой. И не нашему пустынному острову противостоять Кэрол Тивендалю. Лучше лишиться независимости, чем потерять народ.

– Ты хочешь сказать, что твен уничтожили бы всех? – Рон невольно побледнел.

– Нет, зачем же. – Риндон невесело усмехнулся, и Рон понял, что следы былой неприязни еще остались. – Твен не убивают тех, кто не сопротивляется. Но они поглощают захваченную страну. Народа как такового не остается. Всех детей до десяти лет они воспитывают как своих, вдали от родителей, и те потом живут в глубине Мэгиены, а остальных превращают в рабов. Всех, без исключения.

– Но разве дети не могут объединиться, когда вырастут?

– За что?! На их родине давным-давно живут коренные граждане – те, у которых родители были гражданами Мэгиены. И их страна уже вовсе не та, какой они ее себе представляли. Она ничем, понимаешь ты, ничем не отличается от остальной Мэгиены! В юности они, конечно, могут ненавидеть, но ничего не могут поделать. А с возрастом проблема теряет остроту. Они уже связаны. Их прав ведь никто не ограничивал, они уже имеют работу, любимых, надежды, а как же иначе жить? И ради чего надо все это бросить? Нет, они ведут себя смирно. И детей воспитывают как честных граждан, чтобы не портить им жизнь бессильной злобой.

– А как же культура? Не могут ли они поднять ее? Неужели это запрещено?

– А культура вовсе и не гибнет. Твен умны, они перенимают все лучшее у завоеванных народов. Песни, картины, ремесла – все запоминается. Кроме того, любой из рабов, кто хоть что-то значит – на особом положении. И чем ценнее человек, тем лучше к нему относятся.

– А простые рабы не могут взбунтоваться?

– На это есть команы. Они вроде стражников в Трис-Броке, следят за порядком. Рабы рассредоточены, подавить бунт нетрудно. Кроме того, у простых своя надежда. Если раб женится или выйдет замуж за гражданина, его выпускают на свободу. Без всяких условий. А еще через десять лет примерной работы хозяин, если раб в частных руках, или чиновник вольны его отпустить. А хозяин даже раньше. Правда, раб должен принять заклятье лояльности, да и гражданства ему не дают.

– А что это такое заклятье… как ты сказал?

– Заклятье лояльности. Это колдовство. Чары, которые может наложить любой ихний маг. После него человек не способен сделать ничего дурного Мэгиене.

– А почему сразу не наложить на весь народ, с которым собираешься воевать? – недоверчиво спросил Рон. «Чушь какая-то» – подумал он. – «Деревенский парень!»

– Нет, тут нужно работать с одним человеком. Кроме того, треть людей после этого сходят с ума. Представляешь, не понравится им дорога или дом в Мэгиене, их уже в жар бросает! Как тут жить?

– И люди на это соглашаются?

– Неохотно. Неизвестно, что лучше – жить рабом или умереть сумасшедшим.

– Их убивают? А вдруг они выздоровеют?

– Не выздоровеют. Заклятье не снимается. С ними уже ничего не сделаешь. А они даже и не граждане. Заклятье лояльности действует не на всех. Люди, про которых у нас на Элдароне говорят «огненная душа», сильные и вспыльчивые либо сходят с ума, либо способны полностью противостоять колдовству. Таким может помочь только заклятье любви.

– А это как? – вежливо поинтересовался Рон. Он не верил ни в колдунов, ни в заклятья. Ротени относились с презрением к суеверию племен. Разговор начал ему надоедать.

– Понимаешь, здесь тебя как будто ни к чему не принуждают, просто начинаешь любить Мэгиену и становишься равнодушен к прежней родине. Больше с твоим мозгом ничего не случается, остаешься нормальным человеком. Не всякий маг может навести такое заклятье, и не всякий за это возьмется. Да и стоит дорого – ведь занимает это не час, а ладонь, а то и больше. Первое-то они обязаны накладывать бесплатно. Если у раба добрый хозяин или богатые друзья, денег ему, конечно, дадут. Многие рабы об этом мечтают, ведь после этого получаешь гражданство.

– А откуда ты все это знаешь?

– Когда я был малышом, я тоже задавал вопросы. Как ты. – глаза Риндона весело блеснули в темноте трюма. – Я тоже хотел узнать, что заставило наших предков покориться твен. Кроме того, я собирался учиться в Мэгиене.

– Почему же не учился?

– Ну… так вышло. В общем, это не важно. – его голос прозвучал неожиданно резко. – Какая разница?

– А когда мы прибудем? – примирительно спросил Рон.

– Часов в десять… Но на берег сойдем не раньше двенадцати. Волокита.

Когда Риндон и остальные моряки улеглись, Рон долго не мог уснуть. Ни разу в жизни перед ним не стояло такой неизвестности. Было страшно, но любопытство, пожалуй, доминировало. Рон, словно, бросал вызов лежащей перед ним стране. Около двенадцати, уже засыпая, Рон успел подумать: «По крайней мере, надеюсь, больше не будет этого храпа… и запаха!»

Глава 4

Конец ноября 954 г. п.и. Аулэйнос

– Не хочу показаться навязчивым, – Мэйдон Фингар говорил с обычной насмешкой в голосе, – но Вам не мешает повторить еще раз, мой принц.

– Что толку? Мне уже осточертели эти нудные уставы! Ну какая мне разница, какой цвет у какого подмастерья? Зачем же мне тогда советники?

– Король тем и отличается от советников, что его образование должно быть универсальным. Советники не всегда окружают короля. И Вы…

– Лорд Фингар, – прервал его поучения стражник.

– Да?

– Здесь Джани Винтрис.

– Пусть войдет.

– Мой принц, лорд Мэйдон. – высокий юноша, крепко сложенный и не лишенный щегольства поклонился Эмрио и Фингару.

– Добрый день, Джани. Что случилось?

– Прибыл корабль с группой Онгальда. Вы просили сообщить, мой лорд.

– Спасибо, я скоро освобожусь. Надеюсь, ты позаботился о гостях?

– Есть проблема. У них пленник.

– Пленник?

– Ротен. Когда они отплывали, обнаружили, что за ними следит мальчишка, беглый раб. Пришлось взять его с собой. Ему около девяти.

– Мальчик из Ротонны? – воскликнул Эмрио. – Я хочу его видеть!

Фингар с легкой укоризной взглянул на Винтриса и покачал головой.

– Мэйдон, Вы всегда скрываете от меня массу интересного! Я хочу познакомиться с ним!

– Пожалуй, это действительно будет небесполезно и для Вас, и для него. Но не больше ладони! Как только подвернется случай, надо передать его в один из северных интернатов.

– И Вы освободите меня от занятий?

– Это уже слишком! Вы сегодня не в меру нахальны! Вы отлично можете слушать лекции вместе. В крайнем случае, он подождет Вас час-другой. Винтрис, – обратился он к Джани. – Вы сейчас относительно свободны, я освобожу Вас от следующего дежурства, будете отвечать за мальчика.

– Да, мой лорд. Я могу идти?

– Да. Я жду Онгальда к обеду. Ступайте.

Джани еще раз поклонился и легким шагом вышел из комнаты.

Рон вздрогнул – холодные брызги от весел добрались и до него. Дул свежий ветер, море было неспокойно. До берега оставалось не больше ста ярдов, и уже отсюда можно было наблюдать, кипение жизни в гавани. По набережной сновали торговцы и грузчики, капитаны и матросы. Почти рядом с пристанью был базар, оттуда доносились оживленные азартные и деловые выкрики, складывавшиеся в нестройный гул.

Утро доживало последние минуты, день вступал в свои права. Около девяти часов часть офицеров и трое воинов отплыли на берег; где-то часа через полтора лодки вернулись, готовые перевезти всех остальных. В одной из них сидел Онгальд, приехавший за Роном. Вот шлюпка причалила к пристани, и Рон осторожно, держась за руку Онгальда, сошел на берег. Он плыл в лодке всего второй раз в жизни и не слишком доверял этой качающейся при каждом шаге посудине.

Рон огляделся. Радостно сходившие на берег моряки сразу же разбредались небольшими компаниями, оживленно переговариваясь. К нему и Онгальду по причалу шел высокий молодой мужчина в светло-зеленом плаще, тунике и штанах белых, но тоже с зеленоватым оттенком. Одежду дополняли черный пояс и сапоги с каблуками. На тунике было что-то вроде герба – золотой меч с рубиновой рукоятью.