Махно, стр. 27
Маруся Никифорова
Еще античные феминистки работали амазонками в древнегреческие времена. Христианское Средневековье пресекло непотребное смешение определенных Сверху функций разных полов. Однако женщиной оказался по усыпальном обмывании один из Римских Пап, женщины выбивались в люди на пиратских кораблях, и кавалерист-девица Надежда Дурова проложила дорогу в спецназ женщинам из русских селений. И вообще каждая революция имела свою Теруань де Мерикур.
Русская революция поставила женщину в авангард прогресса. Софья Перовская руководила бомбистами-нигилистами! Вера Засулич стреляла в губернатора! В конце концов, даже Фаня Каплан была определена конспиративными руководителями навсегда канувшего в тайну заговора как бы стрелявшей в Ленина. И шикарная идейно-бывалая красотка Коллонтай обратала не кого-нибудь, а руководителя решающего для революции Балтфпота Дыбенку. Роза Землячка руководила массовыми расстрелами в Крыму, Лариса Рейснер была комиссаром флотилии, а вклад Инессы Арманд и Надежды Крупской в бессмертное дело Ленина общеизвестен. «Женщина в революции» – о, это тема! ждет со стоном нетерпения свою автора-феминистку!..
Как постсоветские годы стерли грань между понятиями «заработать» и «награбить», так Гражданская война стерла грань между профессиями «революционер» и «разбойник». Грабишь богатых? убиваешь классово чуждых? проповедуешь всеобщее равенство? ждешь светлого будущего без буржуев? – ну, видимо, революционер.
Происхождение Маруси Никифоровой осталось малоизвестным. «Из мещан». На нескольких сохранившихся фотографиях отображена не актриса и не киска. Нефотогенична: дубовая рожа. Остались воспоминания: резка, хладнокровна, мгновенно соображает и решает, жестока.
Отряд ее никогда не превышал сотню конных. Был молниеносен и неуловим – поскольку в той серьезной круговерти ни одна серьезная сила не снисходила до того, чтобы тратиться на поимку блохи – досадливой, но неопасной, ничего не решающей! Чуть что – отряд смывался, да и хрен с ним. Он был вроде рыбки-лоцмана при акулах, шакале меж волчьих стай.
Отчасти потому большевики еще в апреле 1918 прикрыли у себя анархистов – что любой разбойник мог объявить себя анархистом, отказать в подчинении кому угодно и успокаивать смущенные души бандитов приличной идейной подкладкой. Приблудившихся же «идейных» анархистов банды охотно кормили и слушали вечерами их рацеи о теориях, как уголовные на нарах велят вечером «романисту» «тискать ро?ман», т.е. развлекать их беллетризованной байкой об изячной и авантюрной жизни.
К Махно Марусечка прибилась еще в Александровске. Ее интересовали города, потому что там были хорошие вещи. Ее интересовал Махно, потому что давал вольности и «крышу». Махно терпел ее как еще одного борца за анархию, легкого на подъем и привыкшего к самообеспечению и самоснабжению. Вот – все до нас тянутся!
О, это мог бы быть роскошный мелодраматичный сюжет из времен революции: два альбатроса, нашедшие друг друга в огненной буре. Но он был более идейный, и стал попрекать ее непринципиальностью, а она была более взбалмошная, и укоряла его за назидательность. И, плача скупыми слезами, эти души, созданные друг для друга, расстались, чтобы продолжать борьбу порознь и встретить неизбежную смерть в одиночку.
В серьезном бою отрядик Маруси был бы уничтожен, и она берегла своих, уводя от ударов: они не хотели умирать, они хотели грабить буржуев и убивать офицеров при надежных гарантиях победы и малого риска. Озверевший как-то батько отрядик расформировал, а Марусю загнал в лазарет сестрой милосердия. Этот вариант монастырского покаяния беззаветной борчихе мгновенно осточертел, и она вымолила у Махно отпустить ее с хлопцами: ведь анархия – это всем воля?
В то время белые вышибли красных из Таврии, и следом сами пошли на север. «Белые тылы» оказались силовым вакуумом, и Маруся порезвилась на славу в хлебном и теплом Северном Крыму. Пока не нарвалась на нормальную роту, уничтожившую ее банду. Удостоилась в симферопольской контрразведке встречи лично с генералом Слащевым: победоносный командир полюбопытствовал, что за феномен. После чего была повешена. У Слащева в тылу всегда был порядок и дисциплина.
Атаман Григорьев
Вы сейчас будете смеяться, но Григорьев тоже был красным комбригом. А потом – красным комдивом. А потом только перестал ими быть.
В Великую войну он хлебнул честного лиха, и к 17-му году выслужил офицерские погоны. Которые тут же и снял, потому что произошла революция (первая), и образовалась Центральная Социалистическая Рада. И Григорьев стал служить Раде. То есть под началом секретаря по военным делам Симона Петлюры.
Потом Раду сменил гетман Скоропадский, Григорьев послужил еще – и ушел к ставшему «авторитетным полевым командиром» Петлюре под Винницу: он был самостийник и не любил служить немцам.
Увы: петлюровцы грабили население и убивали найденных офицеров. Григорьев сам был местным, и сам был офицером, и не уважал конторщика Петлюру. А красные все засылали агитаторов! И обещали те агитаторы все, что хотелось слушателям. Агитпроп Троцкого работал хорошо. За плохую работу расстреливали. Могли и просто расстрелять. Для бодрости.
Красные сирены спели ему о братстве всех трудящихся и пообещали патронов немерено и подобающий чин. И все кивали на Махно – даже он понял и сотрудничает!
И григорьевская «республика» образовалась больше махновской! Его полки взяли Николаев, Херсон, Одессу! Вот чьи красные бойцы входили в эти города под красными знаменами.
Из справедливости отметим, что французские «интервенты» оттуда как раз перед этим смылись сами – во исполнение союзнических обязательств по версальскому миру. Так что «освобождать» было, в общем, и не от кого – что облегчало более приятные стороны освободительного процесса: повеселиться и пограбить.
Григорьеву жутко понравилось быть красным комдивом. Он никогда в жизни не жил так хорошо. И власти такой не имел. А жидов и умников он недолюбливал. И вообще стал соображать о самостийной Украине без Петлюры: и сами управимся!
Товарищ Троцкий дал разгон товарищу Антонову-Овсеенко: атамана вырастили?! И с ходу придумал гениальный план, традиционный и простой: полки героического комдива Григорьева двинуть на Запад, в Европу, в Румынию: резать бояр, освобождать классовых братьев, помогать молодой Венгерской революции. А мы получим Украину без военной силы и сопротивления. А Григорьеву в отрыве от родных баз ноги-руки-то руманешти быстро повыдергают. А нет – так мы поможем, там видно будет.
Григорьев в Румынию не пошел, а в ответ послал красных совсем в другое место. И объявил себя вольным атаманом.
Понятно, что Григорьев думал об отношениях с соседом по местности батькой Махно. А Махно о Григорьеве. Союз был бы большой силой! А красным надолго доверять нельзя – эти волки только ждут момента, чтоб ты перестал быть нужен – и перехватить тебе горло. Но белых бить надо, с ними договор невозможен: они за государство помещиков. А Петлюра ныне сам слаб: еще поглядеть, кто под кого пойдет.
То был огромный и важнейший край: Причерноморье, Приазовье, Новороссия, Донбасс!
И холодные колючие голубые глаза товарища Троцкого, столько раз описанные очевидцами, блестели сквозь неизменное пенсне над картой в штабном вагоне.
– Как вы смотрите на положение с черноморским побережьем, товарищ Вацетис? Можно ли двинуть наши части на юг от Киева, чтобы раздавить банды Григорьева?
– Тогда Петлюра возьмет Киев. А сверху нависают поляки. Средств у нас сейчас не хватает. – Главнокомандующий войсками республики товарищ Вацетис, еще один полковник бывший, кроток и уступчив.
– А если Махно бы натравить на Григорьева? Погодите-погодите...
То, что к Махно были подведены красные агенты влияния – не должно быть сомнений. (Вербовали быстро, угрожали без колебаний, политические платформы менялись под ногами быстрей, чем лошади в цирке.) Он к тебе всей правдивой душой – но в глубине той души взгляды могут быть коммунистические и польза пролетарская.