Махно, стр. 23
Рождение тачанки
Влез в бричку, поерзал на откидном сиденье, попрыгал, пробуя рессоры.
– Так. Эту – и еще вон ту. Давай «максимы» сюда, оба. Один в эту, другой в ту. Да не так! на сиденье станови, дулом назад... Эй – веревки! Так, приматывай станок к спинке; ага, и под скамейку пропусти.
– Нестор, а как ты ее к цели задом развернешь? Нам-то – вперед же надо!
– Цель к тебе сама с заду забежит. Патроны собрать – набить две полные ленты.
– Так хлопцам же ничего не останется!
– Рубиться будут. По обойме хоть останется? И ладно.
Отобрал полусотню на конях посвежее. Наказал вторым номерам при пулеметах «держать пулемет хоть зубами! ленту перекосит – сам срублю!» Велел Щусю:
– Де твои часы золотые? Ровно час отмерь – ровно час, ты запомнил? – и на всей рыси давай прямо на батарею. Сразу, плотно, всем! И что бы ни было – вперед!
Вылетела из лесу полусотня – и, пластаясь, рванула наискось логом, мимо изготовленной мадьярской конницы. В центре группы неслись две брички с каким-то грузом: «Не иначе награбленное жалеют, куркули...» Бешеные звери четверней несли брички, и диким высвистом помогали себе кучера.
Блеснул на солнце галуном офицерский рукав – и взмах направил два эскадрона сверху наискось – в угон-фланг пытающимся удрать повстанцам. Взлягнули подковы, полетел дерн, рассыпали искры обнажившиеся клинки! Не уйдут, мужичье...
Уже в хвосте беглецов оказались брички; слетела мешковина, ладные «максимы» довернули хоботы на радостных от скачки гонведов. И две длинные очереди, рассеивая в тряске пули по густой коннице, смели первые ряды. Через голову покатились всадники вперемешку с конями.
Пологий лог укрывал от огня пехоты. Мышеловка обернулась своей противоположностью. Загнанная было мышь хладнокровно расстреливала кошек.
Всаднику попасть на скаку в скачущую же мишень практически невозможно. Все законы снайперской стрельбы подтверждают это. А вот тряское разбрызгивание свинцовой струи по нарастающей в твоем прицеле массе конницы дает сокрушительный эффект. Бились на земле и ржали бессильно кони, и синие мундиры с золотым шитьем шнуров пестрыми кочками устлали отставшую перспективу.
...После чего в кольцевом стане окруживших лес преследователей начала происходить медленная координация дальнейших действий: так что, все махновцы вырвались? или бросили своих раненых? или ждать еще чего? или провести разведку боем? Поскакали меж полков посыльные.
– А-а-а-а! – пулеметные очереди и сверканье клинков.
В этой нерешенности положения – полусотня вдруг налетела с тыла на четырехорудийную батарею и мгновенно вырубила прислугу.
И в тот же миг сотни две махновцев с ревом вылетели из лесу, стремясь прямо на батарею.
Хлестнула с фланга кинжальным огнем залегшая на поле пехота, стали падать кони и люди. Но тут:
– Давай, Трофим. Петро, ну же, – без паники понукал Махно. – Покажьте, какие вы такие артиллеристы. Чому вас на войне учили?
В обе стороны развернули пушки. Лязгнул затвор; ахнул дымок, подпрыгнула пушка – и первая шрапнель лопнула ватным облачком над пехотой, брызнув крупным градом.
– Быстрей, хлопцы, быстрей.
Вторая шрапнель лопнула над уцелевшими двумя из четырех мадьярских эскадронов, преграждая преследование.
– Швыдче!
Пару верст от леса до батареи преодолели за пару минут бешеной гонки. С ликующим воплем соединились со своими. Звонко и часто били орудийные выстрелы, добивая остатки кавалерии в одну сторону – и вжавшуюся в складки поля пехоту в другую.
– Взять на передки – да и угнать себе артиллерию, – осклабился Щусь.
– Остынь, – хмыкнул Махно. – Самим бы утечь.
Батько
– Ну шо, Нестор Иванович. Вывел народ из смертушки. Постарше – быть бы тебе батькой.
– Да-а, и характером взял, и умом, и уменьем... Уж и не чаяли выкрутиться.
Спасенный ощущает душевную потребность выразить свою благодарность. Если нет чем – то словом, и слово ищет, чтоб выразить возникшее отношение.
– А что постарше... Постарше мы все не дожить можем. Батько – он и есть батько. Не по годам, а по жизни.
Посмотрели оценивающе. С проверкой и любовью. Тридцать рокив – то уже не молодость...
– Ну шо... батько. Командуй!
Привыкли. А там и приросло.
Легенда
На каторге его посадили в соляной колодец еще с одним, и сковали их кандалами вместе, чтоб совсем не убежать. А посадили туда за то, что поссорились, а за то поссорились, что тот слабых обижал. И вот они соль отбивают и лопатами в бадью ссыпают, и бадью поднимают сверху. И только раз в день им сверху в бадье – воды и хлеба. Через месяц их поднимать – а поднимают одного Махно, а того нету. Где? А я почем знаю. А он его убил и по частям наверх в бадье под горой соли и отправил. А за дело.
А когда-то давно еще он на пана батрачил, и панская дочь над ним надсмеялась. Бедный был. А в семнадцатом году он усадьбу их сжег, и всех перебил, а только ее пальцем не тронул, и всем запретил. Так куда-то и уехала. А он ее помнит, оттого не женился.
А взгляд у него такой – что любой подчинится.
Брат Карп
Вот группа махновских партизан, явясь неизвестно откуда, входит в сельцо. Вот им указывают старосту – везде власть имеет хоть какого своего представителя: а представитель следил, чтоб выполнялась сдача продукта для Германии.
Особо виселицами никто не увлекался. Хлопотно, да показушно, да веревка дорога в хозяйстве, нехватка ведь всего. И патроны тоже дороги, порой дороже золота. Так что – резали. Рубили. Сунуть шашкой в горло, либо рубануть ключицу до сердца, либо прорубить острием череп: сначала потеха накипевшей злобе и тренировка руке, потом – обычное военное дело.
Прирезали старосту, сказали речь, поснедали и расположились отдохнуть. Тут и пожаловали гайдамаки с пулеметом на повозке. А патроны кончились.
Гайдамаки всё были не первого срока – немолодые и несильные на вид. И командир взвода, как волостной писарь. Жупаны синие, шапки алые, и сбитые дырявые сапоги; и потертые винтовки.
Выстроили тесно партизан вдоль стены амбара.
– Я Махно! – сказал Карп и шагнул вперед. – Они не виноваты. Слушались. Их можно отпустить.
Хорунжий варты покивал благосклонно Карпу и скомандовал. Взвод выровнял стволы и дал два залпа.
...Хоронить Карпа привезли в Гуляй-Поле. Могилу вырыли рядом с отцовской. Народу полное кладбище. Сам батько бросил первую горсть на гроб брата. Без сил уже тихо плакала мать на руках двух других сыновей.
– Було нас пятеро, а осталось трое, – тихо сказал батько братам на поминках. – Желательно бы дожить до всеобщего счастья. Осторожнее как-то. А как?
Через два дня вырезали ночью роту немецкого гарнизона в сотне верст от Гуляй-Поля.
Красный день
В 1918 Россия перешла на григорианский календарь, и вся хронология пошла по «новому стилю». Это для понятности.
8 ноября 1918 года – был лучший день в жизни вождя мирового пролетариата Владимира Ильича Ленина. Во-первых – годовщина октябрьского переворота. Ну, вчера, сегодня, – ночью, короче: недаром праздник этот всё советские время шел в два дня – 7-го и 8-го. Во-вторых, 7 ноября – день рождения второго человека в государстве, наркомвоенмора и председателя Революционного Военного Совета Республики товарища Троцкого, в идеале можно выпить с корешем, все люди, все человеки. Символичное совпадение. А в-третьих – революция в Германии!
Это гениально!!! На германские деньги – провернуть переворот в России, вывести ее из войны, сдать Германии треть страны – ничего, и на них же провернуть там революцию и взять власть! строить коммунизм! создать советы и резать буржуев! Идиоты немцы только теперь стали понимать, что оплатили бесповоротное начало мировой пролетарской революции! О, как были посрамлены маловерные скептики, ругавшие Ленина за похабную брестскую капитуляцию! Ослы, не умеющие видеть дальше своего носа. Да, вот здесь понимаешь свою гениальность, и дух захватывает от свершающегося небывалого переустройства мира – сквозь кровь и к грядущему счастью всего трудящегося человечества! Дух взмывает на непогрешимых крыльях!