50 & 1 история из жизни жены моего мужа, стр. 33
Уже через полтора часа мы приехали домой, попутно выгрузив Ф. у бабушки, и приступили к сбору мебелей.
Тут я вам напишу памятку по «ИКЕЕ».
Памятка: если что-то выглядит как дешевый пластик, хотя и «очень прикольненько вроде бы», то, проехав два десятка километров до вашего дома, оно будет по-прежнему выглядеть дешевым пластиком.
Нет, товары бывают разные, и даже хорошие попадаются. Но нам не повезло. Ввинтив последнюю гайку в шкаф, мы поняли, что с детской получилось не очень. Прекрасная салатовая Тимкина комната превратилась в полигон для размножения синих маммутов. Нервно сглотнув, мы принялись прикреплять к потолку светильник. Не знаю отчего, но в тот момент нам показалось, что именно этот светильник и обязан довершить картину, каким-то чудесным образом увязав синюю мерзость с окружением. Ну в какой-то степени «увязалось». Что там у нас в карцере полагается? Едва теплящийся свет под потолком?
– Это какая-то ерунда получилась, – сказал Дима.
– Ага, – вздохнула я и побежала выть в ЖЖ.
Ажио четыре поста родила. Один горше другого. Рассудительные френды утешали, бросались доводами «главное, чтобы ребенку было хорошо», и даже предлагали перекрасить все на фиг.
Тем временем от бабушки вернулся Ф. В отличие от нас с папинькой дитя вовсе даже не стошнило от синего, а наоборот. Младенец немедленно залез в свою кровать под ужасным пологом, положил соску в прикроватную тумбочку и посоветовал мне «не лезть в шкаф никогда», тем самым лишив нас надежды сдать чудо-покупки назад. Да, и я теперь знаю, как увязать синее с салатовым. Оказалось куда проще, чем кажется. Вытряхните в комнату пяток корзин с игрушками, и сам черт не разберет, где тут у вас синь, а где зелень. М-да…
А еще знаю, что такое психологический дискомфорт. Это когда в Тимкиной комнате пол моешь, глаза вверх поднимаешь и вдруг испытываешь острую потребность кого-нибудь избить ногами.
Перекрашу. Я не я буду – перекрашу.
В ближайшие же выходные!
ГРИБЫ
До конца августа без рассказов. Какие уж тут рассказы? Опята!
Грибное помешательство привито было мне дедом. С самого начала – по-настоящему, за десять километров от дач, тряским автобусом через поле к лесу. Мокро, сонно, трава розовая, в кустах – тени. Идешь по тропинке, стараясь попасть деду «в след», и всем своим пятилетнем умишком думаешь: «Зачем же вчера просилась, нет бы промолчать». Сапоги чавкают, комар над ухом ноет, в кармане печенье, уже ставшее крошевом, и вот-вот сорвется с языка: «Давай назад, ногу стерла», как вдруг в листве мелькнет бляшечкой, и все вокруг забыто – шляпка.
Склизкая, влажная, с налипшим листом, ломаная от травинки. Присядешь рвать – сбоку еще одна, а дальше еще и еще, и вот уже нет волдыря на ноге, нет усталости, а только какое-то безумное собачье стремление вперед, в пахнущую прелью листву.
Собирали в три корзинки. Самая большая – «засол» – для волнушек, свинушек и редких груздей. Средняя – сыроежки, подберезовики – на жарку. Моя маленькая, но самая главная – только белые: «засушим на зиму, бабушка суп сварит». Важности моей хватало «на пол-леса»: по мере заполнения корзинка становилась тяжелой, и я отдавала ее деду. «На уж, понеси, только как перед домом выйдем, уж вернешь».
Пустыми никогда не возвращались. Никогда. Даже сейчас – Господи, какое счастье, что дед не видит, во что превратились наши места! – я не выхожу из леса без белого. Все равно – конец июня или август. И пусть трава вытоптана толпами дачников. И пусть пустых пивных банок втрое больше, чем грибниц. Три метра вглубь, и он меня ждет. Толстый, пузатый и важный, как чинуша-бюрократ. Как не сорвали? Не знаю – не судьба.
Дальше сыроежки. Люблю меленькие, «земляные», с загнутыми внутрь краями. Такую об дорогу бросишь – не расшибешь. А опята не люблю. Собирать их неинтересно. Пара хороших пней – и все, можно возвращаться домой. Года два назад опозорилась – жадность взяла верх, и пришлось снимать куртку с майкой. К радости местных алкашей, вылезла из леса полуголой, с тюками в обеих руках. Чесалась с неделю – москитол для наших комаров навроде черного перца для свинины: сожрут и не подавятся.
Но самое главное – привал. Это сейчас сычом сядешь на дерево, ножки подожмешь и зажигалкой чиркнешь… Лет пятнадцать назад плюхнешься на куртку, развернешь бабкины бутерброды, разорвешь помидор, посыплешь крупной солью и уплетаешь за обе щеки так, как будто бы не ела сто лет. А вокруг – поле, а за полем – церква, по пыльной дороге грузовик фырчит, и так, черт подери, хорошо все вокруг и правильно, что вот хоть кричи во всю глотку от счастья и прыгай дурнем…
А теперь поля нет. Только трасса, с заборами в проволоке. Несколько лет назад перелезла: дай, думаю, пройдусь по старым местам. А только и мест никаких нет. Нехоженый лес зарос частым кустарником, и даже птицы в нем не поют. Страшно стало. Развернулась и назад.
Да и «ближний лес» превратился невесть во что. С одной стороны завод, с другой – дачи, с третьей – дорога. И людей тьма-тьмущая – идешь будто бы по рынку в праздничный день. «О-о-оль, ты где?» – «Яту-у-ут, Коль!» – «Хорош-о-о, Оль!» Вот только в будни, если встать рано, до солнца, и уйти вглубь, через просеку, есть шанс понять, «как оно должно быть на самом деле».
Ну да ладно, хватит ныть. В субботу, если ничего не случится, возьму самую большую корзину и отправлюсь куда глаза глядят. Ну и пакет прихвачу – вдруг опята, пусть уж. И помидоры возьму с солью, чтобы вкусно… чтобы все как раньше…
ПРО РАЗГИЛЬДЯЙСТВО
Граждане, никому не требуется мастер-класс по разгильдяйству? (Дальше по логике вещей следовало бы написать «даю нидорога», но боюсь, сюпруг не оценит.) Вообще, если бы нам пришлось спешно менять профессию, я наверняка знаю, какое дело принесло бы нашему семейству успех. Аха, нас надо в прорабы. Ты ему календарем харю чистишь-чистишь, а он стоит весь такой незамутненный, смотрит на тебя дохлой рыбиной, пальцем за ухом ковыряет и лепечет про «нечеловеческие сроки».
События, числа, даты и всяческие «быть к полуночи» – это наше любимое. Нет-нет, мы не из тех людей, которые опаздывают на поезд. Вовсе нет. Мы из тех, кто приезжает днем позже, садится в другую сторону, вспоминает, что дома утюг, чайник и Тобик, и… после непродолжительных вздохов решает: «А черт бы с ним, с Тобиком».
Вот, например, классическое распиздяйство, которое приключилась с нами год назад во время ремонта.
Фасоличьи обои в утках помните?
Нет, с обоями все в порядке.
И вообще все было бы отлично, если бы не Дима. В тот момент, когда я просматривала обойные каталоги, пытаясь разрешить немыслимую дилемму «цыпы, кисы или песики», достопочтимый супруг мой Дементий ткнул пальцем куда-то в сторону и задал Первый Нехороший Вопрос:
– А чего это у некоторых обоев сбоку прикреплен клочок ткани такой же расцветки, как и сами обои?
– Утирать слезу после получения чека, – немедленно ответила ему я.
Но мысль запала.
Уже через пять минут всем вокруг, включая длинноногую обойную консультантшу и испуганного кассира, стало очевидно, что, если мы уйдем из магазина без новых штор в тон обоев (ткани были образцами штор), на стенде немедленно появится партия свежих клочков паскудного колора «в небритость».
– Во-первых, получится законченный ансамбль, – верещала я, – а, во-вторых… во-вторых, там утята!
В отделе штор выяснились две вещи. Во-первых, селезни нынче недешевы и ситчик обойдется приблизительно в двести долларов. А во-вторых, селезни не только в модах, но и редки – ждать прилета утей из Германии (именно оттуда осуществлялась доставка ткани) предполагалось ажио полтора месяца. И не бывать бы у меня шторам, кабы не тюлька. Пока супруг выяснял условия перевозки перопуховой птицы, я изучала местный ассортимент и наткнулась на совершенно замечательную тюльку (да, блин, в утятах, чего уж тут) по цене тысяча восемьсот рублей за метр. Едва только я поднесла тюль к Диминому носу, как результат не замедлил себя ждать.