50 & 1 история из жизни жены моего мужа, стр. 10
А еще я, кажется, опять без сапог осталась. У людей ведь как? У них сначала гонорар, потом сапоги, потом счет за годовое электричество. Это у людей. А у меня гонорар приходит исключительно вместе с электриком, при этом электрик никогда не забывает захватить с собой разводной ключ. Лада, я умею делать недоуменное лицо и врать про керосиновую лампу. Только против разводного ключа это не аргументы. Так что, барышни, вы, когда пойдете себе сапожки выбирать, вспомните про моего электрика, пусть ему хотя бы икается, паразиту.
А еще у меня Ф. голый. Ну нет, не натурально голый, а местами. Сегодня производила смотр носков и убедилась, что эволюция все-таки существует. Если у нашего папиньки носки или разные, или с одной дыркой, то у Ф. все чулочное по одному и с тремя (!!!) дырками: на пятке, на большом пальце и на мизинчике. Про прочую одежонку страшно говорить. Умные дети, они как растут? Правильно, вширь и мозгами. А мое клопоногое знаете, как растет? Исключительно вверх и словесно. Ну, воопчем, логично: когда у тебя брюки до колена, ничего, кроме словесности, тебе не остается. «Ма-а-ам, дай киндеу, киндеу дай, ма-а-ам, ну дай киндеу-у-у-у, не качу спа-а-а-ать, качу киндеу-у-у-у, киндеу-у-у-у дай, сказал, киндеу-у-у-у!»
Сошлись на том, что я дала ему киндер и обещала еще пять, когда проснется. По счастью, память у нас отстает от роста, поэтому, когда он проснется, я дам ему по заднице за битое зеркальце и две котлеты за вредность.
А еще у меня фикус теперь. Давеча в магазине набрела на полку с цветами – и ну изумляться.
– Ты только посмотри, какой прекрасный умирающий фикус, – сказала я супругу. – Давай его купим. Он такой жалкий, что прямо как будто уже мой.
– Ты хочешь поучаствовать в его смерти лично? – осклабился супруг.
– Ничего я не хочу, – соврала я супругу и, подхватив фикус, направилась к кассе.
Теперь у меня есть еще один смертник. Что самое забавное, могилку ему выкопал Фасолий в тот день, когда залил горячим чаем мою узамбарскую фиалку (скажите мне, где эти Узамбары, и я уеду туда навсегда). Второй день я размышляю на тему, есть ли у фикусов карма и не испортится ли она от бывших фиалковых горшков. Должно быть, есть. Сегодня он потерял один лист из пяти возможных и вообще, кажется, кашляет.
Ну и хрен с ним. Зато опочит в комфорте.
И кто скажет, что я не добрая, я того убью, как сволочь из третьего абзаца.
А еще… а еще у меня ДР через каких-то два месяца. Клянчу на новый ноут – надо было еще в прошлом году начинать или еще успею?
Короче, у меня много, очень много всяких дел разной степени важности.
И жировая плюшка.
И хандра.
И фикус.
И поэтому мне хуже всех.
А кто скажет, что это не так, я его убью, потому что просто убью.
Ушла кипятить чай для фикуса.
ПРО ЖИВОТНЫХ И КОТОВ
Вообще-то я животных не люблю. Никаких. То есть нет. В детстве, конечно, любила и выпрашивала. Но в детстве все было по-другому.
Лет в семь я была барышня умная и не без фантазии. Поэтому первым экземпляром в моем виварии стал хомяк Никифор, по прозвищу Это. Это не стоило мне ни копейки: как выяснилось, подружку мою Машу надули и продали не «очень упитанного крыса», а слегка беременную хомячиху. Приплод пошел через несколько недель, немало расстроив Машиных родителей, перепутавших смертную агонию с родовой горячкой.
– Ты сразу маме не показывай, – учила меня умная Маша. – Сразу-то он ей, может, и не понравится. А потом ничего – привыкнет и даже полюбит. Если с ними заниматься, они через колечко прыгать учатся… кажется.
Уже через несколько часов выяснилось, что моя мама ни капельки не заинтересована в хомяках, а в цирковых хомяках в особенности.
– Это что это за грязная мышь? – спросила она и ткнула пальцем в коробку из-под обуви.
– Это хомяк Никифор, мама, – ответила я. – Если ты его чуть-чуть потренируешь, он научится прыгать через кольцо.
– Какое еще кольцо? – Мама нахмурила брови и приняла угрожающую позу.
– Г-г-горящее, – не моргнув глазом соврала я. – Мы его одеколоном обольем и подожжем.
– Хомяка? – изумилась мама.
– Нет, кольцо, – расстроилась я. – И вообще, не нравится хомяк – купи мне собаку.
Взвесив «за» и «против» и прикусив нижнюю губу от какого-не-скажу чуйства, родительница вздохнула и сказала:
– Путь это живет, но только как-нибудь так, чтобы на глаза не попадалось и не пахло.
– Конечно, мамочка, – отрапортовала ей я.
Через месяц стало ясно, что Никифор – по сути уникальное существо. Во-первых, он был абсолютно невидим, а во-вторых, смердел так, что родственники периодически спрашивали: «Кать, это у тебя живое или уже протухло?»
– Пока живое, – вздыхала я, к тому времени уже окончательно разочаровавшись в мышезаводстве.
Когда он не ел, он спал, а когда он не спал и не ел, то гадил и кусался, ухитряясь делать это одновременно. Беда закончилась в тот день, когда это помебелировалось очередной коробенкой для физзанятий. В одно прекрасное утро у Никифора приключился умственный коллапс: придвинув коробок к краю ящика, он сбежал в большой мир, предварительно пожрав бабкину рассаду на подоконнике. Больше мы его не видели.
Нумером два была черепаха Чубчик. В этой жизни Чубчик сделала только две неправильные вещи: она ухитрилась родиться черепахой и в момент продажи высунула свою зеленую башку не в сторону продавца, а вовсе даже в сторону покупателя.
– Ой, эта черепашка смотрит прямо на меня! – возликовала я и отдала двадцать рублей кассирше. – Пойдем со мной, глупенькая!
И она пошла, точно агнец.
Нет, в отличие от хомяка с Чубчиком никаких проблем не было, и мы вполне счастливо просуществовали до конца лета. Беда приключилась в тот день, когда мы с мамой улетали на Север. В суматохе, среди бесконечных сборов-паковок и вызовов такси, я просто-напросто забыла коробку с черепашкой на диване.
– Не переживай, – успокаивала меня по телефону бабушка. – Уж за рептилией твоей присмотрю.
«Присмотрела», засранка старая. Зимой, когда Чубчик впала в спячку, поднаторевшая на цыплятах бабуся решила, что животное издохло, и спустила его в унитаз.
– И не спорь со мной, она воняла, – отвечает она мне до сих пор, когда я пытаюсь обвинить ее в смертоубийстве.
Третьей была Бетька. Рыжий-бесстыжий мой эрдельтерьер. Про нее я ничего не хочу писать. Я ее любила, тринадцатилетней она умерла у меня на руках. Больше у нас собак не было и не будет – друзей не покупают заново. Увы.
Но я не о собаках. Я о котах, У меня к котам особое отношение. Вот уже пять лет я пытаюсь убедить себя в том, что их нет. Им, кажется, смешно.
Котами, как и всем тем, что отравляет мне жизнь, я разжилась стремительно. При знакомстве у супруга моего Дементия, окромя двух калеченых псин, имелась одна дрянная кошка по имени Касялик. Непонятно, отчего Касялика следовало считать котом и всячески закрывать глаза на его (ее) экзерсисы.
– Ну, Касялик он такой… ему все можно, – объяснял мне супруг, в то время как Касялик поедал похищенный из раковины антрекот.
– Что, даже не отругаешь? – удивлялась я.
– За что его ругать? Он маленький, – разводил руками супруг.
– Ничего ж себе маленький, цельный антрекот сожрал! – еще больше удивлялась я. – Сколько ему лет-то?
– Два с половиной годика всего… еще крошка.
Ясное дело, что большой швах для небольшой кисы случился сразу же, как только я переехала к будущему мужу и закрыла за ним (мужем) дверь. После первой же ворованной котлеты Касялик словил такой увесистой тапки, что долетел до прихожей со сверхзвуковой скоростью, выбив страйк из нескольких пар обуви на половичке.