Красная книга ВЧК. В двух томах. Том 2, стр. 116

Я обещал постараться собрать необходимые сведения.

Приблизительно около этого времени, вследствие бедственного положения жены Левицкого я сделал об этом заявление Щепкину, и он выдал мне для передачи ей 6000 руб., что мной и было сделано. Также на расходы для передачи Огородникову я передал сестре Огородникова данные мне Щепкиным 3000 руб… от которых та отказывалась, но я ей вручил, так как хотел, чтобы она не стеснялась с расходами для него.

22 августа я был у Левицкой, где был и ее муж, пришедший из концентрационного лагеря, которому я и сказал, что у меня затруднительное положение, ибо нужно послать донесение Деникину, а послать некого, почему, пожалуй, придется ехать самому. Левицкий сразу же мне предложил своего друга или родственника, вполне надежного и испытанного человека и опытного в делах подобного рода. Приглашенный из соседней комнаты молодой человек на мой вопрос, мог ли бы он сделать для меня указанное дело, ответил полным согласием и сказал, что он все равно едет в Киев. На мой вопрос, офицер ли он, он ответил утвердительно; в вопросе же о расходе он сказал, что ему будет достаточно 1000 руб. Я ему назначил свидание в штабе в воскресенье, 24-го, когда я должен был дежурить, и расстались. В субботу, 23-го, вечером, я получил у Щепкина два маленьких сверточка, завернутых в цинковую бумагу, и ключ к шифру, с которого снял себе копию, отобранную у меня при аресте и указанную в протоколе 30 сего августа, и, заклеив сверточки в бумагу, не посмотрев их, в воскресенье передал их Макарову (фамилия молодого человека) и 22 500 руб. денег из данных мне Щепкиным. Макарову мной были даны указания сдать в первый же штаб деникинской армии маленький сверточек для прочтения и получения пропусков и проездной помощи, а второй – большой – сдать в разведывательное отделение штаба Деникина.

Кажется, в среду, 27 августа, вечером я был у Щепкина и сообщил ему о том, что донесение с верным человеком послано. Тут же пришел какой-то человек среднего роста, лет 35 на вид, блондин, с небольшой бородкой, одетый в кожаную куртку, с которым мы познакомились и который оказался офицером, приехавшим из Сибири. [275] Сидели и разговаривали о делах Колчака, причем он говорил, что дела Колчака плохи ввиду сильного дезертирства, но что он готовит удар Красной Армии. Я ему рассказал о своих заключенных и сидке в тюрьме и ушел первым, а он остался. В субботу, 29-го, утром, я был у сестры Огородникова, которая показала мне письмо от Огородникова, полученное ею по почте, в котором он пишет о том, что его обвиняют в принадлежности к шпионской организации и проч., копия с которого (письма), снятая мной для Щепкина, была отобрана у меня при задержании. Вечером я пошел к Щепкину, чтобы показать ему копию письма, и был у него арестован засадой Всероссийской чрезвычайной комиссии.

Надписи на последней копии с письма Огородникова означают мои заметки: 1) о сдаче красного поезда и штаба армии Мамонтову в Тамбове, по рассказу какого-то мешочника, приехавшего с мукой, на трамвайной остановке, 2) о том, чтобы Н. Н. Щепкин сказал Н. Н. Стогову о том, что жене Левицкого было через меня передано 6000 руб., а не больше, и чтобы Стогов подтвердил это Левицкому, 3) о том, что я виделся с Смирновым Николаем Яковлевичем, который виделся с Эйдуком А. В. и который говорил Смирнову, что уезжает в Сольвычегодск с большой суммой советских денег для какой-то надобности и что Смирнов просился к нему на службу, но тот ему в этом отказал, предложив принять кавалерийский полк на фронте, от чего Смирнов отказался. Я предложил Смирнову поступить на службу в штаб, откуда он может перевестись на красные кавалерийские курсы, чего ему очень хочется; 4) по вопросу об общественных деятелях и заложниках отмечено для разговора о необходимости иметь конспиративные квартиры на всякий случай и комнату вблизи Ивановского монастыря для заключенных там генералов.

Мартынов Павел

1 сентября 1919 года

ПОКАЗАНИЯ Н. Н. ЩЕПКИНА

I

На поставленные мне вопросы объявляю следующее: 1. Если Розанов в Петрограде был представителем партии меньшевиков-оборонцев и считал себя связующим [276] лицом между партией и «Союзом возрождения», то в этом нет никакого противоречия с моим показанием о том, что «Союз» этот не был союзом партий, а союзом лиц, входивших в него персонально. Прием новых членов в «Союз возрождения» с самого начала делался персонально, и никакой речи о представительстве партий никогда не поднималось в Москве. Все считали, что члены СВ по отношению к своим ЦК самостоятельны, а если они расходились с ЦК, то уж их дело было решить, оставаться в «Союзе» или уйти. Избрание происходило обычно по предложению одного из членов, решение откладывалось до ближайшего пленума, для приема члена требовалось единогласие, отводы делались без мотивировки. Если ЦК какой-либо партии по своим соображениям хотел иметь в среде «Союза» лицо, которое считало бы себя ответственным перед ЦК, то он все-таки не мог обойти способ и порядок приема членов, указанный выше. Конечно, и при этом он мог провести желательное лицо, но для «Союза возрождения» лицо это не было бы представителем партии, таких не полагалось. Может быть, в Петрограде был иной порядок, но в Москве было так, как я говорю. Так, основатели «Союза возрождения» из числа правых эсеров вступили в члены персонально. Мне ясно, что показание Розанова указывает лишь на то, что ЦК его партии был весь солидарен с платформой «Союза» и своим решением о представительстве давал только свою моральную поддержку Розанову, это было внутреннее дело, а для «Союза возрождения» Розанов являлся персонально избранным членом, если бы он даже разошелся со своим ЦК.

2. Александра Ивановича Астрова я знаю давно, но, кроме редких и чисто деловых встреч, никаких других отношений у меня с ним не было. Я считаю его знающим техником, хорошим работником и честным человеком, но и только. С его братом Ник. Астровым, который теперь за рубежом, я был знаком несколько ближе, но также только в деловой сфере, ибо нам приходилось вместе работать по городскому управлению в наших политических занятиях. Несколько чаще я стал встречаться с Александром Астровым с начала войны с Германией в «Союзе городов», [277] где он заведовал одним из технических отделов, а я был членом главного комитета СГ и заведующим всеми учреждениями «Союза» на Западном фронте. После февральского переворота я почти не встречал Александра Астрова, а вернее, даже не видел его до августа текущего года. Писем от него я никогда не получал, и то, что мне сообщено, что будто бы Александр Астров направил ко мне кого-то, рекомендуя его для работы в «Нац. центре», а самую рекомендацию изложив в письме, запрятанном в мыло, я считаю плодом какой-либо ошибки или недоразумения – этого не могло быть и не было. Александр Астров не мог знать, что я состою в «Нац. центре», сам он там не состоял и вообще был совершенно в стороне от московской политической деятельности. Наши отношения, наконец, не позволяли ему это сделать. Самая форма скрытия письма в мыле показывает, что это не московская корреспонденция, ибо в Москве Александру Астрову было бы легко просто лично увидеть меня, а не прибегать к мылу. Если по следствию точно установлено, что письмо, найденное в мыле, предназначалось мне и было действительно написано «Астровым», то тут может быть только одно решение, что письмо написано не Александром, а Николаем Астровым за рубежом и заделано в мыло, чтобы не могло быть найдено в пути.

3. Жившая у меня прислугой и арестованная одновременно со мной Акулина Козочкина живет в нашей семье давно, не помню сколько, лет 8—10 или больше; ей около 30 лет. Поступила она случайно. Дворник дачи разговорился с ней, узнал, что она не может поступить в Москве, так как срок паспорта истек, а волость без согласия мужа не возобновляла паспорта. Дворник посоветовал ей поступить к нам в семью, убежденный, что я помогу ей получить паспорт, как я это делал всегда, и рекомендовал ее жене как хорошо ему известную женщину.