Возвышенное и земное, стр. 40

– Леопольд, иногда вы бываете чересчур напористы. Да, у вас необыкновенные дети, но ведь и у меня они необыкновенные, и одной дочери я уже лишился. Благодарите судьбу за то, что к вам она более снисходительна.

– Я благодарен судьбе, ваше сиятельство. Но вы ведь понимаете, дети действительно заслужили право выступать перед императрицей, перед Людовиком XV, перед Георгом III.

– Уж не подумываете ли вы о новой поездке? – удивился граф Арко.

– Ни в коем случае! По крайней мере, не сейчас. Но если, к примеру, через год императрица захочет вдруг послушать детей или потребует Вольфганга сочинить что-нибудь для нее, как отнесется к этому его светлость? Ведь это великая честь для Зальцбурга.

– Можно будет испросить еще один отпуск. Без оплаты, конечно. Но не следует забывать, что вы находитесь в услужении его светлости.

– Без оплаты?

– Вы получите деньги, как только снова приступите к исполнению своих обязанностей.

– В качестве вице-капельмейстера?

– Неужели, по-вашему, мы должны дать отставку Лолли, всегда готового к услугам его светлости?

Глубоко опечаленный, Леопольд стоял в полной растерянности. Как бы ни повернулись события, они всегда сумеют найти предлог, лишь бы не дать ему должность капельмейстера.

– На вашем месте я бы больше думал о карьере в Зальцбурге. У вас ведь здесь немало добрых друзей.

– Граф Арко, я искренне ценю все, что вы для меня сделали. Благодарю вас от всего сердца.

– Правда, цените, Леопольд?

– Как можно в этом сомневаться! Вольфганг говорил, что вы заглядывали к нему каждый день.

– Он прекрасный мальчик. Милый, ласковый, только немного упрямый, как и его отец. Будьте осмотрительны, особенно когда заметите, что он становится поперек дороги другим композиторам. Стоит им почувствовать в нем реальную угрозу, как они немедленно ополчатся против него, а то, что он ребенок, озлобит их еще больше. – Граф Арко протянул Леопольду золотую медаль для Вольфганга – подарок архиепископа за первую часть оратории.

Леопольд был разочарован – золота в медали оказалось всего на двенадцать дукатов, но Анне Марии подарок поправился, а Наннерль пожалела, что ей нельзя носить медаль вместо Вольфганга, которого больше заинтересовало поручение его светлости сочинить еще одно произведение.

Для его светлости Вольфганг написал пасхальную кантату, получившую высочайшее одобрение. Он сочинил две симфонии для князя фон Фюрстенберга, за которые ему заплатили. Переложил четыре сонаты Шоберта и Баха в концерты для клавесина и исполнил их в присутствии архиепископа, и тот заметил, что они достойны Гайдна. Но вершиной удачи был заказ, полученный в следующем году от Марии Терезии написать музыку для празднеств в честь бракосочетания ее дочери Марии Иозефы с неаполитанским королем Фердинандом. Вольфганг ощущал большой прилив сил, он отдохнул и жаждал новизны. И он готов был сочинить для императрицы все, что она пожелает, хорошо бы, правда, она остановила свой выбор на опере.

Папа получил отпуск на условиях, о которых его предупреждал граф Арко. Вся семья с нетерпением ждала поездки. Они выехали в Вену, полные радужных ожиданий. Но не успели явиться ко двору, где Вольфгангу должны были указать, какую писать музыку, как в городе вспыхнула эпидемия оспы.

Через неделю стала известна еще одна печальная новость. Папа собрал их в тесной гостиной квартиры, которую они снимали в доме ювелира, и объявил:

– Эрцгерцогиня Мария Иозефа заболела оспой. Все приготовления к свадьбе отложены.

– Что же делать? – спросила Мама.

– Что делать! – сердито отозвался Папа. – Ждать, как все ждут!

Вскоре эрцгерцогиня умерла.

– Теперь никто не захочет приглашать детей, – сказал Папа. – Все боятся оспы.

– Еще бы не бояться! – возразила Мама. – Говорят, эпидемия все растет.

– Какая там эпидемия, отдельные случаи в домах, где редко чистят выгребные ямы.

– А ты не ошибаешься? – Анна Мария не могла преодолеть страх.

– Нет, не ошибаюсь. У тебя просто нервы не в порядке. На следующий день Анна Мария сказала Леопольду:

– У нашего хозяина заболел старший сын, наверное, оспа, к нему никого не пускают.

Леопольд не ответил, его терзали другие заботы.

Вольфгангу тоже нездоровилось. Голова горела, а руки были холодны как лед. Но скажи он об этом, и его тотчас увезут из Вены, а он не хотел уезжать. К тому же страшила мысль, что он опять заболел, разве не хватит с него страданий, перенесенных в прошлую поездку? Вольфганг сел упражняться за дорожный клавесин, хотя голова раскалывалась от боли, а руки совсем окоченели. Но едва он, с трудом шевеля пальцами, взял несколько аккордов, как хозяин попросил его прекратить игру: двое его младших детей тоже заболели и нуждались в покое. Это же хозяин сказал и Папе, когда тот попытался заглянуть к детям и посмотреть, что с ними: в детскую никого не пускали.

Папа навестил всех своих знакомых и всюду слышал одно: в Вене свирепствует оспа, особенно косит детей.

Оспой переболела половина всех детей в городе. Из них половина умерла, а половина выживших осталась изуродованной на всю жизнь.

Когда Леопольд узнал, что дети хозяина покрылись красными пятнами, они спешно покинули квартиру. Вольфгангу сделалось совсем плохо, и он пожаловался Папе. В отчаянии Леопольд увез семью в Брно, подальше от Вены. Но оспа пришла и в Брно. Тогда Моцарты выехали в Оломоуц, где у Леопольда среди знати были знакомые, в надежде, что там они окажутся в безопасности.

Однако из боязни заразы никто из оломоуцских аристократов не решился принять Моцартов. Все комнаты в лучших гостиницах были заняты состоятельными беженцами из Вены. Леопольд с трудом раздобыл комнату в убогой гостинице под названием «Черный орел». Но спасения не было. Лицо Вольфганга покрылось красными пятнами, он никого не узнавал.

Леопольд уложил сына в постель и, оставив на попечение дрожавших от ужаса Анны Марии и Наннерль, бросился за лекарем. Поиски оказались безуспешными. Оспа косила жителей Оломоуца, и все лекари были заняты. Леопольду страшно было возвращаться в гостиницу. За время его отсутствия лицо у Вольфганга распухло и красные пятна осыпали все тело.

«Неужели Папа не понимает, как мне плохо», – думал Вольфганг. Он ничего не видел. Он ослеп. Никогда больше он не сможет сочинять музыку. Пропали все его надежды, тьма поглотила чудесную единственную мечту его жизни. Ночь воцарилась навеки, и во тьме ему слышались жуткие завывания. Это были гарпии – они хотели, чтобы он слышал только самые отвратительные звуки.

После Папа рассказывал, что спасла сына лишь необычайная доброта графа Подстатского, декана кафедрального собора в Оломоуце, который, не боясь заразы, пригласил к себе в дом всю семью, позвал своего лекаря и окружил их всяческой заботой. Но Вольфганг знал, спасло его не это. Когда шум в голове стал невыносимым, он заставил себя вспомнить свою самую любимую вещь – сонату для клавесина Иоганна Кристиана, – и постепенно перед обманчиво простыми звуками сонаты, этим чудом изящества и мелодичности, шум отступил и боли прекратились. Нет, не все еще потеряно, если даже во мраке он мог слышать дивные гармонии, четкие, совершенные. Нет, не все!

Леопольд и Анна Мария опасались, не ослеп ли Вольфганг навсегда, но через девять дней он вдруг стал их узнавать.

Вольфганг спросил, что это за город и как давно они здесь живут, и, услышав ответ Папы, смолк, потрясенный тем, как долго он болел.

– Оспинок у тебя не останется, – заверил его Леопольд. – Были красные пятнышки, но они уже бледнеют.

– И жара у меня больше нет?

– Ну конечно, ты же выздоравливаешь.

– Скажите, Папа, неужели мне было так плохо?

– Ты нас напугал до смерти. – Леопольд улыбнулся – первая улыбка за время болезни Вольфганга. – Скоро ты опять начнешь играть и сочинять музыку.

– Если я не ослеп.

– Вот еще, ты же прекрасно видишь!

Вольфганг не поверил, он попросил ноты той самой сонаты, которая звучала у него в ушах в тяжелые минуты болезни, и принялся рассматривать их. Да, он запомнил сонату правильно, но не в этом дело – главное, он мог читать ноты. Значит Папа но обманул его. Он действительно видит. С этой мыслью Вольфганг заснул спокойным, делительным сном.