Возвышенное и земное, стр. 38

Вольфгангу очень хотелось поехать в Италию – самую музыкальную страну в мире, но только не сейчас, а когда пройдет усталость. Но он не смел противоречить и без того рассерженному Папе.

Мама, однако, поняла его и сказала:

– Мы не можем больше затягивать нашу поездку. Дети совершенно измучены. Стоит им еще раз заболеть – и мы их потеряем.

По выражению лица Папы было видно, что в душе он согласен с Мамой, но не хочет признаваться в этом.

– Мне лучше всех известно состояние их здоровья, – сердито сказал он.

В конце концов, Папа решил держать путь в Германию, не заезжая больше ни в какие страны; в это время года погода в Италии вредна для здоровья, объявил он.

Иногда Вольфгангу казалось, что Папа вовсе не хочет возвращаться домой: по пути они останавливались в каждом швейцарском и немецком городе, где только можно было дать концерт, и лишь через несколько месяцев направились в Зальцбург.

В Мюнхене, совсем недалеко от дома, они снова задержались.

Прошла неделя, а они все не трогались с места. Казалось, Папа страшится этого последнего шага, отделяющего их от Зальцбурга. Мама умоляла его ехать домой, а он сидел у стола и разбирал бумаги, накопившиеся за поездку. И как только у Папы хватало терпения вести столько записей? «Но Папа так гордился поездкой, что вел подробный дневник, где были поименованы все города, которые они посетили, и все люди, перед которыми выступали, а также полученные за это время деньги и все музыкальные произведения, сочиненные Вольфгангом.

– Вы только посмотрите, – объявил Папа. – После отъезда из Лондона мы дали концерты в Дюнкерке, Лилле, Тенте, Антверпене, Роттердаме, Гааге, Амстердаме, Утрехте, Париже, Дижоне, Лионе, Женеве, Лозанне, Берне, Цюрихе, Винтертуре, Шафхаузене, Донауэшингене, Диллингене и вот теперь в Мюнхене! Подумать только, что мы…

– Ты считаешь, это произведет впечатление на архиепископа? – перебила его Мама.

– Оставь свой язвительный тон. Посмотри, сколько мы заработали! Сколько вещей сочинил за это время Вольфганг! Тридцать, включая симфонии и оперные арии.

– Сколько же мы заработали?

– Нам хватит на жизнь, если архиепископ меня уволит.

– На всю жизнь, до самой смерти?

Папа молчал, и вдруг у Вольфганга вырвалось:

– Папа, я буду играть везде, где вы только захотите. И сколько захотите.

– Да, мой мальчик. – Папа с трудом сдержал волнение. – Нам всем придется много трудиться.

– Но теперь мы можем ехать домой? Поедемте, прошу вас, Папа!

Проходил час за часом, а Папа все не принимал окончательного решения. Вновь и вновь перечитывал свои записи, а в ушах по-прежнему звучал умоляющий голос сына. С его стороны, конечно, было большой дерзостью затянуть отпуск до трех лет. Но мысль о том, что после трех лет, проведенных в обществе знатных и именитых людей, он вновь станет жалким вице-капельмейстером, была невыносима. В отчаянии он решил написать Хагенауэру:

«Больше всего меня заботит будущее детей. Поймите, мой друг, всевышний одарил их необычайным талантом; если я сложу с себя попечение о них, это будет означать, что я отступился и от него. Потерянных мгновений не вернуть никогда, я и прежде понимал, сколь ценно время в юности, но теперь я в этом полностью убедился. Вам известно, что мои дети приучены трудиться. Они понимают: чтобы чего-то достигнуть, нужна железная воля. Но кто знает, какой прием ожидает меня в Зальцбурге? Может, такой, что мы будем рады тут же убраться прочь? Я всецело полагаюсь на Вашу мудрость и доброе сердце».

Хагенауэр ответил без промедления: «В Зальцбурге у Вас по-прежнему есть добрые друзья. Возвращайтесь домой, Леопольд, понемногу все утрясется».

При виде Унтерсберга Мама и Наннерль от радости бросились друг другу в объятия, а Вольфганг вдруг понял, почему Папа не хотел возвращаться домой. Теперь уже Папа не будет главой, не он, а кто-то другой будет теперь распоряжаться. Вольфгангу стало жаль Папу. Он радовался, что скоро ему исполнится одиннадцать, хотя Папа по-прежнему утверждает, что ему только девять, а, между прочим, Папа прекрасно умеет считать.

Часть четвертая. ГОДЫ МУЖАНИЯ.

21

Остался ли он вице-капельмейстером? По возвращении домой этот вопрос не давал Леопольду покоя. Он страшился положительного ответа – тогда ему придется надолго застрять в провинциальном Зальцбурге; но страшился и отрицательного – это означало бы полную зависимость от публичных концертов, а сбора от них никогда заранее не предугадаешь. Но ответа на свой вопрос Леопольд ни от кого не мог добиться. У казначея не оказалось для него денег. Леопольд доложил о своем приезде капельмейстеру Лолли – тот, как всегда, бодро дирижировал капеллой, готовя ее к домашнему концерту, – но Лолли даже не удостоил Моцарта приветствием, а лишь бросил через плечо:

– Ваши обязанности исполняет Михаэль Гайдн, обратитесь к нему.

– Мне помощь не нужна, – сказал Гайдн и повернулся к подросткам, которым давал урок игры на скрипке, буркнув себе под нос: – Я выполняю свои обязанности по указанию графа Арко.

Граф Арко пребывал вместе с архиепископом в охотничьем замке в горах. Никто не знал, когда они вернутся, да и мало кого это заботило.

На вечере, устроенном Хагенауэром в честь возвращения Моцартов, все разговоры сводились к их поездке.

– Скажите, Леопольд, мадам Помпадур, правда, была так хороша собой? – поинтересовался Хагенауэр.

– Я бы скорее назвал ее импозантной, чем красивой. Она немного похожа на императрицу.

Хагенауэр пришел в смущение, а Леопольд невольно улыбнулся наивности друга.

– Неужели англичане даже оперные арии поют на своем ужасном языке? – спросил Баризани.

– В Лондоне все оперы исполняются па итальянском.

– Вольфганг действительно понравился Рамо и Баху? – допытывался Венцель.

– Да. И Манцуоли тоже. Уезжая в Италию, знаменитый певец пригласил нас к себе.

– А подарки, подарки? – О подарках хотели знать все. – Неужели вы получали их от самого Людовика XV и от короля Георга III?

Леопольд с гордостью продемонстрировал золотую табакерку, полученную в подарок от французского монарха, и пояснил:

– Англичане предпочитают одаривать звонкой монетой. – Затем он велел Наннерль и Вольфгангу принести в гостиную наиболее роскошные сувениры, а сам давал пояснения: – Дюжина золотых часов, две дюжины табакерок, пекоторые с золотыми и серебряными инкрустациями, серьги слоновой кости с жемчугом, четыре золотых кольца, дорожный серебряный бювар с серебряными перьями, чтобы Вольфганг мог сочинять в пути, две шпаги с рукоятками, осыпанными драгоценными камнями, голландские кружева, английские шляпы, фламандские плащи, французские накидки и коробка для зубочисток из чистого золота.

Леопольд приостановился, чтобы дать возможность затаившей дыхание аудитории оценить все эти удивительные дары, и Буллингер заметил:

– Эти подарки, должно быть, стоят не одну тысячу гульденов?

– Обер-камергер Людовика сообщил мне, что, если я когда-либо пожелаю продать золотую табакерку, король купит ее за несколько сот гульденов.

Гости полюбовались табакеркой, а затем Буллингер спросил:

– Вы, наверное, заработали за поездку никак не меньше десяти тысяч гульденов?

Радостно оживленный Леопольд внезапно омрачился, подозревая какой-то подвох.

– Не забудьте, мне пришлось потратить целое состояние, чтобы не ударить в грязь лицом перед знатью. А сколько мне стоил каждый концерт, представить трудно! Я сомневаюсь, покрыли ли мы все наши расходы.

Шахтнера удивило, что Вольфганг почти не вырос за эти три с половиной года. И пока Леопольд перечислял знатных господ, перед которыми выступали дети, Шахтнер внимательно присматривался к брату и сестре Моцартам. У девочки гордый вид, совсем как у отца, но Вольфгангу явно успели наскучить подарки. Пожалуй, черты лица мальчика стали еще тоньше, думал Шахтнер, а худоба и бледность говорят о том, что болезни его не щадили. Но Вольфганг не забыл его, при встрече бросился на шею и особенно оживился, когда Шахтнер попросил: