Флагман в изгнании, стр. 79

Ну что ж, на этот счет у него предусмотрены свои собственные планы. Осуществлять их раньше времени не стоило. Если после этого происшествия Бёрдетта не выведут на чистую воду, то он станет весьма ценным союзником – надо только не позволять ему делать подобные глупости. Тогда ни к чему превращать его во врага, нападая на других фанатиков. Но если грозит полная катастрофа…

Лорд Мюллер подошел к своему столу и включил коммуникатор. Появилось лицо человека в красно-желтой форме гвардии Мюллера, и Мюллер заговорил прежде, чем гвардеец открыл рот.

– Отправьте людей в Бёрдетт, пусть займут позиции, – холодно сказал он.

Дверь камеры открылась.

Мартин поднял голову, и его глаза широко распахнулись от ужаса и мучительных сомнений – он узнал стоявших в двери людей. Бенджамин IX, Протектор Грейсона, и Иеремия Салливан, Второй Старейшина Ризницы, стояли и смотрели на него.

Каким-то образом он сумел подняться на ноги. Он не мог посмотреть им в глаза, но мог хотя бы встретить их стоя.

– Эдвард Джулиан Мартин, – голос Старейшины Салливана был холодным и жестким, – знаешь ли ты, что ты сегодня сделал?

Он пытался ответить. Он правда пытался, но слова душили его, по лицу текли слезы, и он сумел только кивнуть.

– Тогда ты знаешь, на что себя обрек перед Богом и людьми, – сказал Салливан.

Мартин снова кивнул, и Второй Старейшина подошел ближе.

– Посмотри на меня, Эдвард Мартин, – скомандовал он.

Мартин подчинился помимо своей воли. Он уставился в темные глаза под кустистыми бровями, и взгляд этих глаз заставил его душу съежиться.

– К стыду своему, – сказал Второй Старейшина, так же неторопливо и холодно, – я не могу тебя простить. То, что ты сегодня сделал… Что ты пытался сделать… – Его лысая голова слегка затряслась, потом Второй Старейшина глубоко вздохнул. – Но тебе нужно прощение не от меня, и что бы ни чувствовали и ни думали мы, слуги Церкви, мы подчиняемся ей и Богу, а Бог может простить то, чего не может простить человек. Эдвард Мартин, признаешься ли ты в своих грехах преходящим мирским правителям Грейсона и призовешь ли ты Божью милость?

Залитое слезами бледное лицо пленника задрожало. Последняя отчаянная потребность поверить в то, что он был прав, что он слышал именно Божий голос, боролась в нем с ужасным подозрением, что он ошибся. Наконец он упал на колени к ногам Салливана и склонил голову.

– Да. – Его голос был еле слышен, но в нем отразилась мучительная вина, которую он испытывал. – Выслушайте мою исповедь, Второй Старейшина.

Он шептал слова, которые говорил священникам всю свою жизнь, с отчаянной потребностью, испытать которую никогда не ожидал.

– Помогите… помогите мне найти прощение Божье, потому что я не выдержал посланного мне испытания, и я боюсь.

– Ты добровольно делаешь признание светским властям Грейсона, освобождая меня от тайны твоей исповеди? – спросил Салливан.

– Я… – Мартин сглотнул и собрал все силы: он должен хоть немного загладить свой грех. – Да, – прошептал он.

Второй Старейшина полез в карман рясы. Он достал алый орарь и накинул его на себя, и когда он снова заговорил, голос его не утратил безжалостности, но в нем все же отразилось милосердие, неотъемлемо свойственное его служению.

– Тогда начинай, Эдвард Мартин, и если ценишь свою бессмертную душу и хочешь попасть на Небеса, пусть твоя исповедь будет правдивой и полной, чтобы Господь осенил тебя своим всемогущим милосердием.

Глава 29

Землевладельцы ждали, тихо переговариваясь между собой. Никто не смел повысить голос. Над старинным Залом Землевладельцев, построенным в форме подковы, повисло напряжение. Никто не знал, что случится сегодня, но все боялись.

На уме у всех было случившееся в поместье Харрингтон. После первых ошеломляющих сообщений прошло уже пятьдесят часов, и за это время не появилось ничего, кроме слухов. Заседание Ключей уже не должно было быть закрытым. Зрительскую галерею окружали голокамеры, которым предстояло передавать происходящее на каждый голоэкран системы.

И – никто не имел ни малейшего понятия о том, что должно произойти. Для Ключей неслыханно было оставаться в таком вопиющем неведении, но факт оставался фактом: из Совета не произошло ни одной утечки в прессу. И вот они сидели и ждали прибытия Протектора, чувствуя не меньшее смятение, чем их подданные. Как и визиры камер, их взгляды были неотрывно направлены на пустое сиденье у трона Протектора. Над ним сверкали герб Харрингтон и скрещенные мечи Защитника Протектора, а на бархатной подставке покоился обнаженный Державный Меч Грейсона.

Пустое сиденье, чья владелица, если верить слухам, была мертва или умирала, пока они тут гадали.

Что-то произошло. По галерее пробежал шорох, и камеры развернулись к дверям зала. Глаза землевладельцев последовали примеру камер, все разговоры затихли. Раскрылись массивные деревянные панели дверей, и их скрип в полной тишине прозвучал оглушительно.

В эту тишину с каменным лицом вошел Бенджамин IX. Впервые на памяти ныне живущих Хранитель Врат не спросил, кто идет, и не объявил о прибытии Протектора. Когда землевладельцы это заметили, у многих пересохло во рту.

Только в одном случае Протектор имел право не учитывать, что всем Конклавом землевладельцы равны ему. Только тогда, когда он приходил осудить одного из них.

Бёрдетт старался контролировать себя, но лицо у него напряглось, когда Протектор размеренными шагами прошел к своему трону, высящемуся в изгибе подковы. Бенджамин поднялся на возвышение, повернулся и сел, и только тогда землевладельцы поняли, что не хватает кое-кого еще. Преподобному Хэнксу как главе Церкви следовало бы сопровождать Протектора, и по залу пробежал растерянный полушепот, когда его отсутствие заметили.

– Милорды, – голос Бенджамина звучал резко и холодно, – сегодня я пришел сюда с серьезнейшими известиями из всех, которые Протектору приходилось объявлять Конклаву за последние шесть столетий. Я принес вам весть о предательстве, превосходящем даже совершенное Джаредом Мэйхью, который называл себя Маккавеем. Я не верил, что грейсонцы способны на такое предательство, милорды… до вечера вторника.

На лбу у Бёрдетта выступил пот, он не осмеливался вытереть его, чтобы не выдать себя товарищам. Его сердце бешено колотилось. Он уставился через зал на Сэмюэля Мюллера, но его союзник выглядел не менее озадаченным, чем остальные землевладельцы , и по нему нельзя было сказать, что он понимает, о чем говорит Мэйхью. На Бёрдетта он даже не взглянул, а потом Протектор заговорил снова, и все, даже Бёрдетт, немедленно повернулись к нему.

– Во вторник, милорды, я созвал вас на закрытое заседание. Все вы знали об этом. Все вы поклялись и обязались по закону держать вызов в секрете. На заседании я собирался ознакомить вас с новой информацией об аварии купола средней школы Мюллера. Никому из вас я не сообщил об этом, но кто-то из вас догадался и не захотел, чтобы вы узнали то, что я обнаружил.

Бенджамин помедлил, и на этот раз тишина была абсолютной. Даже репортеры перестали шептать в микрофоны.

– Милорды, – сказал Протектор, – обвал купола не был несчастным случаем.

Кто-то ахнул, но Бенджамин продолжал тем же железным голосом:

– Не был он вызван и плохим проектом или даже, как вам сказали, некачественными стройматериалами. Этот купол, милорды, заставили обвалиться люди, единственной целью которых была дискредитация землевладельца Харрингтон.

По палате пробежал громкий шорох, но Протектор продолжал говорить, и звук немедленно умолк.

– Во вторник вечером я смог бы вам сказать только одно: мои следователи свято уверены, что это так. Уверены – и то только благодаря тому, что Адам Геррик, главный инженер «Небесных куполов», блестяще восстановил произошедшие события. Поэтому я попросил господина Геррика присутствовать, чтобы он мог, если бы вы того захотели, пояснить свои выкладки. Я должен с сожалением сообщить, что теперь это невозможно. Адам Геррик и еще девяносто пять человек погибли при аварии бота леди Харрингтон над поместьем Харрингтон. Как и катастрофа в Мюллере, это не был несчастный случай. Адам Геррик и остальные погибшие убиты. Убиты людьми, которые сбили катер ракетой «земля–воздух», потому что леди Харрингтон была на борту. Теми же людьми, землевладельцы , которые убили преподобного Джулиуса Хэнкса.