Книга Дины, стр. 86

Андерс уже не был похож на человечка в барометре матушки Карен. Он был похож на херувима с факелом, которых изображают на закладках для книг.

— Ты ничего не слышал? — спросила Дина через некоторое время.

— Что тебя интересует?

— Может, кто-нибудь подозревает, что у меня был совсем другой недуг? — жестко спросила она.

Нижняя губа Андерса изогнулась в улыбке.

— Нет. Никто. Я же им все объяснил.

— А если дело все-таки дойдет до суда? — прошептала Дина, тяжело глядя ему в глаза.

— То я подтвержу это под присягой, — твердо сказал он. Она вдруг резко села. Наклонилась вперед и обеими руками схватила его голову. Крепко прижала к себе. Она держала ее как в тисках и сверлила его глазами.

На мгновение все вокруг них заколебалось, задрожало. Второй раз Дина и Андерс заключили между собой договор. Они понимали друг друга.

И тут же все кончилось.

В прихожей он надел сапоги и вышел в сумерки.

Сегодня его нижняя губа казалась мягкой. Он сбрил бороду, отросшую за время долгой поездки. Незагорелая часть лица пылала.

Идя через двор, Андерс держался необычно прямо.

ГЛАВА 12

Прошел октябрь, и на березах не осталось ни листочка. Первый снег унесло в море, второй прочно лег на землю, и мороз нашел свою бочку с водой, что стояла у поварни. Печи топили с утра до вечера, пока люди не расходились спать. Охоты в том году не было, и брусника замерзла на своих кустиках.

Но Дина наконец начала ходить.

Матушка Карен получила письмо от Юхана. Это была сплошная жалоба. Ему не нравилось в Хельгеланде. Пасторская усадьба находилась в ужасном состоянии. Крыша текла, у него не было самого необходимого. У служанок ничего не допросишься, если не платить им золотом. А паства скупа, и помощи от нее никакой. Не могла бы матушка Карен прислать ему денег, хоть немного, в добавление к той ренте, что он получает ежегодно из материнского наследства? Тогда бы он приобрел себе облачение для службы и постельное белье.

Матушка Карен пошла к Дине и скорбным голосом прочитала ей вслух это письмо. Она зябко потирала руки и сидела у белой кафельной печки, не снимая шаль.

— У тебя поредели волосы, — сказала Дина и тоже села.

Матушка Карен смутилась и поправила волосы на макушке.

Языки пламени вырывались в открытую дверцу печки в вечной погоне за поживой.

— Не повезло ему с этим приходом, — грустно сказала матушка Карен и умоляюще взглянула на Дину.

— Я не сомневалась, что так будет, — сказала Дина. — А теперь он хочет получить немного и из твоих денег?

Дина искоса поглядела на матушку Карен.

— У меня уже ничего не осталось, — смущенно призналась матушка Карен. — Я почти все отправила ему, пока он учился. Жить в Копенгагене так дорого… Немыслимо дорого… — Она покачивалась из стороны в сторону и вздыхала. — Знания — это верный друг, но приобретается эта дружба дорогой ценой, — прибавила она.

— Может, Юхан хотел бы получить свою долю наследства? — добродушно спросила Дина.

— Я думаю, это было бы лучше всего. — Матушка Карен обрадовалась, что Дина сама заговорила о деле и избавила ее от необходимости просить деньги для Юхана.

— Я поговорю с ленсманом, попрошу его подсчитать сумму и заверить все у свидетелей.

— Разве такие формальности необходимы?

— Конечно. Когда речь идет о наследстве, следует соблюдать все формальности, матушка Карен. В Рейнснесе есть и другие наследники.

Матушка Карен быстро взглянула на нее и неуверенно пробормотала:

— Я думала… может, это была бы… просто небольшая помощь, которая не зачтется…

Дина ответила ей острым взглядом, загнавшим матушку Карен в угол.

— Ты хочешь, чтобы Вениамин отдал свою часть наследства старшему брату, получившему пасторский сан? — тихо спросила она, делая ударение на каждом слове.

Матушка Карен склонила голову. Седой пучок на затылке уставился в потолок. Над ушами дрожали серебряные локоны. Она теребила крестик, висевший на шее.

— Нет-нет, этого я совсем не хотела! — вздохнула она.

— А я поняла именно так. Значит, мы просто не поняли друг друга, — равнодушно сказала Дина. — Тогда я попрошу ленсмана заверить в присутствии свидетелей бумагу, что Юхан получил аванс из своей доли наследства в добавление к той сумме, которую он получил раньше.

— Нелегко ему вот так, по частям, получать отцовское наследство, — грустно сказала матушка Карен.

— Всегда трудно, если живешь не по средствам. Особенно впоследствии, — заметила Дина.

— Но, милая Дина, Юхан не такой…

— Именно такой! — отрезала Дина. — Он получал твердую ренту, когда учился на пастора, плюс ты преподнесла ему все свои деньги!

Наступило молчание. У матушки Карен было такое лицо, будто ее ударили. Она протянула к Дине руки. Хотела защититься. Потом опустила руки на колени. Они дрожали, и она крепко сжала их.

— Милая, милая Дина, — хрипло сказала она.

— Милая, милая матушка Карен, — сказала Дина. — Юхану пора совершить что-нибудь значительное, пока он еще жив. Я говорю прямо, хотя и люблю его.

— Но он уже совершил, стал пастором…

— А на мне лежала ответственность за Рейнснес, пока он здесь жил, отдаваясь духовной жизни и чревоугодию! Он даже палец о палец не ударил!

— Ты чересчур сурова, Дина. Я с трудом узнаю тебя.

— И давно я так изменилась?

— Давно. Когда-то ты любила спать до обеда и ничем себя не утруждала.

— С тех пор прошло много жизней!

Матушка Карен вдруг встала со своего кресла и неуверенными шажками подошла к Дине. Склонилась над ней и погладила ее по голове:

— У тебя слишком много забот, милая Дина. На тебе лежит слишком большая ответственность. Это все правда. И никто не понимает этого так, как я. Ведь я знала тебя еще тогда… Тебе надо снова выйти замуж. Нельзя жить одной. Ты еще молодая…

Дина жестко рассмеялась, но не отклонилась.

— Может, у тебя есть на примете подходящий человек? — спросила она, глядя в сторону.

— Этот русский подошел бы тебе, — сказала матушка Карен.

Дина густо покраснела:

— Почему ты так решила?

— Потому, что я видела, как ты бегаешь на бугор с флагштоком и смотришь на море, словно кого-то ждешь. И потому, что этот русский заставил твои глаза сиять ярче елочных свечей в последнее Рождество. А когда он уехал, ты стала такой желчной… Если уж говорить прямо…

Дину начало трясти.

— Да-да, да-да, — приговаривала матушка Карен и непрерывно гладила Дину по голове. — Любовь — это безумие. Так было, и так есть. Она не проходит. Даже если ее испытывают буднями и непогодой. Она причиняет боль. Временами…

Казалось, матушка Карен обращается к самой себе или к кафельной печке. Взгляд ее скользил по комнате, она переступала с ноги на ногу.

Неожиданно Дина обняла ее, посадила к себе на колени и стала покачивать, покачиваясь и сама вместе с ней.

В ее объятиях матушка Карен казалась маленькой девочкой.

Они сидели и качали друг друга. А их тени плясали по стенам, и огонь медленно угасал.

Матушке Карен чудилось, что она снова молода и сидит в шлюпке, которая должна доставить ее на галеас, на котором она с любимым мужем впервые поедет вместе в Германию. Она чувствовала запах моря и просмоленной пакли.

— У моего мужа были такие нежные губы, — мечтательно сказала она, покачиваясь в объятиях Дины. Она закрыла глаза и поболтала ногами. — И такие светлые вьющиеся волосы, — прибавила она, улыбаясь сквозь синие жилки век. Из-за них ее мечты окрасились в красноватый цвет. — Когда я первый раз поехала в Гамбург, я была на втором месяце. Но я никому не сказала о своей беременности, боялась, что мне не разрешат ехать. А на судне признаки беременности приняли за морскую болезнь. — Матушка Карен захлебнулась от воспоминаний и смеха.