Поезд для Анны Карениной, стр. 72
Суббота, 12 июля, вечер
Ева ждет Диму Куницына на Киевском шоссе. Проносятся, заливая ее светом фар, машины, появляясь из темноты сзади и исчезая в темноте впереди.
Дима опоздал. Он выбежал из своей машины, прижимая к груди что-то косматое. Его залила светом машина, ехавшая сзади, косматый ворох оказался розами, почти нераспустившимися, – они торчали в небо острыми бутонами.
Садясь с ней рядом, вгляделся напряженно в близкое лицо, словно сомневался, действительно ли это лицо он носил в себе со вчерашнего дня.
– Розы, – вздохнула Ева, – а я спелые люблю. – Она отодрала лепестки, которые отошли от тельца цветка распустившись, собрала в ладонь и съела, закрыв глаза.
Дима затаил дыхание, потом неуверенно оторвал лепесток и попробовал.
– Куда поедем развлекаться? – спросил, с трудом проглотив терпкий лепесток.
– На мосты, – ответила Ева и завела мотор.
– Что, на те самые мосты?
– На те самые.
Ехали минут десять молча. За эти десять минут Ева вспомнила себя девчонкой, с закрепленными вокруг ушей косичками, огромными пластмассовыми наколенниками и мягкими поролоновыми прокладками на локтях. Особый шик был, когда едешь на роликах вприсядку, оттолкнуться и сделать кувырок назад через себя. Очень ценились эластичные велосипедные трусы – почти до колен и в восхитительную обтяжку, тупорылые ботинки «стайсы» и белые гольфы с эмблемой «Адидас». Никакого Димы тогда и в помине не было, да и могла ли помнить десятиклассница какого-то восьмиклассника. Интересно, он прыгал на поезда?
Затормозив, включила в салоне свет и повернулась к Диме, улыбаясь:
– Сорок третий! – Она вытащила из большой сумки пакет, Дима удивленно посмотрел на нее, заглянул в пакет и опешил.
Ботинки с роликами.
– Ты что... – начал он.
– Я с тобой! – Ева достала ботинки и себе. – Это будет поинтересней твоей рулетки. Помнишь еще, как правильно шнуроваться?
– Да я никогда не прыгал с этих мостов!
– Значит, удовольствие будет по полной. – Ева открыла дверцу машины и высунулась, обуваясь.
Конечно, он не прыгал. Рациональный мальчик.
– Ну, ты идешь? – Ева подсвечивала себе фонариком.
– А почему именно в темноте? Почему не прыгнуть днем, когда светло?
– Потому что днем нельзя, тот парнишка разбился именно потому, что видел все под собой. Он отлично проехал по поезду, подпрыгнул, зацепился за железку моста, а когда поезд под ним ушел, испугался низа, понимаешь. В темноте – совсем другие ощущения.
Дима шел за ней, размахивая руками, чтобы сохранить равновесие, если попадалась неожиданная кочка. Они въехали на мост, затрещали колеса роликов. Ева остановилась посередине моста, перекинула ноги и села на перила.
– В десять тридцать две будет поезд. До другого моста двести метров. Прыгаем на крышу поезда, катимся по вагонам, поднимаем руки, подпрыгиваем и цепляемся за железку на том мосту. Висим, потом, перемещаясь на руках, продвигаемся к насыпи и спрыгиваем. Все. Может, ты не хочешь прыгать, ты подумай, еще четыре минуты. Я тогда сама, я балдею от этого. Это похлеще любого наркотика заряжает. А если надумаешь, я возьму тебя за руку. – Ева засовывала фонарик за пояс.
Дима вдруг понял, что не может думать. Перед ним мелькали какие-то отрывочные образы, вдруг – близким лицом учительница химии, он ее боялся...
– Ты боишься? – спросила Ева, приблизив к нему лицо. Он услышал запах ее дыхания и наконец о чем-то подумал. Он подумал: «Почему я ее не целую?»
Зашумел приближающийся поезд.
– Я как-то уже давно ничего не боялся. Забыл, как это – бояться.
– А-а-а! А мне даже приказано было вспомнить, как это – страх. Я тоже забыла нечаянно. Так ты со мной? Смотри, и не темно совсем, не ночь, а сумерки ночи.
Дима перелез через перила моста и сел, держась руками.
– Приготовься, здесь выступ совсем маленький, упрись не колесами, а пяткой ботинка. Ну?! – Ева нащупала его руку, но схватить не смогла, Дима вцепился в перила очень сильно. Под ними полетели вагоны скорого. – Хоп! – крикнула она, прыгая, и нашарила его руку, пока они летели вниз на крышу вагона. – Присядь!
Они выпрямились, преодолевая сопротивление ветра. Дима ничего не видел перед собой от выступивших слез, размахивал свободной рукой, балансируя.
– Если хочешь, – кричала ему Ева, – просто постоим, не поедем!
Дима махнул рукой вперед. Трудней всего было оттолкнуться первый раз. Потом – перепрыгивая выступы-отдушины на крышах, перелетая через пустоты между вагонами, как в полусне. Дима только почувствовал приближение восторга сквозь ледяной ужас в груди, а Ева уже крикнула «хоп!», они присели и подпрыгнули, подняв руки. Он успокаивал себя, что если не уцепится, то упадет на крышу, влепится в нее, обхватит руками и ногами и не пошевелится до какой-нибудь станции, пока поезд не остановится. Это странное утешение будущей остановкой поезда его успокоило, и ржавая железка, выступающая под вторым мостом, сама прыгнула ему в руки.
Ева висела рядом, болтая ногами, и смотрела на убегающие под ними вагоны.
– Ну что, – сказала она, когда между ними и рельсами внизу уже ничего не было, – девочки – налево, а мальчики – направо? – Быстро перехватывая руками выступающую арматуру, она стала удаляться от него в сторону, к зеленеющей насыпи, – вот она уже отрывается и падает вниз, сгруппировавшись, перекатывается с бока на бок на траве.
Дима посмотрел вниз. Его организм сопротивлялся тому, что с ним вытворяют. Подступила тошнота и странное беспокойство, как будто он что-то пропустил, сделал не так. Даже сердце заныло, как при утрате. Он оторвал правую руку, ухватился ею подальше, переместил левую, потом перестал следить за руками и быстро продвинулся к насыпи. Он только забыл про ролики, прыгнув вниз; хотел подняться и опять упал, покатившись с насыпи.
Ева потихоньку вошла в квартиру с родными запахами дома, где живут дети, прошла в ванную и посмотрела на себя в зеркало. Она открыла холодную воду и намыливала руки, не отводя от зеркала взгляда. Дверь открылась, заглянула Далила в ночной рубашке.
– Что с тобой? – спросила она, показывая на ободранные ладони, которые Ева заливала перекисью.
Я здорова, – ответила Ева. – Я вспомнила.
Воскресенье, 13 июля, утро
Ева слышит звонок в дверь, но встать не может. Дверь открывает Кеша.
– Все спят, – сообщает он Карпелову, – а мне на свалку надо. Одной схемы не хватает, ее можно поискать в видиках. Вы не заметили, нигде на улице видик не валяется?
Карпелов честно вспоминает, потом качает головой. Нет, нигде не валяется.
– А у вас есть пистолет? – интересуется Кеша. – Дадите подержать? Не дадите? Ну и не надо. Скоро все пистолеты можно будет засунуть в задницу, потому что следующий век – век электронного оружия!
– Что-то мне это напоминает, – шипит Карпелов.
Январь молчит и изучает обои в коридоре. Потом они проходят в кухню и кладут на стол печенье. Январь ставит чайник, Карпелов сидит за столом с видом человека, от которого ускользнуло какое-то позарез нужное слово.
Входит Ева, зевает и демонстративно смотрит на часы на стене. Часы показывают восемь и еще три минуты.
– Мы сегодня дежурим, вот, заскочили перед работой, – шипит Карпелов.
– Чувствуйте себя как дома, холодильник полный.
Январь посмотрел на нее внимательно – никакого намека на ехидство. Ну что за невыносимое лицо – глаз не оторвать!
– Мы по делу. У меня к тебе разговор. Я буду шипеть, но ты вникай. Дело такое. Приблизительно в ноябре прошлого года выехали мы на труп. Молодая женщина, Анечка Кокошкина, девятнадцать лет. Прыгнула с моста прям под поезд. Специально прыгнула, свидетели были, поджидала-поджидала и прыгнула. Он ее, конечно, и раздолбал соответственно. А когда стали мы по этому делу работать, доработали до следующего Анечка была лимитной девочкой, но устроилась хорошо. У нее был «папик», так она его называла. У па-пика, понятно, семья, дети уже взрослые и интересная должность. Министром он был. Чтобы тебя долго не занимать, я коротко пробегусь по фактам. Жила Анечка спокойно и денежно содержанкой, пока не встретила молодого и красивого офицера. Полюбили они друг друга до потери сознания, это она, заметь, так пишет в дневнике: «до потери сознания». От папика прячутся, по кинотеатрам целуются, он студент академии, не богатенький, но глаз не отвести. Анечка его жалеет, подкармливает и соглашается однажды пронести в баню, где папик с друзьями и девочками обычно любит мыться, небольшой такой приборчик. Этот приборчик, говорит ей студент, запишет все на пленку, а потом мы вытащим из папика столько денег, что страшно сказать, да и вообще, пусть купит Анечке квартиру, в конце концов. Так или этак, но он ее уговорил. Прикрепила Анечка приборчик, прошла банька, и вдруг пленка из этой специальной камеры наблюдения во влажных условиях попадает к одной журналистке. Та побыстрей перья взъерошила, телевизионщики подсуетились, все покатилось дальше само собой. Короче, отставка министру юстиции полная. Что интересно в этом деле. Студент был парнем простым, пел частушки, часто вспоминал деревенское детство. Ты слушай, слушай!