Падчерица Синей Бороды, стр. 37
– Как это ты вдруг повзрослел!
– Деньги кого хочешь облагоразумят. А вообще – заходи, если что. Поиграю тебе.
– Ты, Сутяга, поменьше смотри американское кино! Чистильщики, агенты, – толкнул меня плечом Тихоня. – Я тебе, Алиска, всегда рад. С тобой интересно.
На обратном пути мы подобрали изрядно пьяную Офелию, и я спросила у Сутяги, при чем здесь, действительно, агенты спецслужб?
– Твоя знакомая тетка, которая зарабатывает стиркой, имеет буферный адрес ФСБ в Интернете.
– Что это значит?
– Ты просила меня навести о ней справки. Я пытался, но ее адрес оказался буферным, то есть закрытым для информационного запроса, по кодовой сетке ребята определили, что это буфер ФСБ.
– Ничего не понимаю.
– Что тут понимать? Ее файлы закрыты для взлома, коды – из сетки ФСБ, если в них начать копаться, тебя через шесть минут ставят на мухоловку, что значит – высчитывают и ломают твою систему.
– Она работает в Службе безопасности? – я задумалась.
– Или работала, а теперь пользуется некоторыми льготами как ветеран службы. Так что ты с ней поосторожней.
Я откидываюсь на спинку сиденья, стискиваю кулаки и яростно кричу:
– Я никого не убивала!
– Не унывай, – успокаивает меня Сутяга, – у тебя еще вся жизнь впереди!
Следователь Лотаров, изогнув верхнюю губу до ощутимого ее прикосновения к носу, несколько раз прочел заключение по отпечаткам пальцев. На пустой бутылке из-под грузинского вина отпечатки были только девочки Алисы. Отчетливые. Свежие. Если еще учесть, что отпечатки эти были сделаны довольно грязными – в сладостях и фруктовом соке – руками, картинка складывалась странная. Либо девочка Алиса выпила вино, либо, что более правдоподобно, собственноручно вылила на себя содержимое бутылки. Но тогда получается, что ворвавшийся к ней в квартиру бандит Штукарь не обливал бедную девочку вином, и, естественно, это ставит под сомнение и остальное. Не скидывал в кучу одежду корейца, не вываливал в одежде Алису, обмазанную тортом, не падал с балкона?..
Стоп. Расслабив верхнюю губу и звонко пошлепав ею о нижнюю, Лотаров задумался и прислушался. К нему под ноги забежал Допрос и посмотрел снизу тревожными желтыми глазами. Скребущие звуки не прекратились. Погрозив Допросу пальцем, Лотаров осторожно встал и на цыпочках вышел в коридор. Дверь в туалет была открыта. Затаив дыхание, Лотаров смотрел на кошку светло-серой масти с черными кончиками ушей. Андалузка сидела рядом с унитазом в эмалированном поддоне, напрягшись и закрыв глаза. Застывшая поза ее, выставленный торчком хвост – все указывало на особую важность момента. Несколько конвульсивных движений спиной, и… Лотаров успел забрать поддон до того, как андалузка принялась засыпать сделанное ею песком. Он осторожно перенес поддон в ванную. Кошка, не дождавшись обычной после опорожнения кишечника похвалы, пошла за ним и, урча, терлась мордой о шлепанцы.
– Да-да! – нетерпеливо кивнул Лотаров. – Ты умница, умница! Три, четыре, пять, – он сосредоточенно доставал что-то из поддона пинцетом и складывал в салатник. – Ты заслужила лакомство! Восемь, девять… Одну минуточку, одиннадцать, двенадцать…
Часть II
Прачка по вызову. Дорого
Я звоню в дверь прачечной.
Где-то за синими морями и высокими горами гуси-лебеди уносят к страшной Бабе-Яге маленького мальчика – украден чей-то братишка, теперь сестренка пойдет его искать, будет есть горько-кислые яблоки, непропеченный ржаной хлеб…
Я звоню в дверь прачечной. Мне никто не открывает. Я сажусь на ступеньки и через пять минут уже готова замерзнуть до галлюцинаций – самые красивые дворцы изо льда, самые пышные перины из снежинок. Если я окажусь добросовестной затворницей и буду хорошо взбивать перину, Москву укроет снег, если у меня хватит сил, я буду взбивать день и ночь, чтобы снег завалил дома до крыш…
– Алиса!
– Мне тепло, – шепчу я.
– Алиса, вставай. Есть работа.
– Пенелопа, я очень устала и хочу спать. Я три дня и три ночи взбивала перину, видишь? – выставив ладонь, ловлю падающие снежинки. – Это все я сделала!
– Хорошо, хорошо, только вставай, а то примерзнешь. Заходи.
– Я не могу сидеть дома, мне страшно.
– Хорошо, заходи же! Умеешь клизмы ставить?
– Нет, но видела, как это делала тетушка Леонидия. Они с корейцем перед особенно затяжным траханьем ставили друг другу клизмы.
– Бедный ребенок! – бормочет Пенелопа, отключая сигнализацию.
– Я никого не убивала, – эта фраза не дает мне покоя, я повторяю и повторяю ее, как загипнотизированная, уже третий день.
– Не сомневаюсь, – успокаивает меня Пенелопа. – Очень надеюсь, что и в дальнейшем ты будешь решать все свои проблемы чужими руками.
– Чужими?..
– Ну да, – Пенелопа спокойна, пожимает плечами. – У тебя в квартире был кто-то еще? Один из братьев Мазарини?
Я молчу.
– Ты знаешь, кто вывалился с твоего балкона? Иди сюда, – она зовет меня в кабинет. – Садись. Так… Сейчас откроем. Вот, познакомься, Штукин Максим Суренович, уроженец Баку, четыре судимости, один побег. Последние три года вел себя неприметно в том смысле, что не попадался на глаза органам.
На экране монитора лицо моего гостя плохо узнаваемо – голова обрита, взгляд затравленный.
– Значит, он не Геннадий?
– Нет. Он Максим Суренович. И поскольку три последних года вел себя странно тихо, можно предположить самое худшее.
– И что это такое?
– Ну, посуди сама. К тебе вваливается уголовник, заявляет, что он – твой отец. Что ты по этому поводу думаешь?
– Он рассказал кое-что о себе и маме. Что я могла думать? Сидели за одной партой, ранняя беременность, избиение…
– Ты знаешь, что твой отчим занимался медицинским сырьем или оборудованием?
– Не думаю. В основном он занимался философией.
– Ладно. Следователь Лотаров совсем не дурак, совсем. Он снимал отпечатки пальцев в квартире?
– Снимал.
– А теперь подумай, что тебе грозит, если он найдет пальчики брата Мазарина?
Я думаю.
Пенелопа приносит чай и печенье.
Я думаю.
– Пей, пока горячий, нам пора ехать.
– Не найдет, – говорю я, все продумав. – Он был в перчатках и сразу прошел на балкон. Когда я подходила к подъезду, я увидела, как джип разворачивается, значит, он только что подъехал.
– Ты узнала машину?
– Нет, я просто отметила про себя, что у моего подъезда разворачивается джип, это автоматизм – я научилась одним взглядом запоминать восемьдесят два предмета.
– Что?
– Отчим учил меня внимательности. Поднимаю глаза, смотрю пять секунд, опускаю. Если смогу потом перечислить восемьдесят два предмета, получаю мороженое.
– Ладно, специалист. Поехали на стирку?
Мы подъехали к высотке на Котельнической набережной.
– «Под стук трамвайных колес»! «Под стук трамвайных колес»! – прошептала я со стоном.
– Не нервничай. Я взяла тебя, чтобы ознакомить с некоторыми особенностями стирки, когда приходится пачкать руки.
– А я говорю о Куросаве!
– Да. Самое время. Этот японский режиссер у тебя ассоциируется с клизмой?
– Он у меня ассоциируется с любимым кинотеатром! «Иллюзион» по субботам! «Семь самураев», «Бассейн» с Аленом Делоном, а меня не пускали в зал – тринадцать лет. Эх, детство мое одинокое!.. Я никого не убивала.
– Слушай, – предложила Пенелопа, заезжая во двор высотки и вглядываясь в мое лицо с беспокойством, – может, сеанс психоанализа? Прямо сейчас?
– Нет уж, – качаю я головой. – Клизма так клизма!
Мы звоним в квартиру на третьем этаже. В подъезде пахнет старостью. Пенелопа говорит, что это гниет дерево – в некоторых высотках деревянные перекрытия, а по мне, так пахнет старостью, я вдруг вспоминаю о бабушке – когда она умрет, я останусь совершенно одна на всем белом свете, потом я вспоминаю о мужчине по имени Геннадий – моем биологическом отце, где-то же он существует, не могли же меня зачать в пробирке, потом нам открывают дверь, и женщина с измученным лицом стонет «наконец-то!..», и мы проходим в коридор, заставленный мебелью и увешанный картинами, а чугунная негритянка в натуральную величину держит на своем плече светильник в углу коридора, и в его свете в зеркале отражаются наши лица и рогатая голова оленя на стене в гостиной.