Третий пол: Судьбы пасынков природы, стр. 125

Бывали в недолгой истории этого направления медицины периоды острейших кризисов, когда вчерашние энтузиасты объявляли о прекращении работы. Мы бессильны решить эту проблему, помощь пациентам оборачивается для них еще более злой бедой! Такое решение, например, приняла однажды знаменитая клиника половой идентичности в Балтиморе (США), один из самых уважаемых в мире центров. Этому предшествовал период, когда специалисты этой клиники, воодушевленные расширяющимися возможностями хирургии, гормонотерапии и психологии, поставили, что называется, операции на поток: только скажи, что ты недоволен своим полом, и тебя обслужат по высшему классу. Тем тяжелее было встречаться несколько лет спустя с людьми, жестоко обманувшимися в своих ожиданиях.

Но и мораторий продержался недолго. Это решение тоже оказалось неудовлетворительным. Клинику продолжали осаждать люди, исполненные решимости добиться операции, и нужно было вообще не иметь сердца, чтобы хладнокровно указывать им на дверь. Приходили страшные известия: о самоубийствах, о варварских попытках самокастрации. Кто будет следующим? Может быть, тот самый пациент, которому мы, из самых лучших побуждений, отказываем в исполнении его желания?

Поставьте себя на место врача, который слышит от пациента: если вы не пойдете мне навстречу, вот что я с собой сделаю! Правда, давно замечено, что угрозы далеко не всегда выполняются. Транссексуалы, если называть вещи своими именами, склонны к шантажу, это один из присущих им способов взаимодействия с внешним миром, обусловленный своеобразием их психики. Но какая польза врачу от того, что он это знает? Невозможно отличить пустое запугивание от готовности совершить страшный, непоправимый поступок. Сами наши пациенты не всегда бывают способны предсказать собственное поведение.

Еще одна опасность всегда подстерегает нас в работе с этой категорией пациентов – я назвал бы ее эскалацией потребности. Цель достигнута, а внутренний механизм, нацеливающий на ожесточенную борьбу с миром, оборотов не снижает. Начинаются новые атаки на врачей, выдвигаются новые пожелания. Иногда они касаются дальнейшей реконструкции гениталий: хирурги, видите ли, оплошали. То есть они сделали все возможное на момент операции, но теперь техника ушла в вперед. Выходит, что в первый раз был допущен своего рода брак, значит, работа должна быть переделана. И это еще не самые фантастические запросы. Почему трасформация не принесла мне того счастья, на которое я рассчитывал? – спрашивает человек. И сам же отвечает: конечно же, потому, что она не завершена. Вершина женского существования – материнство. Следовательно, нужно добиться, чтобы мне была дана способность зачать и родить ребенка! Вы говорите, что это невозможно? Чепуха! Пересаживают сердце? Пересаживают почки? Так почему же нельзя трансплантировать все органы репродуктивной системы – яичники, матку?

Уже несколько месяцев хожу под впечатлением тяжелейшего разговора, к которому я никак не был подготовлен. Пришла пожилая женщина, сказала, что разыскивает хирургов, с которыми, как ей запомнилось, много лет назад я сотрудничал. Мы разговорились. Имя посетительницы ни о чем мне не говорило, внешность и подавно стала неузнаваемой, но потом в памяти что-то забрезжило – действительно, был такой молодой человек, из числа тех, кто с особым упорством добивался операции. Меня приглашали на консультацию, но дальнейшая его судьба до сих пор была мне неизвестна. Оказалась, что он настоял на своем и до последнего времени это решение казалось единственно правильным. Все, о чем грезят наяву мальчики-транссексуалы, сбылось по полной программе. Эффектная внешность, успех у мужчин, взаимная любовь и, наконец, замужество.

Но у всех этих благ оказался ограниченный срок действия. В молодости они и вправду служили источником счастья. С течением же лет, их волшебная сила иссякла, а новые стимулы, соответствующие зрелой поре жизни, не появились. Возникло страшное чувство пустоты и фальши: «я не то, за кого себя выдаю». В житейском плане приближающаяся старость тоже принесла много горя. Умер муж. Его дети от первого брака, и прежде проявлявшие себя достаточно враждебно, тут окончательно распоясались. Ее выгнали из дому, лишили всего имущества. Закон был на стороне вдовы, но она даже не попыталась себя защитить. Приняла покорно случившееся: «так мне и надо, я – никто».

В тот вечер я услышал те самые слова, которые так страшили меня еще на раннем этапе работы: «Зачем вы, врачи, со мной это сделали? Да, я была настойчива, я не оставляла вас в покое, но мне простительно – я не медик. Я не могла предвидеть всего. А вы были обязаны уберечь меня от ошибки!» С кем угодно я мог бы вступить в дискуссию по этому поводу. Но этой женщине, переживающей полный крах своей жизни, возразить было нечего.

Зачем, однако, понадобились ей хирурги, чем они-то могли теперь помочь? Ответ меня ошеломил. «Я хочу поменять документы. Жить уже осталось недолго, но пусть хоть на могиле будет написано мое настоящее имя».

Вот как выглядит при ближайшем рассмотрении проблема выбора врачебной стратегии при транссексуализме. Как ни горько признавать, это не выбор наилучшего из имеющихся вариантов. Это выбор наименьшего из возможных зол. Потому и приобретает решающее значение фактор времени. Длительность наших контактов с пациентами не исключает ошибок, но риск, безусловно, уменьшается.

Не понимать этого, не видеть в действиях врача ничего кроме тупого упорства и бездушного формализма, укреплять в таком убеждении самих транссексуалов – значит брать на свою душу тяжелейший, несмываемый грех.

Человек нарождается вновь

Есть ли альтернативы операции при трансексуализме?

Расскажу еще одну историю, из самых давних. Одна из главных ее особенностей была в том, что развернулась она и достигла кульминации в глуши, в маленьких городах и поселках, куда никакой информации о транссексуалах, меняющих пол, тогда еще не донеслось, Наташа, назову ее так, не могла руководствоваться в своей жизни ничем, кроме внутреннего побуждения. Но оно в ней было настолько сильно, что даже окружающие согласились признать в ней мужчину. Никто не оспаривал ее права ходить в мужской одежде, работать в мужской бригаде и называть себя Виктором. Щекотливая ситуация создалась, когда решался вопрос с общежитием: поселиться в мужской комнате сама Наташа не стремилась, но и среди женщин ей было неуютно. В конце концов ей выделили отдельную комнату, что со стороны администрации вполне можно было считать верхом терпимости и доброты.

Там же, в общежитии, Наташа встретилась с девушкой, пробудившей в ней страстную любовь и такую же сумасшедшую ревность. У Насти, так звали эту девушку, было много поклонников, но она видела в них только грубых, примитивных парней, не умеющих даже красиво сказать о своих чувствах. Виктор был совсем другим. Он дарил ей цветы, конфеты, посвящал неуклюжие, но потрясающе искренние стихи. Оттолкнуть его девушка была не в силах, хотя подруги и внушали ей, что Виктор – гермафродит и связываться с ним опасно. Роман развивался бурно, мучительно, и все это время его герои, ссорились они или сходились вновь, чувствовали себя, как в аквариуме, – в условиях общежития нельзя было ступить и шага, чтобы это тут же не становилось известно всем. Это побудило молодых людей уехать туда, где тайна Виктора никому не была бы известна.

У Насти проблем с переездом не возникло. По совету своих родных она нашла еще один маленький городок, где требовались строители, устроилась работать маляром, прописалась, сняла квартиру. Виктор, он же Наташа, сразу оказался в тупике. Дерзости, свойственной, как мы уже знаем, женщинам-мужчинам, хватило на то, чтобы подделать паспорт. Но не было военного билета, а без него документы на прописку не принимали. Именно это затруднение, а вовсе не надежда получить профессиональный совет или помощь, заставило мою будущую пациентку обратиться к харьковским, а затем к московским врачам. Врачи должны были дать хоть какую-нибудь справку, и Наташа рассчитывала, что «творчески» поработав над ней, то есть вписав пару нужных слов, сможет представить в милицию официальное заключение о непригодности к военной службе. Как ни странно, этот фокус удался.